Багровое небо - Розенберг Джоэл - Страница 27

Хороший получился табель. Кроме одного «хорошо», в нем сплошные «отлично». Даже по вождению, хотя это не считалось.

Впервые у него был табель, которым можно гордиться, а не прятать подальше.

Йен, как обычно, прикинется спящим, и если не услышит раздраженных голосов, сделает вид, что его разбудили; потом, пошатываясь и протирая глаза, поднимется по лестнице из своей подвальной комнаты, предоставив отцу возможность обратить внимание на табель. Ну, отец наверняка что-нибудь скажет по поводу «хорошо», но ему придется согласиться, это практически безупречный табель – для столь небезупречного Йена.

На улице хлопнула дверца машины, затем открылась дверь гаража. Казалось бы, отцу, обычно возвращавшемуся в подпитии, давно следовало поставить автоматические ворота… Затем приглушенно зарокотал мотор – «понтиак» заезжал в гараж, затем чек-чек-чек – мотор не сразу выключился, потом снова захлопали дверцы, раздались шаги, открылась и закрылась дверь, и из прачечной донеслись негромкие голоса входящих.

Йен выдохнул. Они разговаривали, и тихо. Хорошо. Можно даже не притворяться спящим, но привычка взяла свое, и когда дверь приоткрылась, он задышал равномерно и медленно.

– Спит, – произнес хрипловатый голос НП.

Коротко зашипела ее зажигалка.

– Хорошо. И комната почти в порядке. Впрочем, наверняка не помыл посуду.

Помыл, хотелось сказать Йену. Хотя мытья – одна сковородка.

А что еще надо, чтобы подогреть вчерашний рис?

Если не пачкать тарелку, тогда и не загрузишь ее криво в посудомойку, а если не загрузишь ее криво в посудомойку, тогда никто тебя не станет ругать, что посудомойка опять загружена неправильно.

Главное – как можно меньше светиться. Чего не видят, за то и не влетает. Йен никогда не понимал поговорку про дерево, падающее в лесу. Если тебя не видели и у тебя хорошее алиби, все остальное не важно.

Если он будет быстр, проносясь как на гидроплане по поверхности жизни отца, то не упадет в воду и не утонет.

Йен мысленно поздравил себя с удачей и как раз собирался отправиться наверх, как на лестнице раздались тяжелые шаги отца.

Дверь распахнулась. В падающем из коридора свете был виден только силуэт. Сны Йена страдали безжалостной точностью, и он снова удивился, как это невысокий человек ростом пять футов и семь дюймов ухитряется казаться таким большим.

Но на этот раз все будет в порядке.

– Хорошенькие дела…

Что-то не так. Голос отца звучал спокойно и ровно. Так он говорил, когда был чертовски зол, когда с трудом сдерживался, когда не собирался сдерживаться долго. Обычно Йен слышал этот голос, здорово провинившись и в ожидании взбучки.

– Но папа…

– Но папа, нопапа, нопапа, нопапа, – передразнил его отец таким тоном, что создавалось впечатление, будто Йен говорил как свинья из мультика. – Тысячу раз повторял, что ненавижу «нопап»!

– Я хочу сказать, в общем… – Йен начинал паниковать. – Ведь всего одно «хорошо»? Это почти идеально.

Отец презрительно фыркнул:

– Ага, конечно! Готов поспорить, ты надеялся, что если согнешь табель и прилепишь его к бару скотчем, я не замечу, что в этой четверти у тебя пять прогулов и семь опозданий. Пропускал школу, чтобы поиграть с маленьким мечиком, да? Эта чертова робингудовщина не причина, чтобы пропускать школу, а то, что ты сбегал, не спросив у меня разрешения, меня просто бесит. Почему ты не отпросился?

Ответа на этот вопрос не было. Честный ответ был бы: «Потому что ты бы не разрешил».

– Не знаю, – ответил Йен.

– Не пори чушь. Почему?

– Правда не знаю!

– Полагаешь, тебе все сойдет с рук, если ты будешь талдычить свое «нопапа» и «не знаю»? Если бы ты хоть капельку думал обо мне, да и о себе, ты бы делал все, как надо, и оставил робингудовщину на свободное время. Меня просто бесит…

Он сделал шаг вперед и…

– Здесь не место таким снам, Йен Серебряный Камень, – сказал знакомый голос из мягкой, теплой темноты.

Йен вскочил, отбросил одеяло в сторону и выхватил «Покоритель великанов».

– О, не беспокойся. Твои инстинкты не подвели тебя на сей раз – ты выбрал хорошее место для сна.

Голос был высоким и чистым, напоминал скорее флейту, чем кларнет.

Юноша опустил меч. Воздух перед ним вобрал в себя свет… и вот на траве стоит Боинн.

Маленький изящный рот, узкий подбородок… По лицу невозможно угадать возраст – может, двадцать, может, сорок, а на самом деле гораздо, гораздо больше. Левая половина лица была ярко освещена звездами, правая полностью терялась в тени.

В такой темноте цвета не видны – не хватало света для глазных колбочек. Но волосы Боинн были красными, как свежая кровь, и вились, а когда она улыбалась, на веснушчатых щеках появлялись ямочки.

Ее стройное тело укутывала ткань, похожая на облако, – сквозь ткань просвечивал левый сосок. Боинн была на голову ниже Йена, но глаза их оказались на одном уровне – она парила, не касаясь травы.

Складывалось впечатление, что коснись она лезвий-травинок – и тут же лопнет, как мыльный пузырь.

– Во сне всякое может быть, – сказала она. Движения губ слегка не совпадали с речью, как будто Йен смотрел не очень хорошо дублированный фильм.

– Что?

– Во сне можно различать цвета в темноте. Именно поэтому ты знаешь, что мои волосы красные, как свежая кровь. – Она улыбнулась еще шире. – Ты не первый, кто об этом подумал.

– Правда?

– Да. – Она медленно повернулась к дубу, и темная сторона лица стала совершенно невидима. – Теперь я обретаю форму только в снах. Лишь шепчу голосом ветра, а еще могу сделать так, чтобы днем по спине пробежала дрожь – но это утомительно.

– Выглядишь ты для такой старой женщины очень хорошо, – сказал Йен и немедленно понял, что можно понять эти слова неправильно.

Тихий смех показал, что она не обиделась.

– Спасибо за дерево. Мне было очень приятно.

– Оно такое большое… За месяцы должен был появиться всего лишь росток.

Она рассмеялась, словно на ветру зазвенели серебряные колокольчики.

– Есть причины, по которым люди боятся моего холма и оставили меня в покое. Кто-то, кому я не рада, заснул бы так же легко, как ты, но спал бы не столь хорошо. – Она приоткрыла рот, обнажая белоснежные зубы, и на мгновение ее улыбка стала угрожающей, как у скелета. Однако через мгновение она снова улыбалась приветливо. – Я и не входила в твой сон, пока он не превратился в кошмар. Тебя я здесь рада видеть.

– Знаю. А вот цверг, с которым я путешествую, ни за что не захотел остаться со мной.

– Твой друг, конечно, будет гостем на моем холме. – Боинн криво улыбнулась. – Оказывается, мои чувства можно ранить.

– Ты всегда отличалась чувствительностью, Боинн, – раздался голос позади.

Йен обернулся. За ним стоял Осия, закутавшись в плащ и опираясь на посох.

– Есть те, кто поспорил бы с тобой, – небрежно сказала она, видимо, держа себя в руках.

– Только не те, кто знает тебя так хорошо, как я. – Осия обернулся к Йену: – Здравствуй. Надеюсь, ты не возражаешь…

– Нет, – хихикнул Йен. – Рад видеть и тебя в любом из моих снов, особенно если ты принес кофе. Я в спешке забыл захватить.

Осия кивнул и достал из рюкзака термос.

– Жаль, что ты не сказал об этом в Хардвуде. Я бы взял больше, чем десять фунтов, которые предназначались для Арни Сельмо. – Он отвернул крышку и налил Йену кружку горячего кофе, которую тот принял с благодарностью.

Почему кофе в снах всегда горячее настоящего и при этом не обжигает?

– Потому что это сон, – объяснила Боинн.

Левое плечо внезапно свела боль. Хороший кофе – конечно, здорово, но если бы еще ничего не болело…

Боинн приблизилась.

– Стой смирно, – сказала она, и голос ее дыханием холодного ветра коснулся его щеки. Длинные, тонкие пальцы гладили воздух вокруг плеча, не касаясь кожи. От них шел холод, словно они высасывали тепло из тела.

– Я мало могу сделать для тебя, Йен Серебряный Камень, однако твои разум и сердце выбрали сегодня хорошее место для ночлега. – С хрустом веток и шуршанием листьев старый дуб потянулся к нему и приподнял, сжимая в объятиях. – Помни: слушайся разума и сердца. Не одного из них, а обоих, они ведут тебя, куда надо. Почти всегда. А теперь отдыхай.