Осенние (СИ) - "Джиллиан" - Страница 29

Я объяснила Косте комичную ситуацию с рукописным романом, созданную студентами, а он задумчиво сказал:

— Странно, что они подружились.

— Почему — странно? У вашей семьи что — с семьёй Жени старинная вражда? — поддразнила я.

— Тебе смешно? — Он усмехнулся. — Нет, самого Женю я знаю мельком — и то, благодаря тебе. С представителями его семьи не общался, хотя слышал об отце. Просто мне кажется, что ребята такие разные, да ещё после той драки…

Я поняла: он вспомнил, каким образом Михаил узнал про меня — устроив драку в университете, причём не без помощи дружков, хотя последнее ему и не помогло… Я села на пол, прислонившись к ванне, и положила перед собой открытый блокнот.

— Ну, они поняли друг друга, — объяснила я. — Поняли, что делить нечего, и Женя теперь вроде как даже опекает Михаила.

— Опекает?

— Я мягко выразилась. Женя уговаривает твоего братишку пойти в свою секцию, а тот ещё думает. Сентябрь кончается, скоро набора не будет. А Женя считает, что Михаилу надо научиться драться.

— И всё-таки не понимаю, почему Михаил начал приходить к тебе…

— Я же говорила тебе, что мы с ним побеседовали по душам, — снова усмехаясь, ответила я: слава Богу, про рисунки Михаил ничего не рассказал старшему брату! — А ещё ему понравился мамин чай. А ещё диктовки, которые он считает обалденной ржачкой. А ещё… — Я замолкла, пару секунд думая, говорить ли, нет ли. — А ещё он сюда ходит, потому что ты не приходишь. Был бы ты здесь — мы с тобой сидели бы вдвоём…

— Я думал об этом, — признался он. — До середины октября потерпишь?

За сегодняшнее время я столько думала о новостройках, что обрадованно ляпнула:

— О, к середине октября дом сдаёшь?

— Какой дом?

— Прости… Я из Михаила вытянула, что ты работаешь в строительстве, — покаялась я. И гордо добавила: — Из меня получился бы хороший шпион или дознаватель, правда?

Он хмыкнул, как мне показалось, с каким-то облегчением.

Не выдержав и втайне надеясь, что он сам расскажет о вторжении Веры в кафе, я внешне беспечно спросила:

— Костя, а ты успел поесть в том кафе?

— В одиночку есть неинтересно, — с сожалением сказал он. — Перехватил, конечно, кое-что, но всё на бегу.

Представив, как он бегом спасается от Веры, я невольно улыбнулась и взялась за карандаш. Прежде чем кончик грифеля коснулся страницы блокнота, я попросила:

— Костя, ты сегодня рано… Я тебе всегда что-нибудь рассказываю. Так вот. Рассказ с тебя. Я же в этом кафе ни разу не была. Расскажи, какое оно? Ну, так — интерьер, уютно ли в нём, что подают, какое у них фирменное блюдо. Сегодня я тебя не видела, в новое место не попала — хоть голос твой послушаю. Расскажи, а?

Немного удивлённый, он хмыкнул. И — сначала медленно, а потом — ободрённый моими уточняющими вопросами, уже увлечённо начал рассказывать. Это называется — я хитро усыпила бдительность подозреваемого объекта.

Я вслушивалась в его низкий спокойный голос, и карандаш жёстко чертил главные линии будущего портрета, более мелкими и частыми штрихами растушёвывал тени на лице, которое постепенно являлось мне на рисунке. Слушая Костю и представляя, что он рядом, я начала замечать в быстро ложащихся на бумагу штрихах необычные особенности: теней было много — лицо появлялось так, словно Костя сидел в темноте, где время от времени возникали бегучие огни. И пару раз я замечала, что те тени, которые я уже нарисовала, очень хочется стереть, а потом вдруг оказывалось, что они на нужном месте. Как будто он сидел не в квартире, а где-то в темноте, где время от времени появлялось недолгое освещение.

Потом у меня исподволь начало подниматься изумление: обычно слегка вьющиеся волосы Кости, немного пушась, мягко падали ему на лоб, а сейчас мой карандаш жёстко и уверенно лепил волосы, словно размазывая их по его лбу.

Он ещё что-то говорил, а я машинально спрашивала или соглашалась с его утверждениями… Портрет-набросок был готов. Отодвинув его от себя чуть дальше, я всмотрелась — увидела рисунок в общем и целом и не поверила глазам. Но всё же сообразила быстро и бесшумно перевернуть лист и на следующей странице начала поспешно набрасывать линии, стараясь очень коротко, контурами изобразить его машину. Причём очень маленькой. Будто видимую издалека.

Кажется, моё молчание затянулось.

— Алёна, ты ещё слушаешь меня?

— Никуда не уходи, Костя! — сорвалось с языка. — Подожди меня!

И, оборвав связь — не дав ему и слова сказать, бросилась из ванной комнаты.

В моей — народ с интересом выполнял за меня мою работу. Михаил печатал, а Женя диктовал. Сидели рядом, и, когда диктовка застревала на непонятном, плохо различимом слове, оба чуть не стукались головами, пытаясь сообразить, что же за слово написано у девицы-автора.

— Ребята, простите, но мне надо бежать! — виновато сказала я, хватая со стула охапку своих вещей.

— Беги-беги, — снисходительно разрешил Женя. — Нам тут тётя Надя обещала ещё пирожков нажарить. Нажрёмся горяченьких на халяву — и пойдём. Мишку я довезу до дома. Так что — не переживай.

— Ага, — довольно подтвердил Михаил.

— Тогда приятного аппетита!

— И тебе — приятной пробежки! Зонт не забудь — там ещё льёт!

— Знаю!

Ещё бы я зонт взяла! Мне недалеко! Коротко забежала на кухню предупредить маму. Засмеявшись при виде пирожковой горы, я с удовольствием умыкнула целый пакетик пирожков. Пакет я сунула под куртку, чтобы хорошенько закрыть от холода, и помчалась из квартиры.

Накинув куртку только на плечи — дождь только моросил, в чём убедилась, быстро глянув на открытый балкон, я выбежала на тёмную по-вечернему улицу и побежала по дороге мимо нашего дома. Горячий пакет прижимался к моему животу, и было странно и смешно это температурное расхождение: со стороны — холодно и промозгло, а изнутри — жарко… Следующий дом, соседний по улице, со стороны дороги был полон разных магазинов, но самый первый из них — одноэтажка-пристрой, продовольственный. Перед ним всегда было много автомобилей.

В переулке ахнула, когда рванувшим между домами ветром меня едва не снесло к газону. Еле удержалась на ногах и, хваля себя за сообразительность: «Хорошо, что зонта не взяла!», несколько шагов трудно шла против ветра с мелкими и колючими дождинками, бьющими по лицу. Заскочила за угол следующего дома — здесь ветра нет. И побежала — по широкому бетонному крыльцу магазина-пристроя, а потом с него — к магазинной стоянке.

Народу не видно — десятый час, а магазин работает до девяти. Чуть в стороне — три машины, и в темноте все три чёрные. В свете фонаря одна чуть блеснула багряным. Я подлетела сзади, вцепилась в машинную дверцу впереди и поспешно зашлёпала мокрой ладонью по стеклу.

— Открывай — промокну!

Сваливаясь на сиденье, успела скинуть куртку и, кажется, положить куда-то в сторону пакетик с пирожками. И ахнуть успела, когда меня сильно схватили — и, мокрую и холодную, прижали вдруг к сильному и тёплому, а потом я внезапно приподнялась — нет, меня приподняли и усадили на его колени… Колдовские поцелуи заставили забыть, где я, что со мной. Я только закрыла глаза и чувствовала лишь, как сильные руки и требовательные губы превращают меня в нечто послушное, пластичное, растекающееся под жадным напором. Слова: «Осторожно, я вся в дожде…» смялись на моих губах и растворились под натиском голодного рта. И на этот голод мужчины, слишком долго одиноко сидевшего в машине, эхом откликнулся мой, тоскующий и всепоглощающий. Я так давно его не видела, я так хочу его, ведь он так близко, но почему всегда так далеко?! Сначала робко, пытаясь сделать и что-то сама, а потом просто ловила его рот, его губы…

Очнулась. Тихо. Только наше хриплое дыхание. Я на Косте — обнимаю его, протянув руки под мышками и сцепив пальцы на его спине. Подбородком — на его плече. Чуть не со всхлипами дышу ему в шею. Он — тяжело мне под ухо. Тепло… Очень тепло, так что, постепенно понимая, в каком виде сижу на нём, в каком — он держит меня, начинаю краснеть. Кожа к коже… Он расстегнул на мне блузку, я — на нём рубашку…