Тростниковая птичка - Смайлер Ольга "Улыбающаяся" - Страница 53

– Так, значит, воинская школа?.. – начал я.

– Да, это была моя идея, – кивнул отец, – там жрицы Храма не могли тебя достать, а мне с каждым годом все тяжелее было защищать тебя. Мне удалось уговорить Расмуса отправить туда Терри, вы были так дружны в детстве, и я не прогадал.

– Значит, и десятка… – начал закипать я.

– Остынь, – попросил отец, – я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты захотел учиться. Дальше ты добился всего сам, и я горжусь тобой.

Мы замолчали, говорить было трудно, слишком много всего недосказанного, недовыясненного накопилось между нами. Оказывается, я совсем не знал человека, который был моим отцом.

– Прости за свадьбу, – неожиданно попросил он шепотом. – Ты так смотрел на нее… Я боялся, что жрицы сломают и твою судьбу, надеялся, что ты будешь счастлив. Кто же знал, что… Краст! Ты – единственное и самое ценное, что у меня осталось от Уны. И вот теперь я теряю тебя, так и не успев толком узнать.

Меня охватило странное опустошение, как будто разом кончились все силы. Я встал, кивнул отцу и, не прощаясь, отправился к двери.

– Ты поможешь? – спросил я, обернувшись у порога.

– Я приду попрощаться, – ответил отец церемониальной фразой, которая сейчас значила и поддержку, и обещание помочь, и то, что он принял мой выбор.

Пока я спускался по лестнице, перед глазами стоял снимок – молодой Эд держит на руках юную Уну, и они улыбаются.

В Таншере лил дождь. Я сидела, обхватив коленки, на подоконнике лестничного окна, том самом, превращенном в помесь дивана с комодом (Тара называла эту конструкцию греденцией). Пристроившись спиной к оконному откосу, куталась в теплую новенькую шаль, подарок Сая, смотрела в окно и хандрила. Пейзаж за окном из-за дождя стал серым, таким же, как мое настроение. Мне стало казаться, что после визита к свекрови в наших отношениях что-то сломалось. Нет, Сай по-прежнему был нежен и внимателен, но… Он словно стал чужим: напряженным, озабоченным, после возвращения домой заперся в своем кабинете, куда очень скоро подтянулись хмурые Терри и Мист, а сегодня с утра вообще уехал, оставив на кровати коротенькую записку о том, что поздно вернется, поверх шикарной шали иссиня-черного цвета, словно переливающейся изнутри крохотными красными и синими искрами. И вот теперь я сидела на подоконнике-греденции и смотрела в окно, отчаянно надеясь увидеть, как машина Сая пробирается к дому. Но машины все не было и не было, и я снова и снова возвращалась мыслями к этому крайне неудачному визиту.

Услышав звон разбитой тарелки, я заставила себя улыбнуться и выдавить:

– На счастье… Примета такая.

Уна механически раздвинула губы в ответной улыбке, но быстро взяла себя в руки, сослалась на внезапное головокружение и повела светский разговор ни о чем и обо всем одновременно. Только все мы прекрасно понимали, что со здоровьем у матери Сая все в порядке.

А дальше начали прибывать остальные члены семьи со своими домочадцами, и закрутилась привычная кутерьма: бегающие дети, родственники, чьи имена ты забываешь через десять минут после знакомства из-за объема информации, от которой у тебя пухнет голова, сервировка стола, помощь по хозяйству. Все было так привычно, знакомо, до слез напоминало праздники в нашем поместье, все так искренне улыбались и подбадривали меня, что я уже почти убедила себя, что я мнительная дурочка и мне все показалось. К несчастью, меня попросили принести салфетки из буфетной, и, пробегая мимо полуоткрытой двери одной из комнат, я неожиданно услышала обрывок разговора, от которого чуть не сбилась с шага.

– Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал… – Голос у Уны был усталым и грустным.

От обиды защипало глаза, и я прибавила шагу – в конце концов, я Девочка Лисси, а Девочки Лисси не плачут на людях, если только это не похороны или свадьба. Я сумела сохранить лицо и ровную спину до входа в буфетную, а когда скользнула внутрь и привалилась спиной к закрывшейся двери, то истерически расхохоталась. Я, одна из Девочек Лисси, у которой в верхнем ящике письменного стола лежит пачка предложений руки, сердца и прочих глупостей, авторы которых до сих пор не теряют надежды, оказалась нежеланной невесткой. Это был новый, неожиданный и крайне болезненный опыт. К несчастью, долго пробыть в одиночестве мне не дали – в буфетную заглянула одна из сестер-близняшек Сая, решившая, что я не смогу найти салфетки «на этом огромном складе барахла». Наверное, именно эта забота и стала последней каплей – я, как говорили мои тетки, «включила хорошую девочку», то есть улыбалась, кивала и помалкивала весь обед.

Впрочем, если отбросить мои переживания в сторону – праздник удался. Дети, просидевшие чинно целых пятнадцать минут, принялись пихать друг друга под столом, кидаться едой и были выдворены в соседнюю комнату, после чего взрослые перевели дух и перешли к общению по интересам. Сидящая рядом со мной Ани, та из близнецов, что была пониже и пополней, с огромным увлечением рассказывала про своего двухнедельного сына, родившегося после трех дочерей, и про особенности работы пищеварительной системы новорожденных. Я, приученная семейными обедами, кивала, угукала и не вслушивалась. Сай очень тихо переговаривался о чем-то с Терри, сидящим рядом с ним. Уна казалась довольной и безмятежной, но я то и дело ловила на себе ее странный взгляд, который она тут же прятала, когда понимала, что я его заметила. От этого я нервничала, а праздник, задуманный как тихий семейный обед, терял половину своего очарования. Впрочем, мы с Уной так преуспели в попытках скрыть напряженность, возникшую между нами, что остальные члены семьи так ничего и не заметили. Сая в семье любили, и часть этой любви его сестры, братья, многочисленные племянники и племянницы перенесли на меня, щедро выдав кредит тепла и доверия. Расмус сказал короткую, но очень прочувствованную речь о дне, которого они боялись и который благодаря мне стал настоящим, нежданным праздником, и о том, что я сделала очень правильный выбор. В его голосе было столько любви к Саю и гордости за него, что у меня защипало в глазах. И только мать Сая держалась отстраненно, хоть и старалась сохранить лицо.

А после обеда не слишком упирающегося Сая, и Терри, который, наоборот, картинно противился, дети увели играть во двор. Самый младший из братьев, Сибил, казавшийся почти близнецом Терри (если бы не ухоженная бородка, длинные волосы, собранные в хвост, и брачный браслет), носил на руках не желавшую спать в колыбельке годовалую дочку. Наряженная в смешное детское платье с оборками из кружев малышка сосала кулачок и разглядывала мир, и пары строгих взглядов Сибила хватило, чтобы хохочущая детская стайка отступила от него и оставила в покое. Мы вышли на веранду за ними следом. Лина, вторая из сестер-близняшек Сая, мягко, но настойчиво потянула меня к плетеному диванчику, Сибил встал рядом, покачивая радостно вскрикивающую дочку на руках. Так мы и смотрели на радостно кричащий, визжащий и хохочущий комок из детей. Терри и Сай затеяли какую-то игру «команда на команду» и принимали в ней живейшее участие.

– Сай, пока дома жил, всегда с нами возился, – неожиданно подал голос Сибил.

– А я не помню, – отозвалась Лина.

– Ну еще бы. Когда Сая забрали, вы обе ходили больше на четвереньках, чем на своих двоих. Они с Терри вас на закорках таскали, а мне не давали. Отец тогда еще смеялся, что и мое время шею подставлять придет, натаскаюсь еще. Когда его увезли, вы к маме еще долго приставали: «Са, Са!» – и она вам про него рассказывала.

– А это помню, – просияла Лина. – Она нам перед сном рассказывала, что у нас есть старший братик, он хороший и он нас любит. Мы с Ани обожали эти истории. Я Сая всегда себе представляла перед сном – какой он красивый. Мы же первый раз его увидели, когда нам лет по восемь было – мама с папой нас в воинскую школу взяли, когда Терри поступать поехал. И вот вместо чудесного высокого красавца – брата из моей мечты – по лестнице скатился невысокий, худющий, как жердь, прыщавый страшок. Ух, как я там рыдала!