Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 76

«Строгановы не хотят отвечать», — пронеслось в голове у Степана. Дела не скроешь. Из-за убийства Семена Аникеевича Москва узнает всю подноготную. И вряд ли похвалит правитель Борис Годунов вмешательство Строгановых. И он, Степан Гурьев, ответит за все. Если бы Анфиса была жива, Степан придумал бы, как защитить себя, а теперь ему было безразлично.

Никита Строганов продолжал молчать.

Макар Шустов злорадно ухмыльнулся.

— Пойду к детям, — сказал Степан, не дождавшись строгановского слова, — посмотрю на своих, а там и к воеводе.

— Не путай в свое дело Строгановых, Степан, худо будет, — разжал наконец губы Никита Григорьевич. — Скажи воеводе так: зло-де взяло, глядя на них, на агличан, зачем промышлять мешали, вот и распорядился, а Строгановы того не ведали.

— Плохо ты, Степан, дела делаешь, а еще в морских разбойниках был, — вмешался приказчик Шустов. — Разве умный человек привез бы их живыми и здоровыми?.. Закопал бы на острове, и концы в воду… Молчишь и уши прижал. Детишек проведать надо! Однако, Никита Григорьевич, я бы стрельцов к нему приставил — убежит.

— Делай, Макар, как знаешь, лишь бы нам, Строгановым, досады какой не приключилось.

Судьба Степана Гурьева была решена. Он стал опальным строгановским человеком. Отныне его отстраняли от всех дел и с головой выдавали воеводе.

В горьком раздумье Степан вместе с приставленными к нему стражниками медленно шел по знакомым строгановским горницам.

Дома он рассказал о смерти Анфисы сестре ее Арине, просил не бросать детей, если с ним что-нибудь случится.

— Ступай к воеводе, с детьми ничего не случится, пока жива буду, святой иконой клянусь, — в слезах металась по горнице Арина. — Иди, Степан, что делать.

Степан перецеловал перепуганных ребятишек, обнял Арину и вышел из дома.

Еще в строгановских хоромах Степан услышал радостный колокольный звон. Выйдя на двор, он удивился: все церкви Сольвычегодска ударили в колокола.

— Зачем в колокола бьют? — спросил Степан. — Будто и праздника нет.

— Разве ты не знаешь? — отозвался стрелец.

— Знал бы — не спрашивал.

— Воеводы сибирские Данила Чулков да Иван Максуров разбили под новым городом Тобольском князя Сейдяка и в плен взяли. Богатства его княжеские захватили. Сегодня гонец прискакал.

— А Кучум?

— Его Сейдяк прогнал.

Сибирский князь Кучум много лет досаждал жителям Сольвычегодска. Строгановы не раз набирали войско из своих работных людей, вооружали и посылали воевать князя, нападавшего на пермские вотчины и на восточные земли русского царя.

— А Тобольск что за город?

— На Иртыше этим годом поставлен.

Загремели запоры строгановской крепости, стражники открыли калитку. Степан вышел на площадь.

«Утром был свободен, — с горечью думал он, — а в полдень в железа закуют. Убежать бы, пока не поздно! Да куда денешься?»

Громада Благовещенского собора стояла непоколебимо. Казалось, эта крепость рассчитана на долгую осаду. Так оно и было. Степан вспомнил тайный подземный ход из строгановских хором в церковные подвалы, сложенные там богатства и всякие запасы.

Когда Степан со стрельцами шли мимо кованых церковных дверей, толпа прихожан вывалилась на площадь. Замелькали хоругви, кресты и иконы. Из церкви вышло духовенство в праздничных сверкающих ризах.

Толпа со всех сторон теснила Степана, стоявшего на пути. Стражники подошли ближе. Старшой, высокий молодец с кривым носом, ухватил Степана за пояс.

— Не убегу. Кабы хотел, давно бы ушел, — усмехнулся Степан.

Под неистовый звон горожане двинулись крестным ходом вокруг церкви, а Степан со стрельцами, выбравшись из толпы, пошли к деревянным мосткам через реку Солониху.

И на Троицкой стороне звонили все церкви. На торгу народа полным-полно. Наверно, все жители Сольвычегодска собрались на площадь. Многие узнавали Степана Гурьева, здоровались с ним, удивленно смотрели на сопровождавших его стрельцов.

Глава тридцать четвертая

ОТ ГРЕХА НЕ УЙДЕШЬ, ОТ БЕДЫ НЕ УПАСЕШЬСЯ

— Ты доподлинно знаешь, что Джером Горсей лазутчик в нашей земле?

— Знаю, он человек аглицкого секретаря Френсиса Уолсингема…

— Хорошо, тогда пиши.

Борис Годунов встал с кресла и, заложив руки за спину, несколько раз прошелся по горнице.

— «…Джером Горсей говорил о наших государствах, о нас и о тебе, любезная сестра, многие и разные вещи, которые неприлично изложить в письме, — остановившись, произнес Борис Годунов. — Он чинил еще многие непригожие дела в нашем царстве. Он возбуждал раздоры и пререкания между нашими и твоими гостями своими негодными проделками. Джерому Горсею не должно больше дозволить иметь дело ни с нашим народом, ни с твоими гостями, ни между твоим величеством и нами, дабы наши любовь и приязнь не были бы воспрепятствованы происками такого мятежного человека…»

Андрей Щелкалов, положив на колено бумагу, быстро записывал слова правителя.

— Хорошо, Борис Федорович, в самый раз, — вставил он, воспользовавшись остановкой.

Борис Годунов откашлялся:

— «…Мы писали к тебе, любезная сестра, нарочитую грамоту, чтобы ты вперед ни по какому случаю не посылывала в нашу землю такого негодного плута, как он…»

Андрей Щелкалов не удержался и захохотал. Борис Годунов посмотрел на него строго.

— «…Нам хорошо известно, что он делал, ехавши сюда, в Польше и в Литве, где он говорил о нас и о нашем царстве такие речи, которые ему непригоже было говорить. За свое поведение он заслуживал бы смертной казни, однако же мы ради твоего величества оставили их без внимания…» А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, как положено в царской грамоте.

— Сделаю, Борис Федорович. Хорошо у тебя получилось, складно… А как велишь королеве отписать о наших становищах у Николы, в Холмогорах и Архангельском городе? Непотребное письмо нашему государю она написала. Будто не он, а аглицкая королева на нашем море хозяйка. Я мыслю, Борис Федорович, ежели мы ныне уступим, она на вечные времена нам на шею сядет… Уж чего только ты им не пожаловал, а все мало.

— Пиши. — Борис Годунов снова зашагал по горнице. — «Бьют нам челом агличане, французы, нидерландцы и многие немцы разных земель на твоих гостей, что они кораблей их к нашему государству пропускать не хотят; мы этому верить не хотим, а если так делается в самом деле, то это твоих гостей правда ли, что за наше великое жалование иноземцев отгоняют. Божью дорогу, океан-море как можно перенять, унять и затворить…» А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, что, ежели не хотят добром, царь и государь Федор Иванович свои пожалования обратно возьмет, как его отец делывал.

— Так, так, Борис Федорович, сделаю, как велишь.

Правитель, пройдясь еще раз по горнице, уселся на свое место и задумался.

Англичане всеми силами домогались исключительного права торговать с Россией через становища Белого моря. Но если во времена Ивана Грозного было еще одно пристанище в Варяжском море — Нарва, то теперь Белое море было единственным русским морем. Предоставить его только одним англичанам — значит связать себя по рукам и ногам, значит лишить себя всех выгод торговли. Теперь и Бориса Годунова бесила наглость английских притязаний. Путь из Белого моря в европейские государства русским знаком с давних времен. А вот англичане недавно его узнали и требуют себе исключительных прав. Они потеряли многие жизни? Что ж, познание северных стран не дается даром никому. Русские мореходы понесли неисчислимые потери за многие века своих плаваний в Северном Ледовитом океане.

Правитель твердо решил не уступать королеве Елизавете и, как только представится к тому удобный случай, отобрать у шведов и Нарву и все остальное, что было в русских руках раньше.

Некоторое время в горнице царила тишина. Борис Годунов размышлял, а Андрей Щелкалов сидел по-прежнему с пером в руках.

— Ты помнишь, — нарушил молчание правитель, — как ответила королева на слова великого государя Федора Ивановича о том, что купеческие дела ему прискучили?