Жара в Аномо - Коваленко Игорь Васильевич - Страница 56

— Хорошо, — сказал Вуд, — подожду, пока у него не уладится.

— Вы думаете, там уладится?

— Надеюсь, договорятся как-нибудь. Так и быть, потерплю, пока консул не перестанет дрожать за свои акции. Но, повторяю, я не мячик.

— А вам не кажется, что проиграете с тем строптивым красавчиком? Не слишком ли долго мы ждем утешительных вестей из Аномо? Давно бы пора, а мы всё ждем…

— Признаться, я и сам начинаю беспокоиться. И все же надеюсь на него. Он в моих руках, мадам, будьте покойны. Хотя… если не услышим об их провале в ближайшие дни, сам туда наведаюсь, напомню ему кое-что. Я уже думал об этом.

— Мне важно знать точно. Не исключено, что в случае необходимости я поеду с вами. Не станете возражать? Буду пассивной наблюдательницей. С меня ведь тоже спрос, не забывайте.

— Как вам угодно.

— Ну вот и договорились, — сказала она бесцветным голоском.

— Еще не все потеряно, я всегда бил без промаха, и если уж на то пошло… — Вуд осекся, заметив у фонтана, к которому они вышли, полуживого человека, и, разглядев кто он, удивленно и грозно спросил: — Ты что тут делаешь? Почему здесь? Отвечай!

— Виноват, — с трудом шевеля губами, выдавил из себя папаша Гикуйю.

— Кто тебе позволил полоскаться в бассейне?!

— Мне что-то не по себе, бвана, голова закружилась. Плохо мне.

Вуд сжал зубы и двинулся на него, но дама удержала его за рукав.

— Даже негры не выдерживают своего климата, — проронила она.

52

Пятьдесят градусов по Цельсию в тени. Казалось, безбрежная пустыня шевелится под прямыми лучами солнца, стонет тихо и заунывно, как отбившийся от каравана путник, обманутый миражем.

Небо будто отекло расплавленной, огнедышащей лавой. Жара в Аномо.

Ник Матье полулежал в шезлонге под зонтом со страдальческой миной на лице. Он сомкнул веки, чтобы не видеть негодующих Габи и Даба.

— Мастер Ники, где ваша совесть? — говорила женщина. — Мы все, все в отчаянии от вашего поступка.

— Смени его, бвана, — вторил ей Даб, — он упрямый, он может умереть, ты будешь виноват, мастер Ники. Смени Бориса Корина Егоровича!

— Я болен, — сказал Ник, не поднимая глаз, — уходите.

— Ты не болен. Ну, пусть ты болен. Давай смеяться, — Даб вдруг подпрыгнул и заблеял козой, — когда заболеет охотник, кафры приводят козу, мучают ее, чтобы блеяла. Кафры считают, что крик козы изгоняет любой недуг. Давай и мы. Пошутил, мастер Ники, а теперь иди. Он очень устал.

— Отстань!

— Вы не человек, выродок! — Габи повалила зонт, затоптала его ногами, словно он был в чем-то повинен.

— Проваливайте, мне надо поговорить вон с теми, — процедил Матье, протянув палец в сторону приближавшихся к палаткам Луковского и представителя правительства, — проваливайте, проваливайте, у нас конференция за закрытыми дверями. Ох, как вы все надоели мне.

— Ну, мастер Ники, я тебя задушу, если он умрет и остановят бур, — дрожа от гнева, сказал Даб и отошел в сторону вместе с Габи, обняв ее за плечи.

Подойдя к шезлонгу, Луковский и седовласый африканец, точно сговорившись, взяли по ящику из-под гвоздей и сели на них в тени от складского тента. Оба молча смотрели на притворно дремавшего Ника.

В раскаленном, безветренном воздухе витал ровный, лишь изредка рассекаемый уханьем и звоном металла, привычный, как солнце и горизонт вокруг, гул натужно работавшей поодаль буровой.

Песок возле вышки был изрыт, густо испачкан мазутом и соляркой, видно даже издали. Пятна, вернее, сухие корки, нитролигнина тянулись повсюду, покрывая своими отметинами и серебристые емкости на полозьях, и вылинявшие до белизны чехлы на покорно выстроившихся за водонасосом артезианской скважины тягачах, и даже жилые палатки.

Молчание.

Ник Матье подавил вздох, вынул из нагрудного кармана потускневшей своей шик-ковбойской одежонки неизменную коробочку с набойными медными уголками, закурил, принялся по привычке наблюдать, как змеится на песке у ног коричневая тень дымка.

Седовласый поднял растоптанный женщиной зонт, подправил спицы и водворил сей безнадежно уже изуродованный предмет на место, над шезлонгом Ника. Сказал почти спокойно:

— Ваша сиеста затянулась, Матье. Хватит валять дурака. Третьи сутки русский почти не отходит от ротора.

— Я болен и требую, чтобы меня отправили в город, — негромко произнес Ник.

Седовласый сказал:

— Господин Матье, я догадывался, что ваши рекомендации фальшивы, но меня уверили в неподдельности вашего профессионального мастерства и желания оказать благородную помощь моей стране. Я навел справки о вашей работе на различных промыслах, не стану скрывать. Не все у вас было гладко с теми предпринимателями, на которых вы работали в прошлом. Но мне хотелось верить, что помощь республике — совсем другое дело для вас. Не кто иной, как вы сами говорили мне об этом. Да, мы нуждались в вашем опыте и умении, и я на свой страх и риск нанял вас, господин Матье, поручившись перед правительством. Вы известны среди нефтяников, и это придало мне смелости. Прошу также учесть, что вы были приняты более чем доброжелательно и в экспедиции, хотя, в сущности, я нанял вас за спиной наших советских друзей и партнеров. Не позорьте мою седину, господин Матье, исполняйте свою обязанность. Сейчас же смените русского бурильщика.

— Их там двое, ваших благодетелей, — буркнул Ник.

— Дизелист занят по горло, не вам объяснять, — сказал Луковский, — у каждого свои функции. У него — свои, у вас — свои. Дизелист не может стать к пульту. Тем более в таких сложных условиях. — Виктор Иванович был, что называется, расстроен до предела, смотрел на симулянта с едва сдерживаемым негодованием.

Нику Матье что-то и сигарета, как говорится, не пошла, он выплюнул ее и злобно затоптал в песок. Сам вдавился в провисшую спинку шезлонга, будто силился уйти от себя.

— Третьи сутки без отдыха при такой гонке, — сказал представитель правительства, — это страшно. Не ищите проклятия, Матье.

— Я нечаянно упал с вышки, когда хотел помочь ребятам незаметно, без лишних комплиментов, — сказал Ник, — теперь я не в форме, совсем расклеился после проклятого падения. Знаю, что больше не потяну.

— Вы здоровы и полны сил, — прервал его Луковский. — Это называется элементарным саботажем. Чего вы добиваетесь? Чтобы стал бур после стольких усилий, после стольких суток беспрерывной работы? Чтобы все, чего уже достигли вы сами вместе с другими в этой пустыне, полетело к чертовой матери перед самым финалом? Вы отлично понимаете, что это значит.

— Я понимаю все, — сказал Ник, — но вы меня не понимаете. Я выдохся. Конец. Я себя знаю. Мне лучше убраться, не могу больше. Не могу!

Луковский сказал ему:

— Борис Корин не выдержит бесконечной перегрузки. Даже Борис Корин не может такое выдержать. Уже на пределе. Но и слышать ничего не хочет, вы же знаете, какой он. Там ваши товарищи, Матье. Товарищи по труду. Так уж сложилось, но вы, Ник Матье, и Борис Корин как бы одно целое, бурильщики, командиры.

Было видно, что Нику нелегко это слушать, его мучительно терзали какие-то мысли.

— Слушайте, Матье, — теряя последние крохи терпения, сказал седовласый африканец, — давайте прямо, кто вы — сторонник или враг?

— Отправьте меня отсюда. Я не подписывал никаких контрактов, все получилось слишком быстро, я так не привык, не обязан. Поверьте, я не враг, просто хочу покоя. — И вдруг Ник вскочил и заорал: — Покоя хочу! Требую! Будет мне покой когда-нибудь? Не могу больше! Не хочу! — И сорвался на шепот: — Вам не понять, а я устал жить. Да, Матье изверг. Отовсюду извергнут. Давно. Всю жизнь помыкают приблудным, всю жизнь я корчусь, как шелудивая обезьяна. Однажды споткнулся — и кувырком навсегда. Одно целое, Корин и Матье, он и я… Где мой берег? Где? Я вас спрашиваю. Отвечайте, и поскорей, меня несет течение. Где он, мой берег? Не знаете? Так вот, послушайте, что я вам скажу. Мне посулили хорошенькую сумму… за другую работу. Но я пригляделся к вашим ребятам и понял: они-то уж точно знают, где их берег и куда плыть. А мне что же, прикажете барахтаться по течению? Нет, Кувалда устал барахтаться и хвататься за всякие щепки. Короче, если предложите не меньше — все в порядке. — Ник снова упал в крякнувший под его тяжестью шезлонг, который тотчас же развалился, и нелепо распростерся на песке, засучив от неожиданности руками и ногами, что несколько снизило эффект от его только что произнесенной эмоциональной речи. Он вскочил наконец, отряхнулся и продолжил тираду, повысив голос, чтобы хоть как-нибудь справиться с замешательством, вызванным его неловким падением: — Для ясности, за ту работу мне обещали восемь тысяч и морскую прогулку по моему выбору. Не скрою, мне больше нравятся кругленькие цифры, скажем, десять, но в такой ситуации сойдет и восемь. И конечно, контракт. Твердый, гербовый, настоящий. Уф!.. Вряд ли еще когда произнесу столько слов кряду.