Уйти по воде - Федорова Нина Николаевна - Страница 33

А Костик не испугался Они шли через очередной двор, Катя пыталась скорее съесть мороженое из стаканчика, которое слишком быстро таяло на жаре и от того опасно кренилось набок, норовя шлепнуться самым лакомым куском под ноги, поэтому отвлеклась и не заметила, как к ним подгреб какой-то пьяный – невнятно что-то говорил, и даже – ужас! – тянул к Костику свою руку, грязную, дрожащую, отвратительную Катя увидела это в последний момент, вздрогнула, так что все-таки уронила мороженое… И вдруг увидела, что Костик улыбается и нисколько не выказывает отвращения.

Алкаш хотел узнать, который час, Костик ответил ему, тот все не хотел отвязываться, лепетал что-то, и тогда Костик ласково потрепал его по плечу:

– Давай, держись!

Тот не успокоился, еще и пожал Костику руку, лепеча уже что-то одобрительное, а потом удовлетворенно кивнул и пошел своей дорогой

– Ты что так испугалась?

Она стояла растерянная и испуганная, держа в руке размякший липкий стаканчик, из которого выпало все мороженое, и тут ей стало ужасно стыдно.

Ужасно стыдно было потому, что он, неправославный и некрещеный Костик, видел в этом пьянице человека, а она, православная девочка из воцерковленной семьи, даже не подумала, что вот это существо, которое одним своим видом портит прекрасный солнечный день, тоже человек, не хуже тебя, Катя, он тоже человек, а не какая-то грязь и мерзость, мимо которой нужно бежать, не дыша, чтобы не запачкаться А Костик, Костик даже похлопал его по плечу, даже руку ему пожал, даже приободрил его, потерявшего человеческий облик, потому что он видел этот облик, а Катя – нет, не видела она ничего. Она умела только видеть врагов, здесь она была виртуозом А любить – это такие высоты, извините, нам до них расти и расти, сначала надо соблюсти устав, ходить в правильной юбке и правильном платке, искоренить все грехи, стяжать непрестанную молитву, достичь смирения, а уже потом, потом мы будем говорить о любви. Как учил отец Митрофан? Сначала научитесь соблюдать хотя бы заповеди Ветхого Завета, а потом уже будете замахиваться на Новый. Сначала не блуди, не укради, почитай отца и мать. И только потом возлюби ближнего своего?. Так что о любви поговорим потом, может быть. И осторожно Общо Прописными истинами Чтобы не дай Бог никакой отсебятины! Потому что это такое эфемерное понятие – любовь, что сразу отдает какими-то протестантами, баптистами или как их там? Как бы в ересь не впасть. Нет, нет, нам – аскеза, нам – чем суровее, тем лучше, батюшка не должен быть ласковым, улыбаются всем только американцы и сектанты, хотят привлечь, а мы с суровыми лицами, но зато правильные, зато на верном пути – мы никого не привлекаем, нам это не надо, у нас трудно и тяжко, пусть знают наших! Мы – истинные христиане. Наша вера – правая, так что сам придешь, если Бог приведет, зачем все эти сопли, улыбки, сироп? Царствие Небесное нудится Постами, правилом, хождением в храм и самоуничижением на исповеди, постоянным повторением «я, грешный и недостойный», искоренением в себе ростков инакомыслия, ереси, своеволия Страданием, в конце концов! Кто тут забыл о главном – о страдании? Какие улыбки вы еще хотите увидеть?

И до любви ли тут, извините?

А еще тут вроде кто-то кого-то собирался просвещать светом Истины…

Ну-ну.

III

Вернувшиеся с дачи родители не обнаружили ни внезапной беременности, ни следов грязного соблазнения, но страхи их никуда не делись: дома они увидели совсем другую Катю и не знали уже, что думать. За каких-то два месяца она изменилась, она неожиданно и очень сильно выросла внутренне, и не заметить этого было нельзя

Она изменилась и внешне Из зеркала на нее стала смотреть незнакомая, веселая, счастливая и даже… красивая девушка: так сияли ее глаза, такой свет пробивался изнутри, что она просто не могла себя узнать.

«Я не жил прежде!» – смело могла сказать Катя вслед за Болконским, вспоминалось про старый дуб, который еще мог расцвести, но тут, скорее, подходил другой образ – Костик пришел и разбудил спящую царевну, разбил хрустальный гроб, коснулся теплыми губами бескровных уст, вливал настойчиво, по капельке, жизнь в это бесчувственное тело – и она ожила, она проснулась, открыла глаза, потянулась и поняла: в ней бушует нешуточная сила, и эта сила сейчас прорвется наружу и сметет все на своем пути

Как же все-таки чудесно – свобода Как это упоительно – свобода

Она теперь прямо смаковала это удовольствие – когда просыпалась рано утром в воскресенье от шума в коридоре, слушала, как все собираются в храм, как сонные и недовольные ходят из комнаты в ванную и обратно ее брат и сестра, как прикрикивает на них и сердится из-за медленных сборов мама, а она, Катя, лежит тут в тепле, под одеялом, на уютно и удобно подмятой под голову подушке, и сейчас она будет спать дальше, а потом они с Костиком пойдут гулять. Она вспоминала сквозь приятную дрему то, что уже было не с ней, – как невыспавшаяся, разбитая, томящаяся всем телом она вот так же вставала по утрам, чувствуя легкую тошноту от недосыпа, брела в ванную, чистила зубы, слушала, как ее сердито подгоняет мама – ванная нужна всем, ты тут не одна в квартире, давай быстрее; как готова была всю жизнь ехать на метро или на машине, лишь бы только не приезжать, лишь бы только не стоять, томясь, не переживать кошмар исповеди; как ждала конца службы, а потом, после всего ехала домой, где последний выходной – воскресный день – неумолимо шел к концу, потраченный на скучное и утомительное занятие, которое нужно было считать радостью и счастьем

Но теперь, лежа, уютно завернувшись в одеяло, Катя думала со счастливой улыбкой – это больше не про меня. Этого больше не будет никогда, никто и никогда больше не заставит ее делать то, чего она не хочет В груди радостно и сладко замирало от этого и, потянувшись, она засыпала снова, чтобы проснуться часов в десять, не спеша приготовить себе завтрак, попить кофе и начать прихорашиваться перед свиданьем.

Поначалу мама не могла с этим смириться Она заходила к Кате в комнату, будила ее: «Ты поедешь с нами в храм?» По привычке еще Катя не могла сказать резкое «нет», что-то сонно мямлила, мама настаивала, Катя говорила, что пойдет в храм возле дома. Мама не верила, шла на хитрость – засовывала Кате в сапог карандаш, чтобы потом проверить – ходила она или нет: если бы надевала сапоги, то карандаш бы вынула; Катю одновременно и смешили, и возмущали эти детские шпионские игры, когда мама торжествующе приносила сапог с карандашом как доказательство «прогула». Но в одно прекрасное утро Катя сказала твердо: «Нет, в храм я не пойду», мама чуть не плакала: «Если не ради себя, то ради Ани и Ильи, ты их соблазняешь!», но Кате уже было все равно, она открыла для себя это новое счастье – больше не ходить в храм, она позволила наконец себе признаться в этом – я не хочу

Она сказала маме твердо, что она, в конце концов, не виновата, что родилась старшей, и что имеет право прожить жизнь так, как хочет. Мама еще что-то говорила о том, что Бог сделал Катю старшей, Бог дал ей такую обязанность – отвечать за брата и сестру, что Бог послал ей духовника, отца Митрофана, послал ей с детства возможность стать православной, и Катя идет против Бога, против Бога идет сейчас!

Но остановить ее уже было нельзя Слушать она ничего не хотела. Да и не могла

В двадцать один год с ней случился «переходный возраст», тот самый, которым так пугали ее когда-то родители, выбор пути, неожиданное для самой себя отречение – а она-то, как и родители, думала, что все позади, что все пройдено давным-давно, и разве могли они ожидать, что удар будет нанесен так внезапно, воистину – «блюдите убо, како опасно ходите». Плохо они блюли

В какой-то момент Катя отчетливо поняла – выбора, который она откладывала на неопределенное «потом», не будет Выбор уже был сделан – там, на скамейке, в сквере возле храма, после разговора с отцом Митрофаном, или он был сделан еще раньше – в том году на Пасху. Когда она поняла – есть смерть, небо, дух, но я все-таки выбираю жизнь, землю, плоть Нельзя зависнуть посередине, как она всегда хотела, нельзя сидеть на двух стульях, удобной и пригодной для этого горизонтали нет – есть только неустойчивая вертикаль, можно только вверх, с усилием, преодолевая силу тяжести, тернистым путем, или вниз – радостно, легко, широкой дорогой, к грешникам с гитарой, весельем и вином – и чем дальше вниз, тем легче. Да, она падала вниз, но каким упоительным был этот полет!