Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 15

По их распоряжению, — продолжал Баус, — мне в оскорбление были возвращены дары, которые я дал покойному царю. Только из них недоставало лука-самострела. Эти вещи мне были присланы с каким-то жалким подьячим и другими, полагаю скоморохами, потому что ни у одного из них на спине не было одежды и на рубль. А вместо самострела, про который подьячим сказано, что он взят царем, мне принесли три сорока шкур: назвали их соболями, но бог знает, что это была за дрянь.

Наплевать, что мне возвращены мои подарки, и десять раз наплевать на подарок, предложенный мне, а потому возвращаю его тем двум дрянным царям, которые его прислали.

Что же касается грамоты, которая мне была вручена, то как я от нее тогда отказывался, точно так и теперь, будучи точно уверен, что Федор, сын покойного царя, не был извещен о содержании оной, о чем не знал и никто из истинных и разумных советников в государстве. Я возвращаю вновь эту грамоту тем двум врагам государства. Не сомневаюсь, что не в долгом времени Федор, сын покойного царя, о котором слышу теперь, что он венчался на царство, чему я радуюсь и желаю ему счастья, найдет благоразумным срубить им головы с плеч».

Прочитав письмо, холмогорский приказчик заметался по комнате. Что делать? Дьяк Андрей Щелкалов мог запросто в отместку расправиться со всеми английскими купцами. А здесь упомянуты еще более знатные особы и даже сам царь.

«Уничтожить письмо, — мелькнула мысль; нет, этого приказчик сделать не мог. — Перепишу и отправлю в Лондон ольдерменам компании, пусть делают с ним, что хотят. Может быть, им удастся принять какие-нибудь меры».

Торопясь, разбрызгивая чернила, приказчик стал переписывать письмо. Времени совсем не оставалось. Через открытое окно он слышал, как капитаны кораблей подавали команды, готовясь к выходу в море. На головном корабле матросы полезли на мачты ставить паруса. На носу под унылую песню вытягивали якорь.

Ветер тянул юго-западный, попутный. День солнечный. Благовонные запахи цветущего шиповника дурманили голову.

Письмо переписано. Приказчик успел черкнуть ольдерменам еще маленькую записку:

«Да будет известно вашим достопочтенностям, что господин посланник, Иероним Баус, сев на корабль, самым укорительным образом отправил в Москву распечатанное письмо, которое я со всевозможною поспешностью списал. Пусть ваши достопочтенности разберут его как угодно. Зачем посланнику было сюда приезжать? Из Москвы его письмо пришлют вам лучше переписанное, теперь же нам некогда. Да помилует вас всех господь!»

Он успел сунуть капитану, покидавшему гостеприимный заливчик, пропахший цветущим шиповником, запечатанный пятью печатями конверт со строгим наказом передать его в собственные руки сэру Роуланду Гэйуорду либо господину ольдермену Ричарду Мартину, правителю общества.

После долгих размышлений, посоветовавшись с другими купцами, приказчик решил направить письмо Иеронима Бауса не в посольский приказ дьяку Андрею Щелкалову, а человеку, имя которого в письме не упоминалось. И боярский сын Семен Федоров выехал в Москву, держа за пазухой запечатанное воском письмо на имя большого боярина, правителя и царского шурина Бориса Федоровича Годунова.

Глава шестая

ПОДЛЕ ЧЕЛОВЕКА ВСЕГДА БЕС ВЕРТИТСЯ

Из Москвы Богдан Лучков прихватил с собой двух преданных людей — Гаврилу Демичева да Фомку Ступина. Одному ехать опасно: после войны развелось много лихих людей, охочих до чужих денег. Да и в Холмогорах под рукой свои люди нужны. К тому же Демичев был природный холмогорец, десять зим ходил на звериные промыслы в Студеное море и считался бывалым мореходом.

Два года назад Лучков познакомился с Демичевым в Холмогорах и сманил его в Москву, посулив спокойную жизнь и хорошие заработки. Фомка Ступин родился под Москвой, в селе Коломенском, был отчаянно смел и сноровист в драке.

Знакомцы ехали весело и вольготно. На ямских дворах угощались за счет английских купцов пивом, ели до отвала, лошадей брали самых лучших.

По дороге встречались пустые, брошенные людьми деревни. Там не горланили петухи, не лаяли собаки. В городках стояли заколоченными купеческие лавки, некому было покупать. Сказывалась опричнина царя Ивана Грозного и Ливонская война.

За три дня Богдан Лучков насчитал семьдесят восемь пустых деревень.

На четвертый день они прискакали в город Вологду, остановились в посадском гостином дворе, стоявшем на Московской дороге, и сняли на троих одну горницу.

Обширный гостиный двор находился неподалеку от Вологодской крепости. В нем мог разместиться не один десяток купцов вместе со своими товарами. Он представлял собою квадрат, каждая его сторона простиралась на восемьдесят саженей. Две стороны включали по сорок двухэтажных амбаров, рубленных под одну крышу. По другим сторонам — крепкие бревенчатые стены с дубовыми воротами.

По верхним амбарам шла галерея с резными перилами. Внутри двора стояли деревянная церковь Петра и Павла и шесть гостиных изб с горницами для приезжающих, парная баня, поварня и несколько погребов для мясных и рыбных товаров.

Утром Богдан Лучков послал Гаврилу Демичева с Фомкой Ступиным на берег реки Вологды поискать попутное судно, а сам пошел на торг поглядеть на товары и послушать, о чем люди толкуют.

На набережной, ниже речки Золотухи, куда пришли московские дружки, стояли торговые дворы монастырей и богатых купцов. Дворы тесно жались друг к другу, выступая к берегу узкой частью, воротами, и сильно вытягивались в длину.

Гаврила и Фомка были молодые мужики, веселые, жизнерадостные. С их красных, упитанных лиц не сходила довольная улыбка. Оба белобрысые, с курчавыми, едва видными бородками и золотистыми усиками.

Дружки посидели в харчевне, выпили пиво, послушали песню слепого гудошника про новгородских богатырей, перекинулись словом с хозяйскими дочками, синеглазыми веселыми толстушками. Несмотря на раннее утро, в харчевне толпились судовщики с барок и дощаников, приплывших в город. Гаврила встретил знакомых холмогорцев с большой лодьи, стоявшей напротив харчевни.

— Аглицкие купцы на Холмогоры лес отборный грузят, — рассказывали знакомцы. — Говорят, аглицкая королева войну против ишпанского Карла готовит, корабли строит, оттого им лес потребен.

— А заработки как?

— Грех жаловаться, поболе наших купцов дают.

В Вологде сходились торговые пути Поморья и Замосковского края. После неудачной Ливонской войны у России остался один выход к морю — на Севере, и значение Вологды еще больше возросло.

К набережной реки подходили судовые караваны с товарами из Двинской земли, из Сольвычегодска. Отсюда отправлялись на Холмогоры и новый Архангельский город. К набережной подходила Московская ямская дорога, по которой и зимой и летом шло движение на санях и на колесах.

На Вологодских верфях строилось много всяких судов, и больших и малых. Построенные здесь барки и дощаники обходились дешевле, чем в Поморье. При Иване Грозном Вологда строила и морские корабли.

Гаврила Демичев и Фомка Ступин расплатились с хозяином харчевни и вышли на набережную.

Пустого места у причалов не было, все заставлено судами. Вокруг суетились люди, нагружая и выгружая товары.

Вдоль набережной громыхали телеги, запряженные низкорослыми лошадками. На телегах — самые разные товары. Из амбаров на суда ярыжки носили мешки с солью, хлебом, бочки с рыбой, поташом, икрой.

У лодьи с петушиной головой, заваленной бочками, собралась толпа. Яростные крики и отборная ругань были слышны далеко.

Гаврила и Фомка подошли ближе.

— Ты посмотри, кого грабишь! — кричал кормщик с расписной лодьи. — Купцов именитых грабишь, Строгановых. Вот пожалуются царю-батюшке хозяева, и будут тебя на торгу батогами бить.

— Чего раскричался! — отвечал таможенный подьячий. — Все по закону делано.

— По закону?! А какой ты саженью суда мерил? Своей малой, а не государевой. И нетоварные места, порожние — нос и корму и лояло мерил. Тамги посчитал вдвое против правил, — ярился кормщик.