Роковой бриллиант дома Романовых - Рэтклиф Джон - Страница 41

— Ты что-ли знаешь, что случилось? — спросил у Бренкена красноармеец Егор Столов, крепко державшийся за своего товарища Филиппа Проскурякова. Оба были здорово пьяны.

— Сегодня ночью собираются расстрелять царя со всей его семьей, ответил Бренкен, твердым взглядом посмотрев на всех окружающих.

— Ну, и отлично! — проговорил Столов.

— А что вы скажете? — обратился Бренкен к прочим: — Вы согласны с этим?

— Ну, конечно, — равнодушно ответил один из них. Другие добавили:

— Какое нам дело до этого? Разве царь заботился когда-нибудь о нас? Так чего же нам заботиться о нем?

— Но разве царь когда-либо намеревался расстрелять вас только за то, что вы рабочие?

Наступила пауза. С лицом, выражавшим крайнее напряжение, держа ружье в руках, подошел Медведев. Он услыхал последние слова:

— Что? — спросил он. — Не собираешься ли ты начать пропаганду в пользу этого коронованного преступника?

Бренкен почувствовал, что наступил решающий момент. У него не было времени составить план компании. Это было бы отчаянным поступком и в то же время совершенно невозможно. Но он должен был умереть, как солдат во имя своего долга и чести.

Не спуская глаз с ружья Медведева, он ответил так громко, что все прочие рабочие подошли:

— Я не могу молчать, когда пленных собираются просто-напросто перебить. Их не допрашивали, и они не могли оправдаться ни в одном предъявленном им обвинении. То, что должно случиться, — убийство! Убийство! Убийство!

— Молчи, собака! — закричал Медведев и поднял ружейный приклад.

— Товарищи! Рабочие! Солдаты! — крикнул Бренкен. — Вы хотите быть слугами палачей? Разве мы наемные убийцы? — быстро поправился он.

Но этот призыв к уму и сердцу рабочих остался гласом вопиющего в пустыне. Рабочие равнодушно и некоторые, даже с выражением сильного изумления смотрели в лицо своего товарища, как бы желая сказать: — Разве он лишился рассудка? О чем он так волнуется? Они видели свою честь в послушании тем, кто обещал им свободу и более счастливое будущее. И так как их жгучая ненависть была вызвана и вскормлена прегрешениями старого режима и своим острием была направлена против его представителей, то никому из этих людей и голову не приходило, что они совершают убийство, убивая людей, чья вина еще не была доказана. На порывистую речь Бренкена они поэтому ответили равнодушным молчанием. Только в некоторых глазах мелькнуло выражение, не сулившее ничего доброго оратору в случае, если он не опомнится. Но курьер царицы не видел иного пути для освобождения своей несчастной царицы, как только путем отчаянной попытки возмутить охрану. Он вскочил на стол. Его громкий голос понемногу привлекал все больше и больше часовых. Его окружало, по крайней мере, двадцать человек, которые с полузакрытыми глазами внимательно смотрели на него. К этой маленькой кучке он обратился с такой выразительностью и таким красноречием, которые свойственны людям только в момент неестественного возбуждения, в минуты, когда они стоят перед лицом смерти. Он объяснил красным рабочим, что затеваемое Юровским — не наказание, а чистейшее убийство. Даже в советском государстве никто не может быть отдан на произвол фанатиков. Когда он заметил, что не состоянии пробить толстую кору равнодушия, когда он увидел, что в них вспыхнули подозрения по его адресу, он крикнул им, что им бы следовало побояться мести белой армии. Расплата белой России с убийцами царя и его семьи будет ужасна.

Тогда послышались восклицания. Раздались крики ненависти, гневного протеста. Бренкен больше не говорил, как равный с равными. Он явственно провел черту между собой и этими рабочими. Его истинная роль все больше и больше проступала наружу. В этот момент Медведев, до сих пор слушавший, как окаменелый протолкался через толпу.

Он сейчас же понял, насколько опасным мог стать этот бунтовщик. С проклятием, наконец поняв, кто такой Бренкен, он поднял винтовку, чтобы прикладом сбить с ног переодетого офицера. Но Бренкен оказался быстрее его. Он соскочил со стола и подбежал вплотную к своему противнику. Прежде чем окружающие успели вмешаться, Бренкен вырвал у Медведева винтовку из рук. Большими прыжками он побежал вниз по коридору. На его несчастье людская стена загородила ему дорогу к покоям царской семьи. Он не мог прорваться туда, чтобы запечатлеть свою верность собственной кровью. Юровский, привлеченный шумом, распахнул дверь комендантской комнаты.

— Черт, побери! Что тут такое?

Он видел, что Бренкен бежал, спасаясь от преследователей, гнавшихся за ним по пятам, и стал ему поперек дороги. Беглец приложил винтовку к плечу. Но Юровский сразу, как мешок, упал наземь. Выстрел пролетел над его головой, задев только его зачесанные кверху волосы.

Бренкен выбежал на улицу. Он побежал вдоль по улице и исчез за углом. Преследователи на момент потеряли его из виду. Ему еще не было ясно, куда ему обратиться. Только одна мысль владела им: бежать… найти подмогу…

Он попал на безлюдную улицу. Тут ему повстречался какой-то мужик с косой за плечами.

— Эй! Куда ты! — воскликнул он.

Оба обменялись взглядами. Взгляд загнанного Бренкена отразился в глазах мужика… Этой секунды было достаточно, чтобы оба без слов поняли друг друга.

— Сюда! Сюда! — крикнул мужик и скорее швырнул Бренкена, чем указал ему дорогу в погреб. Как раз сюда рысью мчались преследователи.

Впереди всех бежал Медведев.

— Эй… товарищ… ты видел его?

Мужик с тупым выражением на лице посмотрел на красных.

— Кого?

— Черт побери! Одного человека… Он здесь мимо пробежал!

Крестьянин долго и серьезно качал головой.

— Здесь, товарищ? Здесь никто не пробегал. Я должен был бы увидеть его.

— Ну, конечно, — крикнул кто-то из задних рядов. — Я сейчас же сказал это! Он побежал в другую сторону!

Как по команде все повернулись и побежали в противоположную сторону. Мужик немного обождал, а потом склонился над погребом:

— Сиди здесь спокойно! Ночью я приду за тобой!

— Спасибо! — послышалось снизу.

— Кто ты?

— Алексей Шереметьевский… Капитан… Бежал… Спрятался в Коптяках…

Его шаги замолкли в отдалении.

Час проходил за часом. Бренкен лежал, прислонившись к отсыревшей стене, в яме, в которой как раз умещалось его тело. Он не был в состоянии двигаться и едва смел дышать. Преследователи дважды проходили мимо. Но темнота помешала им увидеть отверстие погреба, о котором они совершенно не думали. С наступлением ночи стало тише. Тогда послышались тихие шаги. Чья-то рука просунулась в дыру и вытащила спрятанного Бренкена.

Это был тот самый капитан, который в течение нескольких месяцев, переодетый крестьянином, прятался в ближайшей деревне. Он подал Бренкену старое пальтишко и фуражку.

В нескольких шагах от них фыркала лошадь.

— Больше я ничего не в состоянии для вас сделать, товарищ! Вы герой! Сунуться в самую гущу красных! — Что слышно?

Бренкен, вскочив на лошадь, тихо ответил:

— Большевики собираются расстрелять царскую семью!

— Матерь Божия! Что вы собираетесь делать?

— Помчаться навстречу белым!

— С Богом, товарищ!

Стук копыт замолк в отдалении. Переодетый крестьянин исчез во тьме ночной. Бренкен мчался, из всех сил подгоняя лошадь по направлению к фронту. Уже в течение нескольких дней можно было слышать отдаленный артиллерийский огонь. Он не мог ошибиться. По его расчетам передовые отряды белой армии находились на расстоянии меньше двадцати верст. Он должен был добраться до них. Если тогда за ним последуют несколько десятков всадников…

Дело было уже около полуночи. На лбу офицера выступил холодный пот. Его сердце учащенно и дико билось, вызывая спазмы в горле. Вперед! Вперед! Канонада становилась более слышной.

По дороге попался лес! Туда! Ветки хлестали его лицо. Он выехал на просеку. Мокрый, в лунном сиянии. Дальше! Дальше!

Но вот лошадь споткнулась на переднюю ногу… Напрасно Бренкен пытается пришпорить, поднять ее и удержаться в седле.