Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь - Санд Жорж - Страница 41

Батист выказал большую деликатность в своем поведении. Убежденный, что я имел интересное приключение, поскольку он прождал меня всю ночь, он ушел, посоветовав мне лечь спать.

Нетрудно себе представить, что я и не думал обо сне. Я сел за стол, с которого Батист снял знаменитый ужин из трех хлебов, и, чтобы рассеять наваждение, напущенное на меня видением, подробности которого я боялся позабыть, я принялся составлять верный отчет о нем, тот самый, что только что приведен в моем рассказе.

Я пробыл в возбужденном состоянии, граничащем с экстазом, до самого восхода солнца. Я задремал немного, положив локти на стол, и мне казалось, что я снова увидел мой сон; но он скоро растаял, и Батист нарушил мое одиночество, в котором мне хотелось бы с тех пор проводить мою жизнь.

Я вышел из своей комнаты только в тот момент, когда садились завтракать. Я еще не думал, в какой форме сообщу о своем видении. Я стал думать об этом, притворяясь, что завтракаю, но ничего не ел, не чувствовал себя ни больным, ни усталым, только испытывал непобедимое отвращение ко всем отправлениям плотской жизни.

Вдовствующая графиня, плохо видевшая, не заметила моего смущения. Я отвечал на ее обычные вопросы так же смутно, как и в предыдущие дни; но на этот раз уже без всякого притворства, как ушедший в себя поэт, которого глупо спрашивать о сюжете его поэмы и который умышленно отвечает уклончиво, чтобы избавиться от нелепых расспросов. Я не знаю, была ли госпожа Ионис озабочена или удивлена моим видом. Я смотрел на нее и ее не видел. Я едва понимал, что она мне говорила во время этого смертельно затянувшегося завтрака.

Наконец, я остался один в библиотеке, ожидая графиню, как ждал ее все те дни, но не испытывая при этом никакого нетерпения. Вдали от нее я испытывал полное удовлетворение, погружаясь в свои мечты. Была прекрасная погода. Солнце освещало деревья и кустики цветов, на которые не падала прозрачная тень замка, застилавшая переднюю часть сада. Я ходил из одного конца зала в другой и останавливался всякий раз, проходя мимо фонтана. Окна были закрыты и занавеси опущены, чтобы предохранить комнату от жары. Эти занавеси были синими, а я хотел бы, чтобы они были зеленоватыми. В этих искусственных сумерках я припоминал кое–какие подробности моего видения и испытывал невероятное наслаждение и нечто вроде безумной радости.

Я говорил в полный голос и смеялся, сам не зная чему, как вдруг почувствовал, что меня резко взяли за руку. Я обернулся и увидел графиню Ионис, которая вошла незамеченная мною.

— Ну, что же, заметьте меня, по крайней мере, — сказала она мне с некоторым нетерпением. — Знаете ли вы, что я начинаю вас бояться, и не знаю теперь, что мне думать о вас?

— Вы сами того хотели, — отвечал я ей, — я играл со своим рассудком и теперь сошел с ума. Но не упрекайте меня. Я теперь счастлив и не хочу выздоравливать.

— Значит, — сказала она, взглянув на меня с беспокойством, — эти привидения не смешная сказка? По крайней мере, вы в них верите, вы их видели?

— Лучше, чем вижу вас в настоящую минуту.

— Не говорите, пожалуйста, таким патетическим тоном. Я не сомневаюсь в ваших словах. Расскажите мне спокойно…

— Ни за что! Никогда! Умоляю вас, не расспрашивайте меня. Я не могу, не хочу отвечать.

— В самом деле, очевидно, вы чувствуете себя прекрасно в обществе теней. Я начинаю думать, что призраки наговорили вам множество комплиментов, так как вы горды и скрытны, точно счастливый любовник!

— Ах, что вы говорите, графиня! — вскричал я. — Разве возможна любовь между двумя существами, разделенными бездной гроба! Но вы не знаете, о чем вы говорите; вы ни во что не верите и смеетесь над всеми.

Я был так резок в моем восторженном настроении, что графиня Ионис почувствовала себя уязвленной.

— Есть одна вещь, над которой я не насмехаюсь, — с живостью сказала мне она, — это мой процесс. И так как вы вашим честным словом обещали мне вопросить таинственный оракул и сообразоваться с его ответами…

— Да, — ответил я, схватив ее за руку очень дерзко, но очень спокойно, так что она не оскорбилась, настолько поняла она мое настроение, — да, графиня! Простите мне мое смущение и мою забывчивость. Только из преданности вам я пустился в столь опасную игру, и я должен, по крайней мере, дать вам отчет в ее результатах. Мне приказано повиноваться указаниям моего отца и стараться выиграть ваш процесс.

Потому ли, что она ждала этого ответа, или потому, что она сомневалась в здравости моего рассудка, графиня Ионис не выразила ни удивления, ни досады. Она только пожала плечами и, тряхнув мою руку, как бы для того, чтобы разбудить меня, сказала:

— Бедное дитя мое! Вы спали и больше ничего. На минуту я разделила ваше увлечение, я надеялась на то, что оно приведет вас к пониманию деликатности и справедливости, лежащих на дне вашей души. Но я не знаю, в силу каких преувеличенных сомнений или каких привычек беспрекословного повиновения вашему отцу вы услышали эти нелепые слова. Оставьте ваши иллюзии. Нет никаких призраков и никакого таинственного голоса. Вы возбудили себя нездоровым чтением старинной рукописи и пустыми бреднями аббата Ламира. Сейчас я объясню, что с вами было.

Она со мной говорила довольно долго; но напрасно старался я ее слушать и понимать. Временами мне казалось, что она говорит на незнакомом мне языке. Когда она заметила, что ее слова не достигают моего сознания, она стала серьезно беспокоиться, пощупала мой пульс и, чтобы убедиться, что у меня нет горячки, спросила меня, не болит ли у меня голова, посоветовав мне пойти отдохнуть. Я понял только, что она разрешила мне остаться одному, и с радостью побежал к себе и бросился в постель не потому, что чувствовал какую?то усталость, но потому, что я все это время воображал, что еще раз увижу небесную красоту моей бессмертной, если мне удастся заснуть.

Я не знал, как прошла остальная часть дня. Я потерял сознание. На другой день утром я увидел Батиста, ходившего по комнатам на цыпочках.

— Что тебе здесь надо, друг мой? — спросил я его.

— Я стерегу вас, — ответил он. — Слава Богу, вы спали целых два часа. Вы теперь себя лучше чувствуете, не правда ли?

— Я себя прекрасно чувствую. Разве я был болен?

— У вас вчера вечером был жестокий приступ лихорадки. Он длился всю ночь. Очевидно, это от жары. Вы постоянно забываете надевать шляпу, когда выходите в сад. А ваша матушка столько говорила вам об этом!

Вошла Зефирина, спросила с участием о моем здоровье и предложила мне выпить еще ложку моего успокоительного питья.

— Хорошо, — сказал я, — хотя я ничего не помню об этом питье. Больной гость стесняет, и я хочу поскорее выздороветь.

Лекарство оказало на меня благотворное действие, так как я снова заснул и видел во сне мою бессмертную. Когда я открыл глаза, я увидел у изножия моей постели явление, которое бы меня порадовало днем раньше, но которое вызывало теперь у меня досаду, как несносный упрек. Это была графиня Ионис, которая пришла лично справиться о моем здоровье и позаботиться, чтобы за мною ухаживали как следует. Она говорила со мною дружески и выказала мне настоящее участие. Я поблагодарил ее, как умел, и уверил, что чувствую себя хорошо.

Тут появилось серьезное лицо доктора, который пощупал мой пульс, посмотрел мой язык, предписал мне покой и сказал графине Ионис:

— Это ничего. Не давайте ему читать, писать и говорить до завтра, и послезавтра он может вернуться домой.

Оставшись вдвоем с Батистом, я стал его расспрашивать.

— Боже мой, — сказал он мне, — я затрудняюсь ответить вам. Но кажется, что комната, в которой вы находились, считается посещаемой…

— Комната, где я был? Но где же я теперь?..

Я огляделся вокруг и, выйдя из своего оцепенения, понял, наконец, что я нахожусь уже не в комнате привидений, а в какой?то другой комнате замка.

— Что касается меня, — сказал Батист, отличавшийся очень трезвым взглядом на вещи, — то я спал в той комнате и ничего не видел. Я не верю во все эти истории. Но когда я услышал, что вы бредите в горячке и все говорите о какой?то прекрасной даме, которая и существует, и не существует, и жива, и уже умерла… и Бог весть, чего еще вы не наговорили там, наверху. Иногда это было так красиво, что я хотел запомнить или записать, чтобы сохранить на память; но бред этот был вреден для вас, и я постарался перенести вас сюда, где вы чувствуете себя лучше. Поверьте мне, господин, что все это происходило оттого, что вы пишете много стихов. Отец ваш верно говорил, что это расстраивает мысли. Вы бы лучше сделали, если бы думали только о ваших бумагах.