Товарищи - Меттер Израиль Моисеевич - Страница 24

Иногда приходится думать не столько об исправлении Назарова, сколько о том, чтобы уберечь группу от его дурного влияния.

Сравнительно нетрудно заставить Костю хорошо работать в мастерской — практику любят все ребята, и хорошие и дурные, — но ведь училище должно выпустить полноценного, сознательного рабочего, опору и надежду государства. Одними тисками или фрезерным станком тут не обойдешься.

Ходил Ильин к Назарову домой, разговаривать с его матерью. Разговор был почти бесполезный: мать только и поняла, что мастер относится к ее Костеньке несправедливо. Может быть, она поняла бы и больше, но тогда ей пришлось бы признаться самой себе, что она дурно воспитала сына, а на такое признание способна не всякая мать.

Ее вызывали несколько раз в училище. Она плакала в кабинете директора, в кабинете замполита. Костя стоял рядом, глядя в пол.

К мастеру она уже ходила запросто и без вызова. Пробовала умаслить его по-всякому. Однажды, уходя из мастерской, даже «забыла» на его столе пол-литра водки и коробку консервов. Ильин понял, к чему это, и дождался ближайшего родительского собрания.

Когда собрание подходило к концу — уже были высказаны все взаимные претензии преподавателей и родственников, — Матвей Григорьевич попросил слова. Он поставил пол-литра и коробку консервов на середину стола.

— Вот. Это мне принесли в мастерскую, — сказал мастер. — Мать моего ученика дала мне взятку.

Голос его на мгновение прервался.

— Фамилия? — спросили сразу несколько голосов.

— Не важно, — ответил Ильин. — Ее здесь на собрании нет. — Он посмотрел прямо в глаза Назаровой. — Как же может мать доверить воспитание своего сына такому мастеру, который берет взятки? Что она думает? Куда она отдала своего сына? В советское училище или частному сапожнику в «мальчики»? Неужели ей не стыдно? — почти плача от обиды, спросил Ильин.

— Вы подумайте, какая дрянная мать! — наклонилась к Назаровой пожилая женщина, племянник которой учился в Костиной группе.

Матвей Григорьевич так и не назвал собранию фамилии Назаровой.

Она сидела и слушала всё, что о ней здесь говорилось. Слушала и ежилась, как под ударами, и уже не чувствовала себя, — словно бы стул пустой, на нем никто не сидит.

Мог ли Ильин рассчитывать на помощь Костиной матери в воспитании ее сына?

Женщина не очень грамотная, несчастливая в семейной жизни, трудолюбивая, но, повидимому, и в труде беспомощный человек — шесть лет работает, а дальше сторожихи не пошла.

Медленно нащупывал мастер те стороны Костиного характера, за которые можно было бы ухватиться.

Действовать надо было через ребят. Если бы только Костя знал, сколько комсомольских и групповых собраний были посвящены специально ему! Ведь далеко не на все эти собрания его приглашали. А сколько раз подходили к нему Митя и Сережа на переменках, будто просто так поболтать, а на самом деле именно им часто поручалось и комсомольской организацией и мастером «взять Назарова в работу».

Когда Костя пересдавал спецтехнологию, то это Сережа Бойков держал свои руки так, как будто в одной из них штангель, а в другой — гайка. А у Мити сердце замирало у дверей класса. Оба они почти силой «натаскивали» Костю по спецтехнологии.

И вот почему оказалось, что сдавал-то экзамен Назаров, а лоб вытирал мастер Ильин.

Седьмая глава

Училище готовилось к большому вечеру: первый класс закончил экзамены, а в это время, по традиции, устраивалась встреча бывших учеников двадцать восьмого училища с нынешними первоклассниками.

Уже месяца полтора директор и замполит писали множество писем по самым разным, далеким и близким адресам. В ответ приходили телеграммы, письма, открытки, раздавались междугородные звонки по телефону, да и просто так, вдруг появлялись в училище какие-то посторонние взрослые люди, которые говорили гардеробщице:

— Здравствуйте, тетя Паша.

И при этом у каждого было такое лицо, как будто тетя Паша действительно их родная тетя.

Комитет комсомола созвал комсоргов групп первого и второго года обучения. Им предложено было на групповых комсомольских собраниях избрать по одному, по два ученика для подготовительной работы к вечеру. Создан был штаб встречи…

Мите Власову и Сереже Бойкову поручили пригласить директора одного из московских заводов. Василий Яковлевич вручил им красиво отпечатанные пригласительные билеты и сказал:

— Чтоб был у нас на вечере во что бы то ни стало. — Он неожиданно шутливо подмигнул ученикам. — В крайнем случае скажете, что, если не придет, я ему выговор в приказе объявлю и зачитаю на линейке перед строем. Но это только в крайнем случае, сразу его не пугайте… Пропуска на завод я вам закажу.

Косте Назарову поручили художественно оформить огромную доску, на которую заносили имена бывших выпускников двадцать восьмого училища, успевших прославиться за эти годы.

Таня Созина и второклассник Вася Андронов заведовали приглашением родственников; городских они ходили приглашать по домам, иногородним отправляли письма.

Митя хотел поменяться с Андроновым, чтобы работать с Таней, но это никак не получалось. Диктовки, к сожалению, кончились, и теперь с Таней можно было только здороваться в коридоре.

Ходили один раз всем училищем в Большой театр на «Бориса Годунова», и вот тогда-то Мите удалось при помощи тройного обмена добиться того, что он сидел в одном ряду с Таней.

Перед началом спектакля ребята осматривали театр.

В фойе Митя вдруг наткнулся на огромное, во всю стену, зеркало. Он смутился, увидев себя совсем не таким, каким представлял. В зеркале он был маленьким и складка на выутюженных под матрацем брюках лежала вовсе не так ровно, как ему казалось дома. Вообще перед этим зеркалом долго задерживаться неловко.

Лепные украшения и картины на потолках были прекрасны; Мите они казались явлениями природы: действительное небо, и по нему летают младенцы с крыльями, настоящие фрукты и настоящие облака.

Он хотел найти Таню и показать ей всё это, но она куда-то исчезла. Только в зрительном зале он увидел ее через несколько стульев от себя. Они сидели на балконе. От люстры нельзя было оторвать глаз; и она тоже была как явление природы, не мертвая вещь, прикрепленная к потолку, а сказочное растение, выращенное волшебником. «Всё это, конечно, чепуха», — попробовал одернуть себя Митя, но представить себе, что люстру можно сделать обыкновенными руками, он всё-таки не смог.

Он посмотрел на Таню и хотел указать ей пальцем на люстру, но Таня в это время смотрела на занавес, а когда Митя тоже посмотрел на занавес, она уже любовалась люстрой. Потом свет угасал в люстре медленно-медленно.

Заиграл оркестр.

В таком театре Митя был впервые в жизни. Его как будто взяли на руки и понесли далеко и высоко в такое место, где каждая следующая секунда сулит неожиданности. Здесь ничего нельзя предвидеть заранее, что с тобой произойдет.

Сначала было страшно, что артисты поют, а не разговаривают; хотя он много раз слушал по радио отрывки из опер, но тут люди ходили по сцене на его глазах и пели друг другу. В некоторых местах он терял нить действия и ему становилось скучновато, но кругом — и на сцене и в зале — было столько вещей, на которые так интересно смотреть, что скука не ощущалась, просто внимание переключалось на другое.

Нравился Мите самозванец. Когда он удирал через окно корчмы, Митя был с ним, торопил его, чтоб его не догнали.

В антракте, после знаменитой сцены у фонтана, Митя подошел к Тане и сказал:

— Давай погуляем.

Если б не самозванец, Митя никогда не решился бы сказать эту фразу. Они гуляли по фойе, и Митя старательно обходил ту стенку, где было зеркало.

— Нравится тебе люстра? — спросил он.

— Почему именно люстра? — пожала плечами Таня. — Я, кажется, пришла смотреть «Бориса Годунова».