Душница. Время выбирать - Аренев Владимир - Страница 17

– Рукопята лечат.

– О! Грищук силён. А на вид не скажешь. Настя как?

Сашка пожал плечами:

– Да нормально. Она тебе не звонила?

– Чего ей звонить? Мы с ней не очень общаемся. Девчонки, о чём с ними говорить?.. – Курдин с преувеличенной небрежностью пожал плечами. – А я, блин, представь, на «Легенду…» не попал. Целый год ждал – и здрасте. Клёвая?

– Смотреть можно. Кстати, её ещё долго будут крутить, может, успеешь.

Курдин махнул рукой:

– Эти козлы…

– Михаил! – возмутилась Александра Григорьевна, входя с подносом в руках. – Что за лексика?!

– Извини, мам. – Курдин начал освобождать столик, при этом печенье отодвинул подальше, чтоб не было видно надорванный край пакета.

– Постарайся впредь следить за своим языком. А вы, Александр, не потворствуйте Михаилу, прошу вас.

Сашка клятвенно заверил, что, конечно же, потворствовать не будет, ни в коем случае.

Теперь он догадывался, почему ребята перестали навещать Курдина.

– Вообще, она добрая, – сказал Курдин, когда мать ушла. – Но роль… вживается вот. Ты угощайся…

Чай Сашке очень понравился и мёд. К тому же появилась пауза для того, чтобы всё обдумать и сформулировать.

– Ты, кстати, в курсе, что скоро предзащита проектов?

Курдин закатил глаза:

– Хотел бы забыть. Каждый день раза по три напоминают. То есть, как на «Легенду…» сходить – так я контуженый, швы, блин, разойдутся, а как проект делать – ничего, живой-здоровый. Одно хорошо: про деда пишу, не надо в библиотеку тащиться. – Он кивнул на стопки книг и одинаковых багровых тетрадей, лежавших на подоконнике. – Архивы, сиди да изучай. Такая нудотень! Спектакли его смотреть прикольно, кстати. А воспоминания, письма там всякие…

– Ну так не заморачивайся. Напиши по-простому, без накидонов. Как все пишут.

Курдин повернулся к Сашке:

– Ты тоже – «как все»? – И добавил вдруг зло, глядя, как Сашка качает головой: – На фига тогда советуешь?

– Да я как раз сам посоветоваться хотел.

– Со мной?! Ну валяй.

Легко сказать. Сашка угробил на список две недели. Звонил по телефонам из дедовой записной, ходил на встречи, объяснял, просил, одного даже выслеживал. Разные люди, разное отношение к деду. Четверо вообще не захотели говорить, наотрез отказались. Один чуть Сашку с лестницы не спустил.

Те шестеро, которые всё-таки согласились… Проку от них было мало.

– Нет цельности, понимаешь. Словно каждый говорит о каком-то своём… о другом человеке.

Курдин слушал и кивал, довольно скалясь. Даже про чай свой забыл.

– Ну а ты чего хотел, вообще-то? У меня с моим та же фигня. Даже опрашивать никого не надо, архивов хватает с головой. Они все такие… – И, скривившись, поправил себя: – Мы все такие.

– В смысле?

– В прямом. Я даже сравнение придумал, вставлю в работу. Ну, то есть, как придумал… у деда прочёл, вообще-то. Каждый человек во время разговора становится зеркалом. Он – если может, конечно, – меняет свою речь: чуть подстраивается под того, с кем говорит. Ну, типа, с родителями – по-одному, с училкой – по-другому, с друзьями…

– Но это же… лицемерие, нет?

– А чего сразу «лицемерие»? – обиделся Кур-дин. И задумался. – Нет, – сказал, – тут другое, по-моему. Вот как если б я знал кучу языков и для удобства, чтоб ты меня понял, переходил на тот, который ты лучше знаешь.

Сашка покачал головой:

– А как тогда узнать, какой ты настоящий? Если с каждым разговариваешь по-своему, то когда же ты действительно говоришь… по-своему? Только с самим собой?

– С самими собой одни психи разговаривают, – заявил Курдин. – «Настоящий»… А вот посмотришь на других – и поймёшь, какой ты сам. Ну-ка, – он приподнялся на локте, – дай мне наладонник, вон, на полке… спасибо.

– Ты чего?

– Сейчас… запишу, чтобы не забыть. В работу… – Он неопределённо взмахнул стилусом. – Мало ли, вдруг пригодится. – Дописав, Курдин отложил наладонник и снова захрустел печеньем, отхлебнул чаю. – Слушай, Турухтун, а с тобой интересно. Без обид, ага? Я в том смысле, что… ну ты всегда вёл себя так, как будто все вокруг… – Он замолчал, подыскивая нужное слово.

– Проехали, – быстро сказал Сашка. Ему почему-то расхотелось знать, каким видит его Курдин. Даже если «видел» – всё равно.

– Вот, – кивнул тот. – Я ж о чём! Ты ведёшь себя так, словно ты – настоящий, честный, правильный, а все вокруг… погулять вышли, что ли. Принц среди обычных людей.

Сашка встал и отряхнул штаны.

– Пойду. – Он не собирался, но вдруг добавил: – Ты, можно подумать, другой!

Курдин расхохотался:

– В точку! Убил! – Откинувшись на подушку, он разметал руки и скорчил рожу – видимо, предсмертную. – Ладно, – сказал, отсмеявшись, – один-один. Чай-то допей, если я один весь выхлебаю – мне потом до ночи хромать туда-сюда по коридору, а знаешь как больно…

– Сильно он тебя?

– Фигня, до свадьбы заживёт, – отмахнулся Курдин. – Ну так ты зачем приходил-то?

– Хотел поговорить с твоим дедушкой.

Курдин перестал улыбаться.

– Про своего деда, – объяснил Сашка. – Если, конечно, это реально. Он у меня последний в списке. Может… хоть он поможет чем-нибудь.

– Вон архивы, – Курдин кивнул на багровые тетради, – читай себе на здоровье. Про твоего там тоже есть… полно, вообще-то. Это я раньше думал, что они друг друга терпеть не могли. Пока не прочитал. Там… всё сложнее там, вот что.

– Я прочту. Но… мне бы порасспрашивать его. Хотя бы пару минут.

Курдин скривился. Вздохнул, почесал локоть:

– Мать меня убьёт. Реально.

– Я…

– Ты в туалет не хочешь?

– Нет, я…

– Ага, хочешь. Слушай тогда: выйдешь из комнаты, направо по коридору, потом направо же свернёшь, пройдёшь мимо двери, такой… напротив афиши «Горного эха», ну увидишь, её легко найти… Да-а-а… так ты в неё не входи, не входи, слышишь – особенно если там кто-нибудь будет, ты сразу тогда иди дальше, повернёшь налево – там туалет. Ага?

Сашка кивнул, пытаясь сообразить, кого же ему так напоминает Курдин.

– Ну так иди, чего встал.

Снаружи было пусто и темно. Как, подумал Сашка, в коридоре какого-нибудь средневекового храма. Он медленно пошёл, глядя на стены. Афиши были самые разные, некоторые – вполстены, на всех – знакомая фамилия.

На многих – две знакомые фамилии.

Возле «Горного эха» Сашка остановился, как будто для того, чтобы рассмотреть получше. Напротив была дверь, вполне обычная, если не считать маленького цветастого половичка перед ней. Кто в собственной квартире перед одной из комнат кладёт половичок?

За дверью было тихо, он толкнул её, зачем-то вытер ноги и вошёл.

Пахло тонкими дорогими духами. В полутьме он увидел чей-то невысокий силуэт, шарахнулся назад и, только упершись спиной в дверь, сообразил: это его собственное отражение. Зеркало висело над столиком, по бокам – круглые лампочки, как бутоны тропических цветов. На стенах – фотоснимки, картины; вдоль стен, в стеклянных витринах – какие-то нелепые вещи: засохший букет, воротничок, тусклая ручка с обломанным пером, чашка с трещиной, щербатая расчёска…

Перед зеркалом покачивался на светлом стебельке ещё один бутон. Серебристый, с тонкими чёрными прожилками. Снизу подвявшим листком – ленточка с именем и датами.

Сашка шагнул навстречу шарику, перебирая в уме все накопившиеся вопросы.

Шарик заговорил первым. Это были вполне отчётливые, хоть и приглушённые слова, и Сашка поначалу от неожиданности проглотил язык. Стоял ни жив ни мёртв, а громадный полосатый бутон всё говорил, говорил, говорил…

– …несомненно! Хотелось ещё раз поднять тему… по моему скромному мнению… я – профи, я знаю… зритель, конечно, не всегда готов… сознательное решение… отказались от буквального следования тексту… Иные поражения дороже успехов… Автор зачастую сам не понимает, что и зачем пишет, его рукой водит… Я – коммерческий режиссер, это правда, но никогда не шёл на поводу у публики…