Великий Ноктюрн - Рэ Жан - Страница 3

II

Пожалуй, нельзя сказать, что месье Теодюль никогда не видел этой книги, но сие видение случилось давным–давно – любой другой на его месте и не вспомнил бы.

Почти полвека назад, восьмого октября… Воспоминание о восьмом октября осталось удивительно свежим в его памяти.

Впрочем, разве занимался он чем–нибудь, кроме воспоминаний? Перебирать, уточнять воспоминания – наслаждение, мечта…

Невероятное, сумасшедшее, вызывающее соленый привкус во рту… Это бросилось на него, словно кот на голову… восьмого октября, в четыре часа пополудни, по возвращении из школы.

Четыре часа – время безобидное, пахнущее кофе и теплым хлебом: четыре послеполуденных удара не причиняют вреда никому.

Служанки покидают тротуары, блистающие водой и солнечными зайчиками; старухи, истощив запас колкостей и сплетен, удаляются в кухни, где поют или ворчат веселые или сварливые чайники.

Теодюль повернулся к школе спиной с облегчением ленивого и довольного незнайки: но, тем не менее, юные мозги сверлила отвратительная арифметическая задача.

– Ну какое мне дело, когда один глупый курьер опередит другого глупого курьера? Родители и без того зарабатывают приличные деньги, лавка и без того достанется мне…

– Голуби шорника гуляют по маленькому дворику. Смотри, сколько я набрал камней… хочу подшибить сизаря.

Теодюль не ждал никакого ответа, ибо разговаривал сам с собой. Только сейчас он заметил мальчика, который солидно переступал толстенькими и кривыми ножками. Этот субъект занимал в классе одну из последних скамеек.

Теодюль задумчиво наморщил лоб.

– Вот так штука! Это, оказывается, ты. Когда я вышел из школы, со мной был Жером Майер, а теперь вот ты… Ипполит Баес.

– Майер бухнулся в сточную канаву. Разве ты не видел? – спросил юный Ипполит Баес.

Теодюль чуть–чуть улыбнулся, чтобы понравиться острослову. Правда, Ипполит считался плохим учеником, наставники его не любили и не поощряли общения с ним, но сейчас Теодюлю не хотелось идти одному.

Солнце высветлило опустелые улицы осенней апельсиновой желтизной. Голуби нагулькались, махнули на далекую крышу, и напрасные камни выкатились из рук Ипполита. Мальчики одолели довольно крутой подъем и поравнялись с темной и нелюдимой булочной.

– Погляди–ка, Баес, на витрине пусто.

В самом деле, на полках, в корзинах и плетенках валялось только несколько засохших корок. Единственный круглый хлеб цвета серой глины возвышался на витрине, словно остров в пустынном океане. Ученик Нотт поежился.

– Знаешь, Ипполит, не нравится мне это.

– Еще бы, ты ведь не смог решить задачу о курьерах.

Теодюль повесил голову. Действительно, черт бы подрал проклятую задачу, у которой, верно, вообще нет никакого решения.

– Если раскромсать этот хлеб, – продолжал Баес, – можно увидеть массу живых существ. Булочник с домочадцами жутко их боятся. Они заткнули ножи за пояс и спрятались в пекарне.

– Барышни Беер сюда приносят жарить сосиски в тесте. Отличная штука, Ипполит. Я постараюсь одну стянуть и притащу тебе…

– Не стоит трудов, булочная сгорит сегодня ночью вместе с сосисками и существами, которые живут в хлебе.

Теодюль почему–то покраснел и пробормотал: разве, мол, справедливо, если нельзя пожарить сосиски в тесте… Баес нахмурился.

– Попомни мои слова, не достанутся тебе сосиски.

И снова маленький Нотт не сумел возразить.

Странное дело: всякая мысль, даже всякая попытка поразмыслить казалась ему сейчас до крайности тягостной.

– Ипполит, мне застит глаза, да и слышу я тебя с трудом. Слава Богу, ветер не доносит запах конюшен, я бы просто взвыл; и если муха сядет на макушку… ее шесть стальных лап просверлят череп.

В ответ раздалось невразумительное бормотание:

– План изменился… чувства бунтуют…

– Ипполит, объясни… я вижу старого Судана. Он бегает по салону и дерется с книгой!

– Так и должно быть, – рассудил Баес. – Все это совершенно естественно. Одно дело – просто видеть, а другое – видеть во времени, как ты сейчас…

Теодюль ничего не понял: дикая боль разламывала голову, присутствие соученика выводило из себя, но одиночество ужасало еще более. Он постарался подавить раздражение.

– Наверное, мы давно ушли из школы. Ипполит осмотрелся.

– Не думаю. Тени как были, так и остались.

Справедливо. Ничуть не удлинилась тень безобразной водокачки, ничуть не вытянулась тень двуколки булочника, которая продолжала взывать к небесам вскинутыми оглоблями.

– Ах! Кто–то идет, наконец! – обрадовался Нотт.

Они медленно пересекали треугольную площадь Песочной Горы: из каждого угла выходила улица, длинная и печальная, как отводная труба.

В глубине Кедровой улицы двигался человеческий силуэт. Теодюль пригляделся внимательней: это была дама с бледным и невыразительным лицом; на темном платье мерцало немного стекляруса, из тюлевого капора выбивались седые, серые пряди.

– Я ее не знаю, – прошептал он. – Она, правда, напоминает маленькую Полину Бюлю, что живет по соседству с нами на Корабельной улице. Тихая девочка, ни с кем не играет.

Вдруг он схватил Ипполита за руку.

– Смотри!… Нет, только посмотри! Куда девалось черное платье? На ней пеньюар с крупными цветами. И потом… она кричит! Я не слышу, но она кричит. Падает… в лужу крови…

Баес отвернулся.

– Ничего не вижу.

– Да и я не вижу, – вздохнул Теодюль. – Сейчас не вижу.

Баес беззаботно пожал плечами.

– Все это находится где–нибудь во времени. Пойдем, угощу тебя розовым лимонадом.

Теперь тени очевидным образом удлинились и солнечные блики вспыхнули в окнах. Школьники ускорили шаг и прошли часть Кедровой улицы.

– Лучше выпьем оранжада, – предложил Баес. – Мне кажется, хотя напиток и розовый, это все–таки оранжад. Войдем…

Теодюль увидел маленький дом, похожий на белый и совсем новый ночной колпак. Наличники треугольных, круглых, квадратных окон отливали радужной керамикой.

– Какой забавный домик. Надо же, никогда его и не видел. Постой! Особняк барона Пизакера граничит с домом месье Миню, а этот вклинился между ними. Вот так штука! По–моему, особняк барона похудел на несколько окон.