Скажите Жофике - Сабо Магда - Страница 48

Перед работой она не поцеловала Жофи, как обычно, только сказала, чтобы Жофика сдала портфель привратнику в доме тети Като и вовремя, как все порядочные дети, вернулась домой. Портфель? Да если бы Жофика набралась храбрости дойти до дома, где живет дядя Калман, разве она решилась бы оставить портфель у привратника? Тетя Като, не моргнув глазом, открывает все, что попадает ей под руки, будь то пенал Марианны или служебные письма дяди Калмана. Она даже карманы у всех выворачивает. Нельзя допустить, чтоб она получила портфель. Ведь дядя Калман наверняка положил в него все, что ему необходимо было для дороги. Лучше всего сдать портфель в музей, но она и туда не посмеет пойти – швейцар сразу же ее узнает, да и дядя Калман может попасться навстречу. Нет. И так все думают, что она помешалась;дядя Калман, например, в этом просто убежден. Может, попросить Куль-шапку отнести? Он не пошел вчера в музей, пусть хоть передаст теперь портфель тому толстяку, который стоит у музея.

Мама забыла написать ей сегодня, что надо купить, даже денег не оставила. А может, нарочно так сделала, просто дала понять, что порывает с ней всякую связь и не желает больше о ней заботиться. Бедная мама, она ведь тоже сирота с тех пор, как нет с ними папы! Видимо, она и сегодня не будет ужинать дома. Ну, ничего. В копилке у Жофики есть деньги. Она вытащит их оттуда, купит молока, хлеба и сто граммов сыра – это не испортится. Если б она вчера не поссорилась с дядей Пиштой, тех четырех форинтов вполне бы хватило на самое необходимое. Но теперь не может быть и речи о том, чтобы взять у него деньги. Пока есть деньги в копилке, она не станет ломать голову, а когда они все выйдут, придется подыскать какую-нибудь работу.

Жофи уже издали заметила Куль-шапку. Он махал ей сверху, с лесов. Ишь какой веселый, даже не подозревает, какую беду навлек на нее. И как это люди не держат свои обещания? Если бы Куль-шапка пошел в музей и принял все нужные меры, теперь она, Жофика, не таскалась бы с этим портфелем и все было бы иначе.

– Ну, – скалил зубы Куль-шапка, – удалось вам сбыть свой дом?

Она смотрела на него с удивлением. Куль-шапка хохотал на всю улицу.

– Ну, вчера не напился, как обычно, да? Во сколько он вернулся домой? К семи наверняка явился, как бы там ни стучали.

О ком это он? А хохочет-то как, чуть не падает через перила.

– Да ты его не бойся и мамке своей скажи, пускай не боится. Он ведь размазня, сразу видно. И как только на вас страху нагнал? Правда, малость разбаловался в музее, но договориться с ним можно, потому как труслив до безобразия. Старику там внизу скажи, что в музее были болгары, так что ваш не пил. Всего одну стопочку рома пропустил. И никакой в том особой беды нет. Брехун отчаянный – это верно. Ты это дело, смотри, не перенимай. Поняла?

Втянув голову в плечи, Жофика слушала и растерянно моргала. Слова так и сыпались на нее сверху. Значит, Куль-шапка все-таки был в музее, наверное, думает, что крепко помог ей, и теперь благодари еще его за это. Но что он сделал? И где был? С кем говорил? Тут опять какое-то ужасное недоразумение. Но сказать ему об этом она не посмеет. Ясно, Куль-шапка побывал у кого-то другого и говорил с тем, с кем незачем было разговаривать.

"Скажите, какая вежливая, – думал Куль-шапка. – Бледнеет – краснеет, краснеет – бледнеет и лопочет что-то вроде "спасибо". Подумаешь, что тут особенного. Он сделал это охотно. Как же не помочь такой махонькой? К Понграцу он несколько дней спускаться не станет, чего доброго, старик решит, что за благодарностью пришел. Куль-шапка засвистел и продолжал работать. Интересно, как у этого Ревеса уживаются в животе вместе молоко и водка?

Теперь я не посмею попросить его снова пойти в музей, подумала Жофика. Это просто невозможно. Если я через него передам портфель, он сразу же поймет, что все перепутал. Надо придумать что-нибудь другое. Пусть пока портфель побудет у дяди Пишты.

Спустившись в подвальный этаж, она решила, что неплохо бы снять вывеску с двери дяди Пишты. Раньше к нему можно было входить без стука, но сейчас этого делать уже нельзя. Ведь там живет Дора, а ее никто не должен видеть. Жофика тут же сорвала с двери бумажку и выбросила в мусорный ящик. Вторая кровать была уже аккуратно застелена, дядя Пишта сидел за маленьким столиком – все как обычно перед уборкой. Но где же Дора? Жофи от волнения даже забыла поздороваться. Неужели и отсюда сбежала?

– Вылезай! – скомандовал вдруг дядя Пишта. – Говорил тебе, что Жофи идет, так ты не веришь. Уж я ли не знаю ее шаги!

Дора влезла в окно, оставляя на подоконнике и на полу следы угольной пыли. Жофика тут же бросилась подметать. Надо посоветоваться с Дорой насчет портфеля. Но нельзя, дядя Пишта торопит с завтраком. Еще хорошо, что со вчерашнего дня осталось немного молока, а то пришлось бы опять бежать в лавку.

Дора даже не притронулась к еде. "К лучшему, видать, привыкла, – заключил Понграц. – Что ж, не нравится – не ешь", Жофи надеялась, что Дора поможет ей убрать комнату, но та уселась на подоконник и стала листать свою книгу. Дядя Пишта то и дело поглядывал в ее сторону. Только вид делает, что читает, мысли, видать, далеко отсюда. Ишь, как струна натянутая вся. Прислушивается к чему-то. Ждет. И боится. Чего, спрашивается, боится?.. Со вчерашнего вечера ни разу рта не открыла! Лишь спросила про уборную, и где такие немые на свет рождаются? Ей в самый раз тайны хранить. Убьет кого – уж никогда не узнаешь. Наградил же его господь такими двумя кикиморами. Увела бы поскорее Жофи отсюда эту немую. Да теперь ей слова не скажи, ведь не за деньги работает. Теперь вроде они друг другу одолжение делают. Черт бы побрал всю эту галиматью.

А черномазая сидит себе на подоконнике, на Эржином подоконнике… Ага, книжку уже опустила и глядит в одну точку. Интересно, откуда притащила недотепа этот толстенный портфель? Набит-то как, даже не поднять. И для чего он ей понадобился? Под кровать зачем-то прячет. На молоко уж больно косится. Видно, голодна очень. Пей, пожалуйста, мне не жалко. Аппетит у нее дай бог! Мамаша, наверное, не кормит – да простит ему господь, что он так думает о бедной женщине!

Ух, как сердито сверкнули у нее глаза, когда он предложил ей взять с собой на рынок черномазую. Пусть подышат свежим воздухом, нехорошо детям сидеть целыми днями взаперти. Чем тут возмущаться? Видно, действительно удрала из исправительного дома, потому и трясется от каждого шороха. Наверху кто пройдет – она шмыг на задний двор и жмется, что твой заяц. Ох, неспроста все это.

Ну, раз недотепа хочет идти одна, пускай идет, а черномазая тогда перемоет посуду, небось не отвалятся руки. Дора. Дал же господь имя! Даже язык не поворачивается на такое! Дора… Тьфу!

– А нет ли у тебя другого имени? – спросил Понграц Дору, когда Жофи затворила дверь.

Ишь, глаза, как у дикой кошки. Нету, говорит. И не моргнет ни разу. Да как же нету, когда у всех по два имени: одно – которым окрестили, и еще другое. Она, видно, боится его, думает, он выдаст ее полицейскому? Тут дело не чисто, вот она и дрожит от страха, что набредут на ее след. Уж так и быть, посуду Жофи вымоет, когда вернется. Ему ни за что не выговорить это имя – Дора. Ни за что не выговорить.

Впрочем, если она не доверяет ему, пускай катится ко всем чертям. Взять, к примеру, Жофи – даром что он отколотил ее вчера, – знала ведь, что у него можно спрятать подружку. А эта только пялит свои темные глаза и молчит, точно язык проглотила. Ну и противная же! И про Халаши надо бы, в конце концов, расспросить, кто он и что он. Эти две козявки совсем сбили его с толку, одно знают – молчат и переглядываются. Недотепе забыл сказать, чтобы купила побольше еды. Денег дал столько же, сколько обычно, она принесет всего понемногу, и одна из девчонок останется голодная. Но не пустится же он догонять Жофи, а черномазая боится на улице показаться. Придется Жофи второй раз идти на рынок.

Но Жофи не пришлось возвращаться на рынок: она сама догадалась купить побольше продуктов. Пока мама не хочет с ней разговаривать, она будет питаться тут, у дяди Пишты. Может, мама и завтра не оставит ей обеда, может, она вообще решила, что дети, которые запирают в музее своих родственников, должны сами зарабатывать себе на хлеб. Жофи нисколько не обижается на маму. Только что будет, когда в копилке кончатся все деньги – там их было ровно семьдесят девять форинтов.