Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 32

Выйдя из радиорубки, Федя чувствовал себя препротивно: словно притронулся к чему-то гадкому, омерзительному. Раздумывая, он долго стоял у дымовой трубы и смотрел на море, ничего не видя.

А волны вокруг все выше и злее, ветер все взбивал море. На пароход наседали темные низкие тучи.

Отфыркиваясь, как огромное чудовище, и раздвигая носом тяжелую воду, «Синий тюлень» двигался вперед. Тысяча восемьсот лошадиных сил без устали толкали его массивное тело. Впрочем, теперь как будто и не тысяча восемьсот, а много меньше…

Вдруг Великанов услышал донесшийся из машинного светового люка зычный голос старшего механика. Он ругался, и каждое слово было слышно совершенно отчетливо. Федя решил спуститься в машинное отделение. Последний раз он был там в памятный день стоянки в бухте Орлиной.

В подземном царстве Николая Анисимовича снова творилось неладное. Вместо ярких электрических ламп — полумрак. Горят керосиновые фонари. Их несколько, но много ли от них толку!.. Однако и при скудном освещении хорошо видны следы недавней аварии. Разобрана на части испорченная динамо-машина, вокруг на плитах валяется инструмент, грязная ветошь…

Вместо уютной тишины — безумолчный шум работающей машины. Скользят в цилиндрах поршни. В самом низу безостановочно ходят гигантские шатуны, ворочается гребной вал. Горячее тело парового двигателя, орошаемое маслом, излучает много тепла, воздух пропитан масляными парами. Душно, тяжело дышать…

Чуть не сбив Федю с ног, промчался в кочегарку его дядя. Старший механик был явно встревожен. И было от чего! Первый раз за долгую службу, будто сговорившись, механизмы один за другим выходили из повиновения. Не доверяя приборам, он побежал проверить: может быть, кочегары ленятся, плохо работают? Нет, кочегары из кожи лезут, чтобы держать пар на марке.

Они часто подбрасывали уголь большими прямоугольными лопатами, шуровали в топках длинными тяжелыми ломами. Топки, полные огня, яростно гудели.

Не добившись никакого проку, Николай Анисимович решил зайти в каюту, успокоить нервы стаканчиком смирновки. Он еще раз прошел мимо Великанова, даже не заметив его.

Поднявшись на первые решетки, Николай Анисимович вдруг остановился. Его профессионально зоркий глаз заметил необычное положение одного из краников на главной машине.

У старшего механика похолодело внутри. Едва взглянув на этот краник, он сразу представил себе, что может вот-вот случиться… Повернуть краник — и доступ масла из верхнего бачка к рамовым подшипникам прекратится, они остаются без смазки. Скоро в машине запахнет горелым. Это значит — подшипники, залитые баббитом, расплавились. Беда! Надо останавливать машину, снимать коленчатый вал, шабрить подшипники. Боже мой, не меньше шести часов на ремонт!.. А за это время пароход выбросит на скалистый берег.

Николай Анисимович трясущейся рукой открыл масло и, спустившись вниз, пощупал подшипники. Убедившись, что ничего страшного не произошло, он с кулаками полез на вахтенного механика. Накричавшись до хрипоты, Фомичев бросился на мостик.

«Наверно, Никитин еще что-то сотворил, — тревожно подумал Великанов. — Надо положить конец самовольству. Так в два счета засыпаться можно… Да и насчет радиотелеграфиста поговорить бы с другом, предупредить его».

Суматошное поведение Николая Анисимовича взволновало Федю еще и потому, что он понял: значит, приближается время, когда может произойти то, к чему он стремился. На пароходе авария за аварией… Он вспомнил Курочкина, предложение доносить ему… Ладно, потолкуем с Никитиным, как сделать, чтобы радиотелеграфист сам не смог донести во Владивосток, в случае чего…

Николай Анисимович вызвал капитана в штурманскую рубку, закрыл дверь и, отдуваясь, рассказал ему о злополучном кранике… Ход у машины — никуда. Динамо спалили. А теперь это… Фомичев большим синим платком вытер мокрый лоб.

Оскар Казимирович еле выслушал доклад механика и сразу перешел на крик:

— Какой дурак портит машину в такую погоду? Кто хочет утонуть? Скажите мне, глупый человек, кто хочет утонуть?! Вы погубите мой жизнь, мой репутаций… Да, да, вы совсем забыли свой дело, вы все время валяетесь, как жирный свинья, на свой диван! — Гроссе посмотрел на керосиновую лампу под зеленым абажуром, тускло освещавшую стены штурманской, карту на столе… Лампу качало. — У нас совсем нет хода, — уже тише сказал капитан. Это больше всего беспокоило Оскара Казимировича. — Лаглинь висит, как коровий хвост, нас несет на берег. Я вынужден изменить курс.

Завывание и свист ветра ворвались в рубку, когда капитан открыл дверь в рулевую. Николай Анисимович увидел, как матрос безостановочно вертит туда-сюда рулевое колесо, стараясь удержать судно на курсе. За спиной рулевого на белой стенке, в том месте, где к ней прислонялись матросы, образовалось большое серое пятно.

— Выходить на ветер! — крикнул Гроссе рулевому.

Пароход бросило на волну. Механик едва удержался на ногах. Он отступил на шаг, что-то собрался сказать, но не успел.

— Ложитесь на чистый ост, — скомандовал рулевому капитан.

— Есть ложиться на чистый ост! — донеслось из рулевой.

— Если мы не выгребем против ветра, тогда капут-с! — выразительно сказал Гроссе, захлопнув дверь. — Никто не спасет… Вы только посмотрите, Николай Анисимович… Вот тут до берега всего три мили. Если нас будет сносить по миле в час, то, — он посмотрел на часы, — ровно в пять мы будем на камнях… Если бы хоть днем, при свете, — может быть, и придумал что-нибудь. — Он тяжело вздохнул. — Надо бороться за каждый час, за каждый кабельтов, Николай Анисимович. Надо протянуть до рассвета.

Старший механик только здесь, в рубке, совсем ясно представил себе меру опасности… «Не до споров, погибаем, — подумал он. — И я виноват. За машину — мой ответ».

— Я все сделаю, Оскар Казимирович, не волнуйтесь, — сказал он убитым голосом.

Капитан поправил шарф на шее, натянул поглубже шапку и вышел на мостик, преодолевая упругую силу потока воздуха.

Теперь ветер дул прямо по носу — в зубы, как говорят моряки. Бортовая качка уменьшилась. Зато пароход стал кланяться встречным волнам. Корма то и дело задиралась кверху, оголяя винт; он бешено вращался в воздухе, и казалось, вот-вот разрушит пароход. Тряслось все висевшее на стенах, стоявшее на столах. Дребезжала посуда в буфете.

Все усилия оказались напрасными. Тонкий протяжный гудок полетел в ночную тьму. Он разбудил солдат. Тревога. Пароход будто сорвал свой бархатистый голос. Не понимая еще, в чем дело, солдаты выползали из твиндека, ругаясь спросонья.

«Синему тюленю» повезло. Толкнувшись раза два, он спокойно уселся на песчаную отмель. Совсем рядом на камнях ревели буруны. Зыбью пароход повернуло вправо и накренило. Море ударяло в борт тяжелым многотонным молотом. Оно бесновалось и кипело.

На палубе темно. Люди, копошившиеся с керосиновыми фонарями в руках, были похожи на мокрых светляков. Корпус содрогался и стонал. Кто-то из солдат увидел, как прошмыгнула крыса, и пошла паника: «Тонем!»

Фельдфебель Тропарев концом толстой веревки быстро навел порядок — «успокоил» солдат. Моряки на подветренном борту измеряли глубину. Везде мелко.

Время шло. Светлело. В капитанской каюте собрался совет. Гроссе, старший механик, поручик Сыротестов, старпом Обухов, японский офицер, Лидия Сергеевна. Американского проповедника не было, искать его не стали. Капитан запротестовал было против сестры милосердия. Участие женщин в таких делах он считал излишним и даже вредным, но пришлось уступить. Уцепившись за поручика, Веретягина впилась лихорадочным взглядом в Оскара Казимировича.

Капитан долго не знал, как поступить. Аварии не раз случались с его товарищами, он слыхал страшные рассказы из уст других. Но самому попадать в столь скверное положение еще не приходилось. Нелегко быть капитаном, даже когда все идет гладко, а когда пароход всем корпусом сидит на мели?.. Что теперь делать? Конечно, надо бы оставаться на судне и попытаться снять его. Так требует морской устав и судоводительская практика. Но Гроссе боялся штормовой погоды. Рядом камни. Сдвинет пароход зыбью и начнет ломать и корежить… И судно не спасешь, и сам погибнешь. А смерти Оскар Казимирович очень боялся. Он представил себе, как заливаемый волнами пароход покидает команда, а он, капитан, может уйти только последним… Этот миг всегда страшил Гроссе. Он знал, что капитаны иной раз сами не уходили с гибнувшего судна, тонули вместе с ним. «Нет, такая участь не по мне! Я не дурак, чтобы геройствовать и жертвовать жизнью ради кучи железного хлама…»