Стена Зулькарнайна - Джемаль Гейдар Джахидович - Страница 41

Сталин, решивший положить конец мировой революции, ликвидировать Коминтерн и вернуть СССР в мировую систему, инстинктивно прибег к опыту наиболее контрреволюционной из политических структур в истории.

Марксистская доктрина и русский космизм

Хрупкость политической системы Запада, основанной на римско-имперской традиции, подтвердилась в конце XVIII века и на протяжении всего революционного XIX века, полностью посвященного социальным бурям. Социалистическая традиция насчитывает около 2,5 тысячелетий, поскольку наиболее авторитетные исследователи возводят ее к Платону. В Платоне же следует искать и корни “космизма”, который подспудно проходит через всю историю западной философии. “Космистское” мировоззрение в определенной мере можно назвать левым платонизмом; оно присутствует в интеллектуальных исканиях средневековой и возрожденческой Европы как оппозиция догматическому католицизму. Наиболее яркими вспышками радикального космизма были выступления Бруно, Бэкона, Мора и Кампанеллы. К XVIII веку космизм утрачивает мощное неоплатоническое вдохновение и вырождается у французских утопических социалистов в доморощенную теософию, замешанную на спиритизме. От них космистская эстафета переходит в Россию. На самом деле этот скверный социальный мистицизм, единственной искупающей чертой которого была жажда абсолютной справедливости, совсем не годился в качестве идеологического оружия революции и уж, во всяком случае, не был способен противостоять догматической теологии клерикалов. Но тут явился марксизм, одно из наиболее непонятых и недооцененных учений в истории мысли.

Возможно, основная вина за это лежит на самом учении. И Маркс, и, разумеется, его последователи изо всех сил настаивали на том, что их доктрина представляет собой сугубый материализм, основана на научном методе, бескомпромиссно противостоит “фидеизму и поповщине”. Все тем не менее далеко не так просто. “Материализм” Маркса несет в себе фундаментальную гностическую традицию. Мессианизм этой доктрины давно стал общим местом у всех ее исследователей. Однако не многие современники I Интернационала отдавали себе отчет в том, что эта ориентация на провиденциальный смысл истории позволяет вновь открыть дорогу религиозному измерению в борьбе за социальную справедливость, вернуться на глубоком уровне к пафосу зелотов, пафосу антицерковных революционных войн позднего средневековья. Стержнем марксизма оказывается историософская мистика времени с его внутренней телеологической заданностью. Именно время есть сфера проявления Провидения. Исторический материализм, в особенности после того, как попал на российскую предбольшевистскую почву, стал инструментом освобождения скрытого религиозного зерна, на самом деле всегда заключающегося в революционной энергетике, от контроля со стороны корпоративного клерикализма. Иначе можно сказать, что через опыт действенного прикладного марксизма шла подготовка к тому, чтобы в некий грядущий момент освободить суть монотеистической доктрины от духовного и организационного диктата “фарисеев и книжников”. Исторический материализм здесь превращается в некий оперативный гнозис, связанный с провиденциальный мистерией Вечной революции. Говоря это, мы не забываем, что форма, в которой был изложен марксизм, не свободна от очень серьезных просчетов, приведших в конечном счете к дискредитации всего проекта.

Культ “Матери-земли” в форме геополитики

Что бы ни излагала в качестве объяснения самой себя та или иная революционная доктрина, на что бы ни ссылалась в качестве резона для своего существования (экономическая целесообразность, счастье простых людей и т.п.), в действительности революция всегда обращается к альтернативе всему существующему. Это значит, что острие революционного отрицания всегда обращено против пассивной стороны бытия во всех ее проявлениях. Революция отрицает косность, инерцию и, самое главное, воспроизведение одного и того же, “вечное возвращение”. Дух революции замешан на беспрецедентности. Именно поэтому он всегда интернационален, абстрактен и на взгляд тех, кто привержен “пьянящим запахам земли”, — стерилен. Заметим, кстати, что понятие “консервативная революция”, запущенное на Западе новыми правыми и подхваченная у нас некоторыми национал-патриотами, содержит не больше логики, чем квадратный круг. Точнее, если расшифровать его политическое содержание, “консервативная революция” означает просто-напросто — “контрреволюция”, возвращение status quo после полного оборота круга. Контрреволюция любит наряжаться в одежды фольклорного консерватизма, апеллирует к самобытности. Но по-настоящему опасной и эффективной контрреволюция становится, когда добавляет ко всему этому квазиуниверсальный метод.

Именно такой характеристикой квазиуниверсальности обладает изобретенная в Европе геополитика (полвека тому назад мы бы с чувством добавили “буржуазная лженаука” и были бы правы, но сегодня другая стилистика). Геополитика является точно рассчитанной антитезой марксизму. Если в последнем сокровенный нерв — это мистика времени, суть геополитики — мистика пространства. Пространство с его неизменными характеристиками становится в этом мировоззрении главным фактором исторического процесса, который обречен воспроизводить одну и ту же матрицу. Ведь остров во все обозримые тысячелетия человеческой истории останется островом, горы — горами и т.д. Таким образом, ни одна страна и никакое сообщество людей не могут уйти от географического рока, от проигрывания перед лицом вечности сюжета, запечатленного в геофизических обстоятельствах своего существования. Трудно придумать концепцию более “а-пассионарную”, более враждебную мессианскому вдохновению истинных делателей истории. Уже, кстати, по одному этому геополитика является русофобским идейным посылом, поскольку тайна России изначально заключается в глубоком духовном беспокойстве, во внутреннем брожении и неустройстве, чреватым взрывом. Благодаря этому Россия привносит во всемирный исторический процесс фактор неопределенности, сама становясь уникальной страной, способной выступить с неожиданной альтернативой планетарному status quo.

Логично, что после дискредитации марксизма и ликвидации политических последствий Октября 1917 геополитика должна была попытаться утвердить себя в качестве основы для новой “национальной идеи” России. Эпоха реформ знаменует окончательное торжество бюрократии чингизидского образца, впервые поднявшую голову в середине тридцатых, и ельцинизм оказывается логическим следствием сталинизма (как бы это ни казалось парадоксальным на взгляд идеологически дезориентированных нынешних “левых”). Геополитика, принятая в качестве мировоззренческого метода, открывает дорогу клерикальному реваншу, который всегда осуществляется через институт госбюрократии. В конечном счете, если отбросить рационалистическую шелуху, типичную для камуфлирующихся под современное сознание лженаук, у нас остается в сухом остатке культ почвы, базис для конструирования неоязыческого менталитета для средних и низших классов, которые тем самым получают надежный иммунитет к любым социально дестабилизирующим влияниям.

Национальная идея для XXI века?

Как мы говорили выше, геополитика играет роль квазиуниверсального метода, который должен обязательно сочетаться с локальной конкретикой. В случае русской “национальной идеи”, заказанной Кремлем, геополитика входит составным элементом в некое новое постсоветское издание русского космизма. Вообще, типично, что оживляемые в эпоху реформ явления минувшей российской истории носят либо пародийный характер, либо же представляют собой, по сути, прямую противоположность своим историческим прототипам. Именно последний вариант характерен для современного русского космизма. В XIX веке он был унаследован русскими нонконформистами от левых интеллектуалов-утопистов XVIII столетия — Лессинга, Фурье, Сен-Симона, на которых к тому же еще наложились в какой-то мере Гегель и Шеллинг. Космистское мировоззрение являло фантастические вызывающе иррациональные черты, которые, однако, были подчинены своеобразной логике, основанной на весьма глубокой предпосылке. Мистика утопизма вся зиждется на идее преодоления второго начала термодинамики в масштабах Вселенной. Иными словами, это учение о торжестве человеческого состояния над принципом энтропии. Именно эта идея лежит в основе авраамического провиденциализма и в той или иной форме присутствует в эсхатологии как ветхозаветной традиции, так и христианства и ислама. Глобальная победа над энтропией есть стержень представления о божественной, т.е. истинной справедливости. Собственно говоря, тезис “последние будут первыми”, который в практически одинаковой формулировке присутствует и в Евангелии, и в Коране, прямо указывает на эту концептуальную подоплеку.