Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 55

Через полчаса лейтенант Чернов, чертыхаясь в душе (черт его знает, как говорить с польскими попами), но с вежливой улыбкой (по мнению Чернова, дипломаты всегда вежливо улыбаются) осведомился у пана ксендза о его здоровье и о причинах, вызвавших появление священнослужителя в расположении взвода разведчиков.

Ксендз был вежлив, но напорист. Восстановив в памяти своей довольно обширный запас слов «кацапского» языка, он приветствовал лейтенанта с учтивостью человека, насчитывающего среди своих предков не один десяток иезуитов.

— Пан офицер знает, что это есть достояние нашего святого костела? — спросил он, указывая на злополучные сосуды, после взаимного обмена любезностями.

«Похоже, влип поп со своим золотом, а теперь мечтает получить его обратно. Черта с два!» — подумал лейтенант и, по-прежнему вежливо улыбаясь, ответил:

— Разве вам, гражданин ксендз, не известно, что ни один советский боец не заходил в костел, а следовательно, и эти предметы не могут быть взяты из костела?

Ксендз поперхнулся и на минуту замялся, но быстро нашел выход и со слезами на глазах стал рассказывать, как августовскою ночью более четырех лет назад, он с помощью одной благочестивой прихожанки прятал добро, принадлежащее костелу, дабы спасти его от «нечестивых филистимлян». Мельком, но сверля Чернова взглядом, пан ксендз упомянул и о том, что вместе с вином закопаны были и еще кое-какие принадлежащие костелу ценности.

Лейтенант, слушая причитания ксендза, соображал:

«Вино-то, конечно, поповское, и свой костел он тут приплел напрасно, а вот золото, может быть, и впрямь из костела. Надо будет доложить подполковнику».

— Так вот что, гражданин ксендз, — официальным тоном обратился он к жалобно скулящему священнослужителю, — возвратить вино сейчас невозможно. Большая часть его была роздана бойцам во время боя, а все остальное отправлено в госпиталь. Оно там нужнее для поддержки сил людей, раненных в бою за ваше же местечко. Сегодня я доложу об этом командиру полка, и вам, безусловно, уплатят за вино хорошую цену, как за настоящее, ресторанное, — подчеркнул лейтенант. — По вкусу и градусам вино замечательное. Раненые очень довольны. Одобряют, одним словом.

Хотя, направляясь к лейтенанту Чернову, ксендз дал самому себе и пани Ангелине слово, что будет спокоен, что с русским офицером он будет говорить только тоном несправедливо обиженного, не требующего ничего лично для себя и поднявшего свой голос только в защиту попранной справедливости, в защиту интересов верующих прихожан своего костела, но последние слова лейтенанта окончательно вывели ксендза из равновесия, он схватился руками за голову и завопил:

— Матка боска! Езус сладчайший! Вино, выдержанное вино, прекрасное вино отправлено в госпиталь для простых солдат! Кроме того, ведь там было не только вино. Там было и еще кое-что. Где можно получить хотя бы то, что осталось. Может, пан офицер не откажется посодействовать… не безвозмездно, конечно, совсем не безвозмездно. Со своей стороны, я готов…

Чернов улыбнулся. Его забавляло то, что этот польский поп, подробно рассказав о вине, только мимоходом, как о чем-то незначительном, упомянул о более чем полутора пудах золота.

— А скажите, кстати, гражданин ксендз, — вежливым тоном, но глядя в упор на собеседника, спросил Чернов, — чье это было золото? Неужели ваше?

Пан ксендз смутился. Пытаясь скрыть свое смущение, он заговорил почти шепотом, но горячо жестикулируя руками:

— Прошу извинить пана офицера, но откуда у меня может быть столько золота? Это золото всей общины, вернее костела. Пан офицер хорошо знает, что немцы не оставили бы в костеле золотые сосуды. Чтобы этого не получилось, мы зарыли золото в землю. Только прошу покорно пана офицера говорить негромко… хотя здесь только ваши солдаты… но я хотел бы…

Но Чернов не склонен был секретничать. Не понижая голоса, он продолжал:

— Тут вы что-то путаете, гражданин ксендз. То говорите о золотых сосудах, то о золоте. Это вещи разные. В каком виде было золото: в виде сосудов или слитков? И сколько на вес?

— Умоляю пана офицера говорить тише, — испуганно залепетал паи ксендз. — Зачем наш разговор должны слышать ваши солдаты? Это совсем никому не нужно… я… вернее наша община сумеет отблагодарить пана офицера за помощь.

— Сколько у вас там было золота? — сухо повторил свой вопрос Чернов.

— Сто двадцать семь слитков, прошу извинения у пана офицера, а вес точно сказать не могу. Слитки все одинаковы, — ответил торопливым шепотом пан ксендз.

— Количество слитков указано верно, а вес я могу сообщить точный. Двадцать восемь килограммов шестьсот семьдесят пять граммов. — Чернов подчеркнуто взглянул на часы. — Два часа двадцать три минуты тому назад, ровно в пятнадцать часов по московскому времени авторитетная комиссия из товарищей польского гражданства, организованная фронтовым командованием, приняла от нас это золото для передачи его законному польскому правительству.

Лейтенант, доверительно понизив голос, с легкой иронией закончил:

— Не беспокойтесь! Настоящему правительству. Не лондонскому. Так что золото в надежных руках. Будьте спокойны, гражданин ксендз.

Пан ксендз покачнулся. Внутри у него что-то оборвалось, тело стало сразу тяжелым-тяжелым, а ноги, особенно в коленях, слабыми, как будто из ваты. Как сквозь сон, он услышал встревоженный голос русского лейтенанта:

— Белов! Быстрее воды. Да куда ты целое ведро? Кружку зачерпни. Ведь не корове же…

Через полчаса, провожая до калитки мрачного, как туча, ксендза, лейтенант Чернов вежливо успокаивал его.

— Ну, стоит ли так волноваться, пан ксендз, из-за какого-то золота. Здоровье, особенно в вашем возрасте, беречь надо. Его на золото не купишь. А чтобы не было никаких разногласий между вами и вашими верующими, то я доложу о вашем волнении по этому вопросу своему командиру, а он — вышестоящим командирам, и они найдут способ поставить в известность ваших прихожая, куда делись золотые сосуды из костела, переплавленные вами в слитки. Можете быть уверены, что вас в присвоении золота никто не заподозрит.

Позабыв про свою тучность и только что пережитую слабость, пан ксендз, не дослушав, пулей вылетел за калитку ворот.

Вечерело. Солнце уже скрылось за далекой темной полосой леса. Но, видимо, в этот день господь окончательно отвратил взоры от самого преданного слуги своего. Несчастье за несчастьем так и сыпалось на плечи убитого горем ксендза.

Еще когда священнослужитель только входил во двор занятого разведчиками дома, в калитку его собственного двора вошла группа людей, одетых в потрепанную одежду, но с оружием и бело-красными повязками на рукавах. Пани Ангелина была насмерть перепугана, когда увидела, что возглавляет группу некто иной, как сам безбожный Ян Нехода. Заплетающимся от страха языком она ответила посетителям, что пан ксендз еще на рассвете пошел по прихожанам, чтобы успокоить их и направить на верный путь.

Однако это сообщение нисколько не удовлетворило, а, наоборот, казалось встревожило незваных гостей. Они вышли на улицу и, отойдя от ксендзовского дома на противоположную сторону, остановились и начали тихо совещаться о том, кого в данное время наставляет на верный путь пан ксендз и какого рода эти «наставления».

— Проворонили!.. Упустили этого кровососа, и теперь он опять везде гадить начнет, иезуит проклятый, — раздраженно говорил невысокий, болезненного вида пожилой партизан с чахоточным румянцем на глубоко запавших щеках. — Нечего, было играть в законность. Какие законы могут быть для таких паразитов, как ксендз Поплавский? К стенке и все!

— Правильно, Юзеф! К стенке, но по закону. Нехай и сама жаба, и весь народ знают, почему эту жабу к стенке ставят, — загудел низким басом черноволосый, могучего телосложения партизан.

В этом широкоплечем, нескладно скроенном, но крепко сшитом украинце все поражало своими размерами. Могучая грудь, широкие прямые плечи, длинные узловатые руки, ноги, обутые в сапоги чуть ли не пятидесятого размера, — все красноречиво говорило о несокрушимой мощи и завидном здоровье этого человека. Голова его была покрыта целой гривой черных с редкой проседью волос, которые, не отделяясь, переходили в такую же черную и такую же буйную бороду. В этой могучей заросли почти совсем спрятались слегка приплюснутый нос и маленькие, но зоркие глаза, смотревшие на мир с веселым добродушием и любопытством. Хотя все остальные партизаны были вооружены немецкими трофейными автоматами, в руках черноволосого партизана обязанность автомата исполнял обычный ручной пулемет. Было незаметно, чтобы эта замена сколько-нибудь стесняла движение богатыря.