Великий Ноктюрн - Рэ Жан - Страница 7

IV

Мадмуазель Полина Бюлю деликатно провела надушенной замшей по мрамору камина и спинкам стульев, протерла несколько безделушек из поддельного севрского фарфора, хотя нигде не было ни единой пылинки.

На секунду она возымела некоторое сомнение: а не заменить ли сухие лунники свежими хризантемами? Однако придется наливать воду в тонкие и высокие вазы белого порфира, стоящие по краям камина, – сама мысль об этом ее смутила.

В ласковом свете люстры зеркало отразило малознакомый образ, ибо мадмуазель Бюлю слегка раскудрявила гладко зачесанные волосы и наложила на щеки немного розовой пудры.

Дома она обычно носила длинное грубошерстное коричневое платье несколько монашеского вида, но этим вечером на ней красовался легкий шелковый пеньюар в малиновых цветочках.

В центре стола, покрытого вышитой скатертью, блистал китайский лакированный поднос.

– Кюммель, анисовый ликер, абрикотин, – прощебетала она, любуясь искорками, вспыхивающими на граненых пузатеньких бутылочках.

И после минутного колебания вынула из буфета жестяную коробку, благоухающую ванилью.

– Вафельки… миндальное печенье… хрустящие палочки, – блаженно замурлыкала она, и затем деловито прибавила:

– Не так уж холодно сегодня. Действительно, от большой люстры расходилось достаточно тепла.

Шаги на молчаливой улице. Полина Бюлю предусмотрительным пальчиком отодвинула красновато–золотистую штору.

– Это не он. Я все спрашиваю себя… Проживая в одиночестве в своем маленьком доме на улице Прачек, она привыкла разговаривать сама с собой, равно как со всеми окружающими вещами.

– Накануне ли я серьезной перемены?

Она повернулась к довольно крупной терракотовой статуэтке, выделяющейся коричневым пятном на светложелтых обоях. Статуэтка изображала простоватую улыбающуюся женщину, которую скульптор назвал «Евлалией». Великий вопрос явно не потревожил безмятежности ее черт.

– Не с кем посоветоваться, решительно не с кем!

Она приложила ухо к шторе, но услышала только шорох первых сухих листьев, гонимых ветром по тротуару.

– Еще рановато, пожалуй. Мадмуазель Полине почудилась ироническая улыбка на простодушной физиономии Евлалии.

– Он обещал придти ближе к ночи. Понимаете, любезная, соседи – ничего не поделаешь. Один миг – и нет репутации.

Положив дрожащую руку на худую грудь, она прошептала:

– Первый раз я позволяю мужчине нанести мне визит. И так поздно. Добрые люди уже давно в постели. Господи, скажи, грешница ли я? Спущусь ли в бездну самого отвратительного из грехов?

Она долго смотрела на округлый огонь лампы.

– Это секрет. Упаси меня боже проговориться кому–нибудь.

Она не расслышала шагов, но до нее донеслось легкое постукивание крышки почтового ящика. Приоткрыла дверь гостиной, чтобы немного осветить темную прихожую.

– Это вы… – пролепетала она, раскрывая дверь шире. – Прошу вас.

Тонкой, трепетной рукой указала на кресло, бутылочки и сласти.

– Кюммель, анисовый ликер, абрикотин, вафельки, миндальные печенья, хрустящие палочки…

Только один удар – глухой, резкий.

Деловитая рука поставила в буфет ликеры и коробку с печеньями, потом прикрутила колесико лампы. На черной улице проснулся ветер и набросился на скрипучие ставни старых домов.

– Хе, хе!… Без крика, без шума, без красных пятен на пеньюаре… хе, хе… а мне помнится, нет, чушь, архичушь… без криков, без пятен… хе… хе…

Ветер унес к реке бессвязный шепот.

Это был вечер среды, когда месье Теодюль Нотт не принимал Ипполита Баеса. Он сидел в салоне капитана Судана возле шкафа с клавесином и медленно перелистывал книгу в красной обложке.

– Допустим, – бурчал он, – и что же?… Он словно ждал чего–то, но ничего не случилось.

– Стоит ли трудов? – вздохнул Теодюль.

Его губы горько искривились. Он вернулся в столовую, устроился под лампой с трубкой и с «Приключениями Телемаха».

– Два убийства менее чем за две недели, – простонал полицейский комиссар Сандер, ходя из угла в угол в своем кабинете на улице Урсулинок.

Его секретарь, толстый Порталь, перечитывал длинный рапорт.

– Приходящая служанка мадмуазель Бюлю показала, что в доме все цело, вплоть до подушечки для булавок. Хозяйка иногда навещала соседей и не принимала никого. Никаких следов вторжения, вообще никаких следов. Да и было ли преступление, если подумать?

Комиссар красноречиво посмотрел на него.

– Понятное дело, она сама себе проломила череп. Щелкнула по лбу, и готово.

Порталь пожал круглыми, жирными плечами.

– Что касается несчастного месье Майера, тут тоже ясности нет. Труп выловили из сточной канавы близ Мулен де Фулон. Крысы–таки попортили ему фотографию.

– Вы бы хоть выражались поделикатней, – поморщился комиссар. – Бедный Жером! Откуда у него враги? Горло перерезано, да как! Это не преступник, а зверь какой–то. Черт!

– Арестовали кого–нибудь? – поинтересовался секретарь.

– Кого! – чуть не заорал комиссар. – Пролистайте акты гражданского состояния и выберите любого новорожденного младенца!

Он прижал разгоряченное лицо к стеклу и заметил проходившего по улице месье Нотта.

– Остается надеть наручники на головореза Теодюля, – фыркнул он.

Порталь расхохотался.

Месье Нотт, пересекая площадь Песочной Горы, дружески подмигнул водокачке и свернул на улицу Корольков. Перед особняком Миню его сердце дрогнуло.

На секунду блеснули красные медные полосы на двери, потом надпись красивыми буквами: таверна «Альфа». Но, приблизившись, он обнаружил обычные серые фасады.

Проходя по старинной улице Гребешков, он заглянул в раскрытую дверцу какого–то садика: высокая худая женщина кормила истощенных кур. Теодюль задержался на мгновение, и когда она подняла глаза, снял шляпу. Но вид у нее был безразличный и в ответ она не поздоровалась.

– Где же, – размышлял Теодюль, – где я мог ее видеть? Я ее знаю, это факт.

Обогнув парапет моста Прокисшего Молока, он хлопнул себя по лбу.

– Пульхерия! – воскликнул он. – Ах! Как она похожа на святую с картины!