Чужой на Земле - Бах Ричард Дэвис - Страница 35

Можно совершить посадку, как я и планировал, в Шомоне, надеясь, что погода там не настолько плохая, что мне будет не найти полосу без привода посредством радиолокации. Согласно последней метеосводке, погода была не так плоха. Если я не выйду из облачности на высоте, где еще действует система TACAN, я снова поднимусь выше облаков и попытаюсь пробиться сквозь них к запасной базе, воздушной базе Этен, в десяти минутах на север. Топлива для этого плана как раз хватит, так и сделаю. Из интереса, когда буду прямо над Шомоном, еще раз попробую радиостанцию. Эти ультравысокочастотные радиостанции никогда не разберешь.

Сорок миль. Пять минут. До дома. Но еще несколько месяцев до того дома, где жена и дочь и где люди в городах говорят по-английски.

В Шомоне, там, где живут летчики, есть доска объявлений, на которой масса вырезок из газет из того старого Дома. На доске доводы и контрдоводы полемики относительно призыва Гвардии на действительную службу, когда нет войны. Там письма в редакцию от жен, других членов семьи и работодателей с вопросами и предложениями ответов. Газеты говорят о плохих условиях, в которых мы вынуждены находиться, об испытаниях и трудностях, о нашем моральном состоянии. Картину они рисуют мрачную, но на самом деле судьба наша не так мрачна.

Я оставил интересную гражданскую работу — я летал на небольших самолетах и писал для одного авиационного журнала, — и мне приказали вернуться в ВВС. Это, конечно, нарушило мои планы. Но ведь никогда еще так сильно не нуждалась во мне страна, которой я стольким обязан. Если бы я жил своей прежней свободной жизнью, я был бы счастливее, но моя страна так близко подошла к грани войны. Призыв на действительную службу создал неудобства и мне, и моей семье, но это был мудрый план действий. Призыв на действительную службу показал, что летчики Национальной гвардии не просто развлекаются за государственный счет, хотя такое ощущение у меня иногда было, и я чувствовал вину, приятно проводя выходные, летая на военных самолетах и получая за каждый выходной по 80 долларов.

Моя эскадрилья пересекла Атлантику в три перелета. Мы пересекли ее без дозаправки в воздухе, без аэронавигационных станций на пути и без происшествий. Мы приземлились на воздушной базе Шомон через месяц после того, как были призваны на действительную военную службу, и совершаем вылеты каждый раз, когда потолок облачности выше 500 футов.

Пилоты многомоторных самолетов доставили в своих огромных машинах сотни тонн вспомогательного оборудования, запасных частей и снаряжения, натовские летчики проинструктировали нас о странном, новом для нас мире — европейской системе регулирования движения по воздуху. Специалисты по боеприпасам выгрузили ящики с пулеметными патронами 50-го калибра, тележки с оливково-серыми с желтыми полосами фугасными бомбами и длинные алюминиевые баки с напалмом, и лежащие друг над другом на стеллажах тонкие некрашеные ракеты. Нам назначили районы боя, и мы встретились с сухопутными частями, которые мы должны поддерживать. Мы стали проводить учебные тревоги, действия наши вначале были хаотичны, но потом, пройдя стадию упорядоченного смятения, стали наконец быстрыми и точными.

Хотя публикуются жалобы, хотя кризис, приведший нас сюда, улегся, мы выполняли поставленную перед нами задачу. Мы прибыли во Францию со всеми нашими летчиками и самолетами. Сейчас летчики дежурного экипажа играют в бридж, шахматы и пинг-понг рядом с красным телефоном.

Не все, конечно, без потерь. Пока наша боевая готовность стоила жизни Дону Слэку, летчику, и флаги все еще приспущены.

Для нас, тех, кто летает на «F-84F», мобилизация — это один долгий выходной в Национальной гвардии. Люди в городе говорят на другом языке, вокруг летного поля часовые и колючая проволока, но мы летаем с теми же друзьями (за исключением одного) на тех же самолетах (за исключением одного), что и всегда, и жизнь — не повод для жалоб (за исключением одной). Мы летаем, и небо Франции очень похоже на небо у нас дома. Ветер, дождь, солнце и звезды. Небо — это тоже своего рода дом, и во время коротких часов своего полета я не скучаю по другому дому за морем. Но по Дону Слэку я скучаю.

Звезды ровно горят в темноте своего поля, части моего мира. Я задумываюсь на мгновение обо всем, что было сказано об очаровании небесного свода. Миллион слов, написанных, сказанных и превращенных в фотографии, которыми летчики, рискуя, что их обвинят в сентиментальности — проклянут страшным проклятием, — пытаются рассказать о том, что видели. Очарование не передается бумагой, чернилами, словами или даже светочувствительной пленкой, но то, что люди рискуют быть проклятыми, уже что-то говорит о том, какое зрелище ждет путешествующего по высотам. Облака, звезды и радужная арка — лишь слова. Небо, в конце концов, можно просто назвать интересным местом. Мое любимое небо.

Толстая стрелка прибора TACAN начинает колебаться, на показывающем расстояние барабане проходит отметка 006, и настает время претворять мои планы в дело.

Я начинаю левый поворот, чтобы войти в коридор приведения с земли, и моя правая перчатка наполовину поворачивает ручки реостатов освещения, заливая кабину мягким красным светом. Ручка прибора системы опознания «свой-чужой» переводится на положение три, код 70. Сейчас я должен быть опознанной точкой на радаре Шомон, и меня должны ждать. Большим пальцем очень сильно нажать на кнопку микрофона, рычаг газа на себя, аэродинамические тормозные щитки выпустить. Они выдвигаются из борта самолета, и начинает гудеть рассекаемый ими воздух. «Шомон, служба наведения, реактивный самолет четыре ноль пять, иду по TAG AN, сообщите погоду в Шомоне». Фоновый шум. Хороший знак. Но ответа нет.

Полет вдоль воздушного коридора, проверить, включены ли противообледенители и обогрев приемника воздушных давлений, быстрая проверка курса посадки: направление 047 градусов в сторону от коридора, левый поворот со снижением до направления в 197 градусов, горизонтальный полет на высоте в 3500 футов и в 13-мильные ворота.

Сейчас я перехожу на горизонтальный полет на высоте в 20 000 футов, газ на 85 процентов оборотов, и в уме готовлюсь к аварийной посадке.

«…Сплошная облачность на высоте в девятьсот футов, видимость пять миль, слабый дождь, высотомер два девять восемь пять».

Капризнее радиостанции у меня еще не было. С силой нажать на пластмассовую кнопку. «Шомон, служба наведения, ноль пятый начинает снижение с два ноль ноль, сообщите частоту привода на посадку». Рычаг управления от себя, нос вниз, и вот я пересек 19.000 футов, пересек 18.000 футов, пересек 17.000 футов, при воздушной скорости в 350 узлов.

«…тый, ваша частота будет три четыре четыре точка шесть, местный канал один пять».

«Вас понял, ухожу с вашей частоты». Самолет кренится при левом повороте, а я перещелкиваю селектор каналов на один пять. И снова к приборам. Берегись головокружения. «Он вошел в облако с креном, а вышел вверх колесами». Только не я и только не сегодня, я уже испытал худшее, чем головокружение, так что я предупрежден. «Радар Шомон, реактивный самолет четыре ноль пять, как слышите на частоте три четыре четыре точка шесть?» Пауза — время снова сомневаться в заблудшей радиостанции.

«Слышу хорошо, ноль пятый, как слышите радар?»

«Слышу хорошо».

«Вас понял, ноль пятый, радар засек вас, один восемь миль к северу от Шомона. Продолжайте левый разворот на высоте две тысячи пятьсот футов. Это будет точный привод на полосу один девять; длина восемь тысяч пятьдесят футов, ширина сто пятьдесят футов, возвышение точки приземления одна тысяча семьдесят пять футов. Если потеряете связь с радаром в течение одной минуты в коридоре или на тридцать секунд при заходе…»

Я с удовольствием погружаюсь в знакомые мелочи. Продолжить разворот, опустить нос еще немного, чтобы ускорить снижение, еще раз проверить, чтобы отражатели двигателя были убраны, пневмокомпрессор отключен, кислород 100 процентов, приборы двигателя на зеленом, и снова пристегнуть карабин к вытяжному тросу парашюта. Мой мирок послушно бросается вниз, туда, куда я его направляю. Сосредоточенный на приборах, я не замечаю, как снова вхожу в облако.