Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович - Страница 64

Глава одиннадцатая,

в которой читатель получает возможность взглянуть на остатки отряда пана Войцека глазами стороннего наблюдателя, знакомится с хоровскими порубежниками, а также в очередной раз убеждается, сколь тесен мир

Явсей, по прозвищу Пролаза, наклонился над жалобно стонущим конем. С сожалением потрепал по шее, горячей и мокрой:

– Не-е, урядник, не вылечить… Надо дорезать, чтоб не мучился.

Урядник Севярын поправил перевязь с саблей, дернул себя за ус.

– Жалко. Хороший конь… Был.

– Та да… – согласно закивал пожилой ветеран-порубежник Арцим, дослуживающий последний год. В урядники он не выбился лишь потому, что очень уж любил за воротник закладывать. За штоф горелки мать родную продаст.

Вообще-то Пролаза мог ничего и не говорить. Передняя нога серого в яблоко коня сломана в пясти – кости торчат наружу. И так ясно – не жилец. Но в десятке Севярына подобрались мужики, любящие поговорить. А чего дурного? Раз дело делаем, значит, на досуге почесать языки имеем полное право.

Явсей вздохнул, с сожалением оглядел безжалостно порезанную шлею:

– Кто ж их, долбодятлов, так выпрягать учил. Взять, полезную вещь попортить…

– Ха! А ты вот его спроси. – Арцим указал плеткой на замершего на обочине мужика. Худое лицо, грязно-бурые усы и легкая седина на висках. Его рубаха на левой стороне груди потемнела от крови. Накинутая сверху тарататка скрывала едва ли не полностью отрубленную руку.

– Да чего спрашивать? – вмешался Севярын. – Удирали. Очертя голову. В наших краях новички – про Куделькину колдобину не знали. Вот и влетемши не по-детски.

– Ха! А куделькинцы что-то не торопятся свою ямину заделывать.

– Ты чо, больной? В горячке? – искренне изумился Сахон, только что присоединившийся к собеседникам. – Да куделькинцы сюда ходят с лопатами, углубляют ее, ежели вдруг по весне, опосля дождей, края поплывут.

Пролаза смерил Сахона неприязненным взглядом, словно хотел послать подальше, куда-нибудь к терновскому князю в дальний маеток, но сдержался. Как-никак плечистый, слегка косолапый порубежник с родимым пятнышком навроде листа клевера над левой бровью успел к тридцати двум годам дослужиться до урядника. А значит, посылать его имел право только лишь Севярын. Ну или кто иной равный по званию или старший.

Но Севярын окорачивать более молодого соратника не спешил. Сегодня Сахон герой. Первым наткнулся на опрокинутую телегу и двух мужиков около нее, один из которых уже валялся разрубленный от ключицы до середки грудины. А рядом пяток рошиоров, злых, как поднятый среди спячки медведь.

Уже одно то удивительно, что угорская гусария разгуливает по землям Великих Прилужан как у себя дома, трясет оружием, обижает подорожных. Весьма удивительно… А когда рошиоры за сабли схватились и на порубежников кинулись, тут многие бы растерялись. Это только Лукьян – трепло, каких поискать – умудрился ляпнуть, мол, уши развесил десяток Сахона, а в большой семье, как говорится… Ничего. Лукьян – совсем малой еще. Куга зеленая. Заматереет, пооботрется и сообразит, как был не прав.

И урядник Сахон, и его порубежники поступили правильно. Не полезли первыми в драку, попытались дело уладить миром, окоротить буянов честным словом. А не получилось, взяли в сабельки. Да так, что мало не показалось.

Положили рошиоров рядком на травку. Ни один не ушел. А из десятка Сахона зацепили только Радзика Чернявца, да и то не слишком сильно – по запястью. До свадьбы заживет. Сказалась воинская выучка, отработанная годами службы вдоль побережья Стрыпы, когда каждый день и каждую ночь ждут люди нападения кочевников. На участок рубежа, за который отвечала их сотня – по одному поприщу на восток и на запад от Очеретни, – налетали самые злые и заядлые из степняков – гауты. Эти уж точно – волки о двух ногах. Зейцльбержские рыцари только хвастают, когда себя волками кличут. Настоящих хищников они не видели. Да и не увидят, пока стоят на страже границ Прилужанского королевства хоровские порубежники.

Пани сотник, когда подоспела с десятком Севярына, похвалила Сахона при всех и наградить обещала. А от нее похвалы дождаться – как в серпне снега, как в кастрычнике цветущего сада. Хотя баба по-своему справедливая. Никого зазря еще не наказала. Но строгая…

Пани Либушка первым делом порешила разузнать у выжившего в свалке, что ж это за мужики такие, раз за ними рошиоры гоняются. Угорье далеко, месяц верхом ехать. И то до границы доедешь, и не более того. Ежели объявились в Прилужанах, то или личная охрана боярина Рыгораша – а в таком случае должны в Выгове сидеть и не рыпаться, или внутренняя заваруха королевства перестает быть внутренней, за что Юстыну Далоню, Адолику Шэраню, князюшке грозинецкому Зьмитроку и прочим, новую власть представляющим, огромнейшее спасибо от всего народа.

Насмерть перепуганный мужик – с первого взгляда видно, что бывший кметь, хотя и саблю на бок нацепил – тряс толстыми, но обвисшими щеками, озирался по сторонам и нес совершеннейшую околесицу. Вроде того, что я не я и хата не моя… Ну, в смысле – телега не моя. Едва не договорился до того, что первый раз ее видит. Брехал, ясное дело. А раз брехал, значит, есть что скрывать. А раз есть что скрывать, значит, нужно допросить поподробнее. Чем пани Либушка прямо сейчас и занималась вместе со своими первейшими помощниками – Марыком Лободой и Лявусем Белым. Пока спрашивали добром, но костер на всякий случай развели.

А оставшиеся вроде как не при делах порубежники бродили по округе, рассматривали сабли рошиоров – для большинства оружие западных соседей оказалось в диковинку. Более изогнутые, шире почти на палец, чем лужичанские, с глубоким кровостоком и отменно заточенные по спинке – ложному лезвию. Кое-кто уже пытался помахать угорской сабелькой, приноравливался. Некоторые шарили по карманам погибших – пани сотник разрешила. Сказала: Угорье и Великие Прилужаны в мире находятся, и выходит, что эти рошиоры преступники, раз на реестровых порубежников лужичанских накинулись, а значит, законы войны и благородства не про их честь писаны.

А вот Севярын с самыми верными товарищами тынялись около телеги. Вдруг выяснится, что удирающие от рошиоров кмети тоже вне закона. Повозка хорошая. Можно к рукам прибрать. К уряднику давеча отец заезжал, жаловался – их старая телега рассыпается на глазах. Да и конь ничего так. Не верховой – таких низкорослых толстопузых маштаков порубежники не жаловали, – а для работы в поле сгодится, можно в родной застянок переправить с оказией. Сбрую жалко. Попортили косорукие…

– Ты собираешься коня дорезать? – вдруг вызверился Севярын на Пролазу. – Или, может, я должен?

– Ты чего? – удивленно и даже слегка обиженно пробормотал Явсей. – Сейчас все будет. В лучшем виде… – Он зашел покалеченному коню со стороны затылка, поднял голову, захватив ее под нижней челюстью. – Прости, конек! Не виноватый я. Это жизнь такая у нас с тобой сволочная…

Взмах ножа. Тугой струей ударила черная кровь из яремной жилы.

Порубежники отвернулись. Не из страха перед кровью, от смущения. Конь в прилегающих к Стрыпе землях почитался как боевой товарищ. Их берегли и жалели. Настоящий порубежник сам голодный останется, а коня накормит, никогда к ведру с водой не припадет раньше скакуна.

– Ехидно мне знать, – ухмыльнулся в усы Арцим, – чего куделькинцы до сей поры не пожаловали. Я слыхал, они столько выгоды со своей колдобины имеют. И вытягивать груз помогают, и телеги чинят…

– Не нарвались пока на купчину сурового норова, – сплюнул Севярын. – Сурового норова, да с хорошей охраной. Чтоб не побоялись накостылять им по самое не могу.

– Так они тоже не пальцем деланные, – отозвался Сахон. – Сдачи дать могут. А ежели видят, что сила прет не по их зубам, отсидятся в своих Кудельках. Думаешь, Арцим, чего их нет? Ото ж… Мальчонки у них шустрые. Уже видели нас из-за кустов, вернулись, дома все как есть обсказали. Куделькинцы теперь сюда еще дня три носа не сунут. А приедем полюбопытствовать – как же ж вы, мол, такую колдобину на тракте терпите, так напоют с три короба, успевай с ушей лапшу смахивать. Мы-де и так и эдак… И гребем, и закидываем, а она, проклятущая…