Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 27

— Думаю, что обязательно ночью. Днем они лоб разобьют, — согласился Злобин.

— Ну, а ночью стрелять плохо. Верно ведь?

— Верно. Так что ж ты хочешь?

— Иллюминацию хочу им устроить. Палван! Тащи самое толстое одеяло, в котором ваты побольше. Даже лучше два. Ишан не обеднеет. В крайнем случае, мы и уплатить сможем.

Два толстых ватных одеяла и несколько банок керосина были вынесены на лужайку перед домом.

По указанию Лангового, Палван сорвал подкладку с обоих одеял.

— Теперь давай поливай всю эту рвань керосином, — распоряжался Ланговой. — Лей! Лей! Жалеть не надо, а то гости обидеться могут. Так! Сколько банок керосина у нас осталось? Две? Очень хорошо. Срезай с них верхние крышки! Так! А сейчас мы запеленаем их в эти одеяльца. Да постой… Давай добавим сюда пару гранат. Вот-вот. Вместе с запалом и закладывай. Ну, пеленай. Готово? Хорошо. Теперь всю эту прелесть надо покрепче обвязать веревкой!

— Здорово! — одобрил замысел командира Злобин.

Через минуту на лужайке стоял крепко обвязанный веревкой безобразный, насквозь пропитанный керосином узел. Но и командир и комиссар смотрели на него с восхищением, как на величайшее произведение искусства.

— Теперь знаешь что? — обратился Ланговой к Палвану. — Эту красавицу надо будет по моей команде зажечь и бросить с обрыва вон туда. Видишь, где сухая трава? Поджечь и бросить. Понял? Добросишь?

Только теперь поняв мысль командира, Палван восхищенно закивал головой.

— Понял! Все понял, товарищ командир. Хорошо получится. Только я по-другому придумал. Зачем руками кидать? Там старая оглобля есть от арбы. С оглоблей совсем хорошо будет.

И Палван кинулся за хижину. Через минуту он появился с длинным обломком оглобли, принесенной сюда, видимо, в качестве топлива. Не говоря ни слова, он начал привязывать узел к толстому концу обломка.

— А… — одобрил Ланговой. — Молодец! Здорово будет. В самую середину сухой травы забросишь. Вот и хорошо. Воевать с огоньком будем, товарищ комиссар. Правильно?

— Верно. Хорошо придумал, командир. Иллюминация будет что надо, — кивнул головой Злобин.

Окончив работу, Палван отошел и, любуясь делом рук своих, удовлетворенно сказал:

— Зачем прямо руками кидать? Мы большую гранату сделали. Басмачу такой подарок совсем не понравится. — И потащил свою «гранату» к обрыву, с которого ему было приказано обрушить ее на головы врагов.

Ланговой и Злобин направились к группе красноармейцев, лежавших под деревьями. Подойдя ближе, командиры увидели, что бойцы внимательно слушают Тимура, изредка дополняя его речь солеными солдатскими шутками.

— …уснул мулла как раз на этом самом месте, где сейчас гробница стоит. Крепко уснул. И увидел во сне, что к нему пришел сам святой Али.

— Здорово, видать, мулла тяпнул водочки перед сном, — догадался кто-то из красноармейцев.

— Не знаю, — усмехнувшись, ответил на реплику Тимур. — Хотя ведь это все очень давно было. Водки тогда еще у нас не знали.

— Ну и с мусаласа, если бурдючок усидишь, так можно и наяву черт-те что увидать, — не сдавался догадливый слушатель.

— Наверно, можно, — согласился Тимур. — Мусалас тогда был, конечно. Так вот и говорит Али спящему мулле: «Ты, говорит, лег спать как раз на моей могиле».

— Ишь ты, обиделся, значит, — иронически рассмеялся Авдеенко, здоровенный рябой красноармеец, старательно накладывавший заплату на изрядно порванную гимнастерку.

— Да, обиделся, — подтвердил рассказчик. — Сильно обиделся и велел над своей могилой гробницу строить. Мулла проснулся и рассказал всем, что во сне видел. Народ темный был, всему верил. Поверил и этому мулле. Гробницу построили, а теперь молиться ходят, — закончил свой рассказ Тимур. — Из Андижана, из Ферганы, из Коканда, из Каршей, даже из Ташкента и Бухары приходят. Много денег приносят святому. А у святого родных много нашлось. Внизу, в селении, видели богатые дома? Это дома родственников святого, их ходжами зовут. И хранитель гробницы Исмаил Сеидхан — тоже ходжа, родич святого. Все доходы с гробницы ходжам идут.

— Да-а-а! — протянул Авдеенко, любуясь починенной гимнастеркой. — Таким манером любой сукин сын может спьяна черт знает что набрехать. А народ верит и кормит своею кровью разных паразитов. Эх-х! Темнота наша…

— А копать на этом месте не пробовали? Может быть, там и нет ничего?

— Что ты, что ты! — удивился Тимур. — Разве можно? — И, помолчав, добавил: — Да я думаю, что и копать не надо. Ничего там нет.

— Почему ты думаешь?

— Мне один знакомый человек рассказывал, что Али совсем здесь не бывал и умер где-то в другом месте, кажется, в Турции. А этот человек очень умный. Он шаир, поэт, хорошие стихи пишет. Много лет учился. Много старинных книг прочитал. Он и по-русски хорошо говорит. Книги русские тоже читает.

Ночная темнота, переполнив ущелье, затопила, наконец, площадку скалы, занятую отрядом. Один за другим уснули красноармейцы. Каждый лег там, где ему положено было быть в момент боя. Каждый перед сном еще раз осмотрел винтовку, достал патрон и поставил оружие на предохранитель, чтобы в любую минуту можно было встретить врага огнем. В ночной темноте еще некоторое время слышался приглушенный разговор укладывающихся спать бойцов, негромкий лязг проверяемого оружия, ласковые окрики дневальных у лошадей, но, наконец, замолкло все.

Ланговой и Злобин обошли выставленные посты и закурили, молча присев на землю около двери мазара. Теплая темнота ночи действовала успокаивающе. Клонило ко сну. Но спать было нельзя. Враги обязательно попытаются атаковать скалу ночью. Часовые не заснут и вовремя почувствуют приближение врага. И все же командиры спать не имеют права.

Покурили молча. Злобин, тщательно вдавив окурок в землю, поднялся и негромко сказал:

— Ну, я пошел к пулеметчикам на тропе. У них буду.

— Ладно. Смотри там в оба. Чтоб не заснули, — так же негромко ответил Ланговой, поднимаясь с земли.

Обойдя гробницу, он остановился над обрывом, постоял с минуту, затем сел на шершавый камень, еще хранивший теплоту солнечных лучей.

Рассмотреть что-либо внизу было невозможно. Чернота. Ни огонька, ни контура скал, ничего. Только густая, почти ощутимо плотная темень, из глубины которой доносился сейчас особенно сильный шум горных речек.

Ланговой с наслаждением вдыхал прохладный, чуть сыроватый ночной воздух. Впереди и под ногами чувствовалась непривычная пустота, ничем не заполненное беспросветное черное пространство. Где-то в подсознании змеилось предательское желание оттолкнуться от шершавой скалы и скользнуть вниз, ногами вперед, в эту темную теплую пустоту. Ланговой усмехнулся и невольно отодвинулся от обрыва.

— Ох, какой я умный, нашел место для отдыха! — проворчал он. — Тут, если вздремнешь, так действительно загремишь вниз прямым сообщением.

Вдруг ему показалось, что он слышит крик. Ланговой прислушался. Но грохот речек поглощал все остальные звуки. И все же Ланговой был уверен, что сквозь речной шум он различает крики и плач, доносившиеся снизу.

«Наверное, бедноту в селении грабят, сволочи, — подумал он. — Днем не решались: боялись наших пулеметов. А ночью чувствуют себя свободно. Пугануть их надо».

Но Ланговой не успел отдать приказания. Длинной очередью ударил пулемет, стоявший на гребне скалы, метрах в двадцати от гробницы. Видимо, и пулеметчик что-то расслышал сквозь ночной грохот речек.

— Молодец Кучерявый, — по «почерку» разобрал Ланговой. — Правильно поступил.

Пулемет после двух длинных очередей смолк, словно прислушиваясь.

Чутко слушал и Ланговой. По-прежнему мчались внизу речушки, наполняя всю котловину своим шумом, но Ланговой безошибочно определил, что, кроме них, ничто не нарушает тишину. Крики и плач в селении затихли.

Свернув папироску, командир прилег, чтобы свет спички не был виден в котловине. Но едва лишь он прикурил и втянул в себя первую струю крепкого махорочного дыма, как вдалеке негромко стукнул выстрел. Пуля прошла высоте над головой.