Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 24

Ланговой несколько мгновений смотрел в мертвое лицо Козлова. Затем, чувствуя, что глаза застилаются слезами, сурово насупился и, подойдя к телу, опустился на одно колено.

Он расстегнул левый нагрудный карман гимнастерки и осторожно, словно боясь разбудить любимого отделкома достал партийный билет Козлова. Раскрыв небольшую красную книжечку, Ланговой зачем-то прочел про себя:

«Козлов Сергей Александрович, год рождения 1900, время вступления в партию октябрь 1921 года».

И, снова закрыв партбилет, протянул его комиссару.

После того, как над свежей могилой прозвучали залпы прощального салюта, Ланговой круто повернулся и, на ходу бросив приказание «Всем свободным от нарядов отдыхать», ушел за гробницу к обрыву.

Комиссар подошел к тропе, ведущей со скалы в ущелье. Он хмуро вглядывался в дальнюю часть котловины, откуда скоро должны были нахлынуть басмачи. Лежавший у ручного пулемета Горлов, широкоплечий сутулый тамбовец с аккуратно зачесанными назад мягкими белесыми волосами, по-своему понял взгляд Злобина.

— Вы не заботьтесь, товарищ комиссар. Усмотрим, не проспим. Я, к примеру, теперича не меньше дюжины этих бандитов уложить должен. За Козлова, значит, посчитаться.

Злобин посмотрел на пулеметчика и неодобрительно усмехнулся:

— Дюжины мало. Надо всех уложить, кто оружие на нас поднять посмеет. Всех, чтобы жить не мешали.

— Всех и уложим. Не сомневайтесь, сдюжим, — согласился Горлов.

Повернувшись спиной к ущелью, Злобин окинул взглядом площадку скалы, превратившуюся в осажденную крепость.

Собственно, голой бесплодной скалой являлся только передний, выходящий в котловину край площадки — «лоб», как сразу же окрестил это место Злобин.

На нем, всего в десяти-двенадцати шагах от обрыва, стояла гробница — мавзолей над могилой какого-то святого — приземистое строение, сложенное из жженого, позеленевшего от времени кирпича.

Неуклюжее, вроде ящика из-под мыла, здание, прикрытое сверху куполом, похожим на перевернутый котел, и украшенное по углам четырьмя миниатюрными башенками, с опаской посматривало на Злобина узкими стрельчатыми окнами.

Злобин неторопливо подошел к гробнице.

«А стены-то выложены, как в крепости, — подумал комиссар. — Чуть не в два аршина толщины».

Мрак, царивший внутри гробницы, мешал Злобину через окно рассмотреть в ней что-либо, и он, недовольно сплюнув, отправился разыскивать командира отряда.

Ланговой стоял над самым обрывом за мавзолеем и оглядывал в бинокль расстилавшуюся внизу котловину и дальнее ущелье.

— Ну, что ты вылез этаким фертом? — сердито проговорил комиссар, сам, однако, останавливаясь рядом с командиром. — Щелкнет какая-нибудь сволочь снизу — и будь здоров. Загремишь прямым сообщением.

Ланговой опустил бинокль, невесело улыбнулся, взглянув на недовольное лицо комиссара, и, отходя от обрыва, проговорил:

— Не щелкнут! За спиной стена святилища. Во-первых, маскирует, а во-вторых, кто же решится стрелять в гробницу? В святыню!

Усевшись на высокий цоколь фундамента гробницы, Ланговой снова поднес бинокль к глазам. Злобин сел рядом с командиром.

Вид со скалы был чудесный. Росшие по всей котловине деревья отсюда, с высоты, выглядели небольшими круглыми кустиками, а там, где отдельные деревья сбегались в небольшие рощицы, казалось, были раскиданы зеленые коврики с упругим прямостоящим ворсом.

Этому живописному виду не хватало одного — простора. Котловина была очень невелика, не более версты в самом широком месте. А вокруг громоздились горы. Темно-серые, почти черные, иссеченные ветром и дождями громады, покрытые трещинами и расселинами, казалось, готовы были каждую минуту обрушиться на маленький зеленый оазис, дерзко расположившийся в самом сердце горного хребта. Но пока они еще, словно в раздумье, стояли и хмуро смотрели на маленькое селение, такое беспомощное перед их грозным величием. У всякого, кто привык к широким стенным просторам или живому шуму лесов, эти безмолвные каменные великаны вызывали чувство тоски и тревоги.

Внизу, в селении, не видно было ни одного живого существа. Даже собаки не бегали по улицам. Все замерло, притаилось, молчало, точно в ожидании грозы. Только две горные речушки бушевали, торопясь убежать из ущелий.

Ланговой, усмехнувшись, подумал: «Не весело сейчас внизу, в селении. Беднота боится басмачей, а у богачей при виде нас поджилки трясутся. Все попрятались».

Комиссар, видимо, думал об этом же.

— Селение-то словно вымерло, — заговорил он и, помолчав, добавил: — Отсюда, сверху, вся политэкономия, как на ладони. В середке богатеи. Вишь, усадьбы-то у них. У каждого на дворе, хоть эскадрон на постой размещай. А кругом хибарки да развалюшки. И как в таких норах люди живут?!

— Живут, — мрачно подтвердил Ланговой. Опустив бинокль на колени, он повернулся к Злобину. — А знаешь, комиссар, что в богатых усадьбах живут не просто богачи, а святые.

— Святые? — удивился Злобин.

— Ну, святые не святые, а в общем потомки вот этого, который здесь похоронен. — И Ланговой похлопал ладонью по стене гробницы.

— Слушай, Сеня… Ты, часом не того… — Комиссар отложил цигарку, которую начал было скручивать, и выразительно покрутил пальцем около собственного лба.

— Да нет, не беспокойся. Я в полном сознании, товарищ комиссар.

— Товарищ командир! — окликнул Лангового неслышно подошедший Кучерявый. — В этой холабуде, — он указал на мавзолей, — люди сидят, как с ними быть?

— Какие люди? Откуда они здесь взялись?

— Обыкновенно какие. Узбеки. Даже не простые узбеки, а попы узбекские. Их там три человека. Когда мы по вашему приказу поднялись сюда с пулеметом, они уже там сидели. Я и приказал им не вылазить, сидеть до вашего прихода. А то, кто его знает…

Кучерявый умолк. Совсем еще юноша, почти мальчик, он никогда не терялся в опасности, был хладнокровен в бою, но всегда смущался и даже краснел, когда говорил с командиром.

Ланговой стал быстро укладывать бинокль. Комиссар неторопливо вынул папироску изо рта и ответил отделкому:

— Правильно сделали, товарищ Кучерявый, что задержали этих «узбекских попов». Нечего им тереться среди красноармейцев. — И, вставая вместе с Ланговым, добавил: — А ты, отделком, думал, что у могилы святого попов не бывает? Ошибаешься. Было бы болото, а черти найдутся. Сейчас посмотрим, что это за птицы. Оставлять их здесь ни в коем случае не следует.

Командир и комиссар, обойдя здание, подошли к выходу, находившемуся в противоположной от обрыва стене.

Низенькая двустворчатая дверь, вся покрытая сложнейшей паутиной резного узора, была не заперта. Ланговой толкнул ее, и обе половинки со скрипом отворились.

В переднем помещении гробницы не было ни души. В два очень узких окна света проникало совсем немного, и в комнате царил полумрак.

Ланговой и Злобин вошли во второе отделение. Здесь было значительно светлее. Чистые, хорошо побеленные стены комнаты отражали свет, лившийся снаружи сквозь шесть смахивавших на бойницы окон.

Всю середину комнаты занимал огромный камень надгробия, похожий на огромный утюг с обломанным носом и без ручки.

Сверху все надгробие покрывала тяжелая темно-красная ткань с неярким узором. Поверх ткани, на головной пасти надгробия, раскинулось зеленое шелковое знамя — знамя пророка, знамя священной войны мусульман.

Несмотря на то, что в комнате было достаточно светло, вошедшие не сразу заметили людей.

В левом, заднем, наиболее затемненном углу комнаты на расстеленном коврике расположились три человека.

В центре, опершись локтями на колени подогнутых ног и сосредоточенно глядя в собственные, сложенные в горсть ладони, казалось, погруженный в глубокие размышления, сидел сухощавый старик в белоснежной, искусно повязанной огромной чалме и халате из неяркого, но дорогого шелка.

Лицо старика, с хищным сухим, правильной формы носом, не очень длинной, совершенно белой бородой и черными, густыми, сросшимися у переносья бровями, было красиво. Нездоровая белизна кожи, впалые щеки и горящий взгляд из-под нависших бровей придавали ему аскетический вид.