Очаг на башне - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 23

Симагин перевел дух. Начиналась игра, но какая — он пока не понимал. Когда он увидел такую Асю, ему стало не до игр.

Ася терпеливо ждала.

— Нет, вы совсем мне не помешали, только я… тут по-домашнему, простите…

— Ой, это ничего! — поспешно сказала она.

— Тогда проходите, прошу вас. Хотите чаю?

— Благодарю вас, Андрей Андреевич, я не голодна, — скромными шагами она вошла в кухню, и от движения грудь ее, обещая, открыто заколебалась под тонкой белой тканью. Симагин опять на миг позабыл все слова, и Ася, чувствуя прикосновение его взгляда, смутилась не шутя, ее шею и подбородок залила краска.

— А откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил Симагин.

— Так я же к вам и пришла. Меня зовут Таня, я учусь в десятом «бэ» классе сто третьей школы — той самой, в которой учились вы. Мы собираем информацию о наших выпускниках, ставших великими людьми.

У Симагина отвалилась челюсть, но он тут же мобилизовался.

— Ну, разве я такой уж великий, — сказал он небрежно. Школьница Таня вся так и подалась к нему, распахивая свои замечательные глазищи:

— Конечно! Я про вас сочинение писала — «Наш современник»! — она осторожно, одним пальцем обнаженной руки тронула вчерашнюю гвоздику. — Какие замечательные цветы, — сказала она благоговейным шепотом. — Это вы купили?

— Я.

Она покивала — бант напряженно замахал полупрозрачными крыльями.

— А ваша жена уже спит?

— Э… — отозвался Симагин. — Знаете, Танечка, ее нет дома.

— Где же она в такой поздний час? — наивно удивилась школьница Таня. Симагин неопределенно пожал плечами. — А она не обидится, если застанет здесь молодую девушку?

— Она не вернется сегодня, — решился Симагин. — Видите ли, они с сыном поехали в гости к ее маме и там переночуют.

— Правда? — с восторгом произнесла прекрасная десятиклассница.

— Правда, — заверил ее Симагин. Он понял свою роль. — А вас не будут ругать дома? — заботливо спросил он. — Ведь уже действительно поздно.

— Я родителям сказала, что мы всем классом идем смотреть мосты. Так что я хоть всю ночь могу… Ой! — она как бы испугалась. — То есть я не то хотела…

Возникло колдовское ощущение — будто все и впрямь впервые. Будто они оба новые, и могут быть такими, какими захотят; или такими, какие они сейчас, вне нажитых опухолей и шрамов; будто позади — ничего, зато впереди — все: неведомое, сверкающее, без рутины и шлака… Воркуя, они перешли в комнату. Симагин зажег торшер, включил магнитофон тихонько. Таня прохаживалась, будто бы осматриваясь, а на самом деле показывая себя — держась очень прямо, грациозно переступая стройными ногами. Платьице туго охлестывало их при каждом шаге.

— Замечательная музыка. Так и хочется танцевать, — остановилась и сказала искусительно: — Я вас так стесняюсь.

— Правда, давайте потанцуем, — вдруг тоже как-то застеснявшись, предложил Симагин.

— А ваша жена? — спросила Таня. — Она вас поймет?

— Не знаю, — честно сказал Симагин.

— Скажите, Андрей Андреевич, — она огладила платье на груди и спросила едва слышно: — А я… вам нравлюсь?

— Очень. Вы же видите, Таня.

— Я красивая, да?

— Да.

— Я же совсем молодая.

— Совсем, — ответил Симагин, все больше волнуясь. Это была еще игра — и уже не только игра, и он опять не понимал, что.

— Вы этого еще не знаете, но вы поверьте мне: я очень нежная и добрая девочка.

— Глядя на вас, Таня, — чуть перехваченным голосом сказал Симагин, — в это нельзя не верить.

— Я в вас влюблена по уши.

Он смолчал. Она глубоко вдохнула воздух и отчаянно спросила:

— Вы бы хотели, чтобы я стала еще другой вашей женой?

У него совсем перехватило горло. А она, мягко и жарко сверкая взглядом ему в лицо, спросила еще:

— Не просто до утра, а надолго? Чтобы и я, и она? Нет, не так, простите, — всполошенно прервала она себя и поправилась: — И она, и я?

— А вы бы хотели? — только и смог спросить он, но она, не давая ему ни секунды передышки, сказала просто и просяще, словно это разумелось само собой:

— Господи, да я бы все за это отдала, я же вас люблю. А вы?

То была не игра — волшебство. Юная фея нашла тон с таким пронзительным чутьем, что в ответ нельзя было ни отшутиться, ни сфальшивить. И Симагин, раздираемый сладкой болью соединения, сказал, как говорят иногда в миг тоски или счастья со случайными собеседниками, но почти никогда — с теми, с кем пылесосят квартиру и считают трешки, оставшиеся до зарплаты:

— Я был бы очень горд, Таня… очень… счастлив. И очень бы всех любил. И… очень много мог бы, гораздо больше… — он с силой провел ладонью по щеке, и вдруг улыбнулся беспомощно: — Значит, хотел бы?.. Но только если бы нам всем не приходилось друг другу врать. А это, наверное, невозможно…

Она смотрела на него с восхищением и печалью.

— А жена вас часто не понимает?

— Случается… Наверное, как и я ее.

— Не сердитесь на нее. Пожалуйста.

— Я никогда на нее не сержусь. Не умею. Только очень страшно и все валится из рук.

Она пошла в его руки.

Сквозь неощутимое платье, лишь усиливающее близость наготы, замерцало в его ладони ее тепло. Перед глазами покачивался огромный бант. Он ласково передвинул одну ладонь ей подмышку, а другой осторожно потянул к себе, как бы поворачивая — она поняла, она удивительно понимала его руки: продолжая переступать в танце, изогнулась гибко и в распахнутую ладонь Симагина преданно вошла прохладная выпуклость, увенчанная твердой, набухшей короной. Симагин потерял дыхание, и Ася не сразу смогла произнести то, что хотела — настолько оглушающим оказалось это простое прикосновение.

— Вы не осуждаете меня?

— Я преклоняюсь перед вами.

— Я очень долго не решалась прийти. Но не смогла не прийти. Потому что любить надо только того, кого любишь, правда? Что бы там ни было. Иначе жить незачем.

— Моя жена часто повторяет одну фразу: люблю — это значит, помогаю, пока не сдохну.

— Эту фразу она впервые услышала от вас. Вы просто забыли.

Он хотел спросить: «Откуда вы знаете, Таня?», но спросил:

— Мне можно поцеловать вас?

Она засмеялась тихо, как мама подле засыпающего ребенка, и плотнее вжалась грудью в его ладонь.

— Вам все можно.

— Все?

— Таким, как вы, должно быть можно все. И я жизнь положу, чтобы этому помогать. Чем больше вы сможете, тем лучше будет людям. Всем-всем.

Ослепительной алой молнией касание губ распороло тьму в закрытых глазах. Мир закружился, закачался, как сверкающий колокол. Симагин стал снимать с Аси платье, и без памяти влюбленная девочка, почти не защищаясь, лепетала: «Нет, нет, подождите чуточку…», а он уговаривал шепотом, властно и нежно умолял; глубинно светясь, будто белая яшма в лунном мерцании, Ася упала на колени, помогая раздеться уже ему, прижимаясь лицом, страстно ловя открытыми губами, а потом, прошелестев, развернулись, как почки весной, свежие простыни, и Ася стала маленькой, вся поместившись в его руках, ее можно было лепить, как глину, как воск, и он слепил из нее живой цветок; счастливый цветок расцвел от тепла, раскрылся, и Симагин вольно упал в его трепетную горячую глубину, с гортанным всхлипом Ася выгнулась дугой, раскинув восхищенные, но по-прежнему таинственные лепестки рук и ног — терпкая судорога била его и ее друг о друга долго, долго, и когда, казалось, исступленное двуединство стало вечным, грянул тянущий взрыв, огненная вспышка извергающегося протуберанца; они еще обнимали друг друга, но чувствовали: удаляется… отламывается… гаснет.

— …Какая ты актриса, — сказал Симагин. Ася тихонько засмеялась и ответила:

— Лиса Патрикеевна. По должности положено.

— Ничего себе по должности, — он озадаченно покрутил головой. — Хорошенькие же у вас там должности… Лиска-Актриска.

Она польщенно сказала:

— Ты сам, между прочим… Казанова. Такое мне нашептывал!

— Правда? — глупо гордясь, спросил Симагин. Она встряхнула головой и задорно продекламировала: