Деревянные четки - Роллечек Наталия - Страница 57

– Людка, осторожнее! Не туда! Назад! Назад! Теперь прямо! Дальше, дальше!

Людка на четвереньках металась под койками взад и вперед через всю спальню. Сестра Модеста, отшвырнув в сторону хлыст, притащила из своей кельи зонтик с изогнутой ручкой, которым она, словно крючком, пыталась зацепить Людку, как зацепляют кота или клубок ниток, закатившийся под кровать. Перегнувшись почти пополам, запыхавшись, она пихала зонтик под каждую койку, носилась в проходах между койками, стараясь во что бы то ни стало поймать сбежавшую.

И тогда-то Сабина свершила поступок, который стер с нее пятно комизма, увековечил ее имя в истории приюта и окружил его венком славы.

Услышав крик Людки, возвещавший о том, что ручка зонтика наконец-таки зацепила ее, Сабина, совершенно разъяренная, бросилась к той койке, схватила с нее матрас, приподняла его и со всей силой обрушила на голову сестры Модесты.

В тишине, которая моментально воцарилась в спальне, слышно было только шелестение осыпающейся соломы. Монахиня исчезла под лопнувшим матрасом.

Сабина коротко, победоносно вскрикнула и в еще большем возбуждении набросила на шевелящуюся копну соломы одеяло, за которым последовали подушка и две доски от койки. Ее азарт передался и нам. Все мы словно ошалели. С криком мы швыряли Сабине всё, что только попадало под руку: одеяла, матрасы, доски, мешки… Кто-то погасил свет. И вот темноту, несмотря на писк, шум, истерический смех, вопли, прорезал захлебывающийся голос, в котором звучали животный страх и бешенство:

– Спасите! На помощь!..

В дверях спальни с фонарем в руке появилась матушка. За ее спиной виднелись перепуганные лица хоровых сестер…

Боже мой, а что было потом!

О тайны темных коридоров и монастырских залов! Сколько же вас там, холодных, гулких, беспощадных, жестоких, отвратительных!

В одном ночном белье, босые, с поднятыми вверх руками, мы стояли на коленях в холодном, промерзшем насквозь коридоре. Сестра Алоиза, прохаживаясь между рядами воспитанниц, шепотом читала молитвы и время от времени внимательно поглядывала в нашу сторону, чтобы кто-либо из нас не опустил поднятых вверх рук. Когда двум малышкам сделалось дурно, самые младшие от наказания были освобождены. А мы оставались на коленях до самого рассвета.

Как только первые утренние лучи осветили каши желтые лица, а "Ангеле божий" закончился дружным хором кашля, сестра Алоиза, не глядя на нас, сказала пренебрежительно:

– Сестру Модесту вы больше не увидите. Сегодня она покидает наш монастырь. Она служила вам своими незаурядными знаниями, своим умом и добротой, но вы были недостойны ее усилий. Молитесь, чтобы господь бог простил вам ваш недостойный поступок.

Она уезжала! А значит, несмотря ни на что, победа – за нами!

Сладость этой победы, позорное бегство сестры Модесты, поспешно оставляющей приют, сгладили нам тяжесть дней, в течение которых мы были обречены на искупление своей вины и на покаяние.

Отъезд сестры Модесты вдохнул в нас уверенность в своих силах. Однако эта уверенность значительно уменьшилась, когда мы узнали, что нашей новой воспитательницей будет назначена сестра Алоиза. Зато мы горячо радовались, видя, как изменилась в поведении и отношениях к окружающим Сабина.

Да, Сабина, которая с того момента, как швырнула матрас в голову монахини, жила всё время в каком-то возбуждении, окруженная уважением старших девушек и любовью малышек, начала играть значительную роль в жизни нашего приюта. Она перестала общаться со святым Антонием, и он уже больше не грезился ей по ночам, зато у нее широко раскрылись глаза на бедствия наших самых младших девчушек. Через некоторое время стало совершенно очевидно, что она заняла в их сердцах то место, которое раньше занимала Рузя. И именно Сабина потребовала выяснить причину, почему Людка, нарушая запрет, провела ночь в койке Сташки. Мы вызвали Людку в прачечную, где и учинили ей тщательный допрос.

Она вошла в прачечную, тихо всхлипывая и кусая кончик своего передника. Гелька, я и Сабина, сидя рядом на скамейке, молча глядели на перепуганную малышку. А потом Сабина с материнской строгостью сказала:

– Перестань реветь, опусти передник и отвечай нам честно. Зачем ты забралась в койку к Сташке?

Только при одном напоминании о той злополучной ночи у Людки снова потекли из глаз обильные слезы.

– Ну так что же?

– А я боялась…

– Чего?

– Спать рядом с Йоасей.

Койка Йоаси стояла рядом с Людкиной.

– Ты одурела, что ли?

– Не одурела. Только она ночью… хрустит.

– Что ты болтаешь?

– Я же говорю: хрустит. Вот я и боюсь.

– Чем же она хрустит? Зубами? Костями?

– Не знаю.

Мы отправили Людку за дверь, а сами постановили лично проверить это дело.

В ту же ночь мы тихонько подошли к Йоаськиной койке и склонились над ней, прислушиваясь. Йоася лежала, разметав руки, беспокойно и неравномерно дыша. Время от времени она тихонько стонала.

– И вовсе не хрустит, – разочарованно сказала Сабина и собралась уже уходить.

Но Гелька в это время отогнула край одеяла и чиркнула спичкой. Йоаська лежала скорчившись, а из-под рубашки, как змея, у нее торчал конец плетеного соломенного жгута. Гелька схватила его и слегка потянула на себя. Захрустела солома, Йоася беспокойно шевельнулась и застонала. Ее живот и бедра были обернуты в несколько слоев плетеными соломенными жгутами.

Мы быстро юркнули в свои койки.

– Знаете что? – тихо спросила Сабина. – Она сплела этот жгут в хлеве. Когда так долго там сидела, помните?

– С ума сошла, – вздохнула Гелька. – Не иначе, как с ума сошла. Вериги[131] она себе выдумала, что ли?

– Давайте спать. Посмотрим, что будет дальше, – заключила я дискуссию.

А Йоася всё больше и больше уверялась в своем "божественном призвании", таская на себе соломенные вериги. Вместе с хоровыми сестрами она ходила на вечерни к отцам-иезуитам, сматывала крученые нитки в клубки, выполняла всевозможные личные просьбы – штопала монахиням головные уборы, вязала им ночные тапочки. Взамен она была освобождена от обязанности производить уборку, чистить картофель, мыть посуду, носить помои свиньям, очищать хлев от навоза. С настойчивостью и упорством, достойными святой, она делала всё, чтобы занять в сердце нашей новой воспитательницы то же место, какое она занимала у сестры Модесты. И ей это, несомненно, удалось.

Сестра Алоиза страдала сахарной болезнью. Вынужденная придерживаться строжайшей диеты, она глубоко ненавидела всех, у кого были хороший аппетит и здоровый желудок. Наш никогда не утоляемый, никогда не прекращающийся голод возбуждал в ней озлобление, презрение и ужас.

Когда голодные малышки устроили однажды после обеда рев и со всех концов столовой раздавались просьбы:

– Дайте нам добавку! Почему так мало супа? Дайте добавку! – пухлая сестра Алоиза сказала нравоучительным тоном (который, кстати, она очень любила):

– Обед – средство для восполнения наших сил. Но не лакомство.

Затем, для подтверждения мудрости этой истины, ока обратилась к мнению Йоаси:

– Скажи, Йоася, неужели и ты голодна?

И Йоася, краснея под нашими взглядами, торопливо пояснила:

– Да нет, почему же! Супа было даже слишком много! Впрочем, я-то уже и во время завтрака была сыта…

Сестра Алоиза – тактичная и хорошо воспитанная, никогда не терявшая выдержки, – сказала тихо, спокойно:

– Итак, вы видите, мои дорогие, что обед был достаточно сытный. В чем же дело?

Йоася так же, как некогда Целина, начала отказываться от своей порции супа, а иногда – и от всего обеда. Этим она уж целиком и бесповоротно расположила к себе сестру Алоизу. Теперь ни одна из нас не могла и заикнуться о том, что голодной выходит из-за стола, потому что наша воспитательница, покачивая укоризненно головой, говорила в таких случаях:

– и что за поразительное пристрастие у вас к миске? Берите пример с Йоаси. Она вон отказалась от второго блюда.

131

Вериги – орудия самоистязания, применявшиеся религиозными фанатиками с целью "умерщвления плоти". Кандалы, железные или медные цепи, полосы, иногда железные шапки или подошвы и прочее, которые носили монахи и верующие, наложившие на себя обет покаяния.