Пьеса для обреченных - Русанова Вера - Страница 33

— Нет! — снова взревела я, выставляя вперед руку.

Ольга вздохнула, посмотрела на меня почти с состраданием и поинтересовалась:

— Интересно, почему это вы меня так боитесь?..

Ей еще было интересно! Ха-ха…

После непродолжительных переговоров о месте нашей дальнейшей беседы мы наконец пришли к консенсусу. Разговаривать в присутствии соседей не улыбалось обеим. Но Ольга настаивала на каком-нибудь маленьком, уютном кафе типа «Лилии», а я требовала кафе большого, многолюдного, хорошо освещенного и, желательно, находящегося в непосредственной близости от отделения милиции. При упоминании же о «Лилии» мне вообще делалось дурно. Гостья взирала на меня со все большим подозрением, с моими требованиями соглашалась осторожно, как психолог, ведущий переговоры с умственно неполноценным маньяком, в общем, играла достаточно убедительно. В конце концов сошлись на гриль-баре в двух шагах от метро…

И вот теперь я сидела перед ней, бледная, нервно трясущаяся, да еще и странно косящая, а Ольга уже в третий или четвертый раз устало повторяла:

— Да, я не актриса и никогда ею не была. Я — экономист. Но это еще не повод для того, чтобы меня бояться.

Сок в наших бокалах потихоньку грелся, в округлой фирменной пепельнице тлела сигарета.

— Но зачем же вы тогда сказали, что актриса?

— А для вас это имеет какое-то значение? Я могла бы назваться хоть космонавтом, это мое личное дело… Если угодно, считайте это моим маленьким капризом!

Умиляться при слове «каприз» мне почему-то не хотелось, а хотелось только одного: разобраться наконец, что же все-таки происходит?! Я, конечно, не считала уже, что Ольга и Человек в сером — одно и то же лицо (двигалась она совсем по-другому!), но то, что моя заказчица каким-то образом была замешана в случившемся, сомневаться не приходилось.

— Д-да, маленький каприз… — повторила она задумчиво и, поднеся близко к лицу зажигалку, высекла кремнем язычок пламени. — Впрочем, я могу и объяснить, если это вас успокоит… Мне хотелось быть актрисой, хотелось видеть Вадима каждый день, быть, как это у вас говорится, «послушной глиной в режиссерских руках». Я ведь знала по его рассказам всю труппу, знала, над чем он работает, с кем ругается, на кого возлагает надежды. Господи, кем я только себя не представляла раньше: и леди Монтекки, и Гертрудой, и Анфисой! Мне кажется, я понимала его, как никто! Ни одна профессиональная актриса не смогла бы сыграть лучше, чем я, не смогла бы сделать именно так, как он просит!..

«Тоже мне, Комиссаржевская! — думала я с ненавистью. — Сидишь тут, губки кривишь и ресничками томно трепещешь! А я по твоей милости в полном дерьме!»

— Хотя это все ненужная лирика! — Ольга неожиданно усмехнулась и подняла на меня спокойные зеленые глаза. — Можно объяснить и проще: я не знала, насколько легко вы находите компромисс с моралью, и сомневалась, согласитесь ли вы мне помочь, если будете в курсе истинного положения вещей. Ведь мерзкий режиссеришка, соблазняющий ежесекундно молоденьких глупых актрисок, гораздо больше заслуживает кары, чем тот же режиссер, бросивший скучную даму-экономиста. Кстати, я не слишком преувеличила: Вадим на самом деле жуткий кобель. Просто из уст актрисы все это звучало как-то более убедительно. Но вернемся к нашим баранам: где мои деньги?

— Если дело обстоит именно так, как вы говорите, то почему вы не пришли в театр на следующее утро? — вопросом на вопрос ответила я.

— Почему же не пришла? Я пришла. Немного послонялась по фойе, особого оживления после того, как актеры зашли в зал, не заметила и поняла, что вы просто-напросто не выполнили свою работу!

Для кого она это говорила? Для себя? Для меня? Или опять для диктофона, лежащего на дне сумки? Если бы кому-нибудь пришло в голову составлять милицейский протокол по ее словам, то ситуация нарисовалась бы, мягко говоря, неприятная — для меня, естественно, не для нее! Несчастная женщина, покинутая любовником, решает этому самому любовнику отомстить. Единственный ее грешок состоит в том, что она, движимая трезвым расчетом и одновременно подстегиваемая романтическими фантазиями, представляется театральной актрисой. Однако орудие мести, то есть я, начинает действовать совсем не так, как предполагалось: режиссер, которого поручено всего лишь осмеять, умирает, а девушка, бывшая с ним в момент его смерти (то есть опять же я!), начинает плести какую-то чушь про бесшумного убийцу, Человека в сером и отрубленную руку в пакете из-под женских гигиенических прокладок!.. Тюрьма, пожизненное заключение или расстрел.

И это в том случае, если Серый в своем плаще и бинтах не доберется до меня раньше милиции!..

— Ольга, — проговорила я, в упор разглядывая ее красивое лицо с точеными чертами, — прошу вас только об одном… Вы — женщина, и я — женщина. Я, насколько понимаю, не сделала лично вам ничего плохого. Так помогите же мне!

Просто намекните, что делать? Чего от меня хотят?.. Или хотя бы кто? Кто попросил вас позвонить мне и разыграть весь этот спектакль?

— Я не понимаю… — Уголок ее губ брезгливо вздрогнул.

И тут я сорвалась:

— Ах, вы не понимаете?! А неплохо бы понять, что в один прекрасный день я просто чокнусь от всего этого, потому что я не железная. Да, не железная!

Пойду и спрыгну с крыши, и вся ваша замечательная игра пойдет насмарку. Или, еще того лучше, заявлюсь в милицию. Меня, конечно, потом посадят, но сначала вас приведут к следователю и спросят: «А не скажете ли, уважаемая Ольга, куда вы и ваши приятели дели труп Вадима Петровича Бирюкова с ножичком в груди?»

Думаете, вы сейчас отсюда убежите и ищи вас потом свищи? Даже . не надейтесь! Я зубами в вас вцеплюсь, как бультерьер! Хоть режьте, как Бирюкова, хоть голову, как Алеше, отрывайте!..

— Что вы мелете?! Успокойтесь, в конце концов! Какой еще Алеша? Какие трупы?!

— Холодные, — злобно отреагировала я. — Два в морге, а один — неизвестно где… Хотя вам-то, наверное, известно. А если не вам, то вашим работодателям… Не знаю уж, из-за каких таких миллионов его убили, но одно вам хочу сказать…

— Кого убили-то? Что с вами, Женя?

Второй вопрос я проигнорировала, потому что со мной на самом деле творилось что-то ужасное: губы дрожали, сердце колотилось, едва не выскакивая из Фудной клетки, в голове стоял горячий туман, — а вот на первый, из последних сил пытаясь не зарыдать от ярости и бессилия, ответила:

— Митрошкина Алексея, Болдырева Вячеслава и, конечно, Бирюкова Вадима Петровича. Или будем делать вид, что он в запое?

Ольга как-то странно побледнела, глаза ее широко распахнулись, а кулаки так судорожно сжались, что даже побелели костяшки пальцев. С минуту она сидела молча, недоверчиво и испуганно (да, именно испуганно!) разглядывая мое лицо и словно стремясь прочитать по глазам мысли. Потом шумно сглотнула и спросила:

— Вы не шутите, Женя?.. Если шутите, то это слишком жестоко! Скажите только мне, что все это — не правда. Бог с ними, с деньгами, оставьте их себе…

Нет, честное слово, оставьте! Это ведь не правда, да? Вы придумали это сейчас, чтобы не возвращать аванс?

И тогда мне стало страшно. Почти так же страшно, как в тот момент, когда она бесшумной тенью возникла на пороге Натальиной комнаты. Я вдруг поняла, что Ольга действительно ничего не знает…

Сок мы, естественно, так и не выпили. На столе остались два нетронутых бокала и несколько окурков в пепельнице, а мы спешно вышли из гриль-бара, перебежали через дорогу и упали на первую же лавочку на пустующей детской площадке. Ольга, слушала молча. Один только раз горько уронила:

— Господи, а я-то все думала, почему телефон не отвечает?! Я ведь звонила ему иногда, чтобы просто голос послушать.

Весь мой рассказ уложился минут в пятнадцать. А когда я закончила, она просто встала и пошла мимо горок и скрипучих качелей, прямая и чужая, с пугающе спокойным, невидящим взглядом.

— Подождите! Куда вы? — заторопилась я, вскакивая со скамейки. — Надо же что-то делать! Вам ведь тоже опасность угрожает… Серый, он и вас искал!