Тигр в алой майке - Чернов Вадим Сергеевич - Страница 11

— Дает прикурить наш Акбар! — воскликнул шофер. — Их осталось пятеро.

— Трое наших, — удовлетворенно отметил Володя, — и двое из «Буревестника». Отлично!

— А ведь отстал тот, кому вы давали колесо. Который свое разбил на повороте, — произнес врач.

— Вот бедолага, — сказал шофер. — Не везет человеку! Отстал, догнал группу и снова отстал…

IX

Владислав Николаевич хотел верить в чудо. Его разум говорил, что Барышев еще мальчишка, выносливость которого имеет точно означенный предел. Тренер знал этот предел, на то он и тренер. Но дело в том, что Алексей перешагнул свой предел. Он продолжал гонку без всяких внешних признаков утомления. Более того, Барышев по-прежнему держал инициативу в своих руках. Вот почему тренер стал надеяться на чудо, на то, что сил Алексея хватит до самого финиша.

Быть может, он, тренер, чего-то не учел. Вмешались неведомые ему обстоятельства и силы. Они гонят Барышева вперед, они — источник его неиссякаемой энергии. Но сколь долго будут действовать эти силы и обстоятельства, тренер не знал. Вполне возможно, что они вдруг изменят Барышеву и все пойдет прахом.

— Если Акбар победит, — сказала Лиля, — я его расцелую.

Тренер после слов Лили покрутил головой. Он подумал: «Любовь. Это хорошо. Быть может, именно любовь — то, чего я не учитываю».

— Я его расцелую при всех, — повторила Лиля.

— Можно, — сказал с улыбкой тренер. — Лично я не возражаю.

Лиля склонилась ближе к Владиславу Николаевичу, чтобы лучше его слышать и чтобы он ее слышал.

— Акбар чувствует себя хорошо. Вы не верите, Владислав Николаевич? Смотрите, он все время впереди и крутит ровно и сильно…

Это верно, Барышев крутил педали ровно и сильно. Уставший гонщик вращает педали не в одном ритме. Он все время сбивается, его движения судорожны, и потому его скорость то падает, то возрастает…

Тренер сказал:

— Я боюсь, что Алексей идет на нервах. Я этого очень боюсь, Лиленька. Стоит ему отстать, почувствовать, что он смертельно устал, — и все. Он так нерасчетлив!

— Пусть нерасчетлив, зато полон желания победить. Разве плохо это? Скажите, разве это плохо?

— Не плохо. Но я не думал над этим серьезно. И вообще, Лиля, я зря кажусь вам мудрым. Я над многим не размышлял. Скажем, над тем: честолюбие — это хорошо или плохо? Не знаю. Я никогда не был честолюбивым. И побеждал в гонках не потому, что хотел восхищения, славы. Нет, не поэтому. Меня захватывал дух борьбы. Всегда! И потом, мне было интересно знать, на что я способен, что выйдет, если я не буду жалеть себя. И знаете, после финиша, после того, как кончалась гонка, и играла музыка, и раздавали призы, мне всегда становилось грустно. Все кончилось! И нет борьбы и нет жажды! Я утешался лишь тем, что впереди меня ждет новая гонка, новая трудная жизнь, что я снова должен буду бороться и преодолевать усталость. Может, я ошибаюсь, может, и мною двигало честолюбие. Не знаю. Но мне было неловко, когда я шел по улицам родной Тулы и слышал: «Тот самый, что…» Я избегал бесед с корреспондентами. Они не знают меры. «Стальные мускулы тульского гонщика!», «Человек, не знающий усталости!» — вот так они пишут. Но это же неправда, что я не знал усталости! Я знаю, что такое усталость и что такое «стальные» мускулы, которые не хотят работать. Сколько раз каждая клеточка моего тела кричала, просила пощады, отдыха, покоя! Сколько раз… Но я не поддавался. Вот и все. Я побеждал, Лиленька, не других. Я побеждал себя, свою усталость, свои слабости. Вот что я делал в каждой гонке. И этому хочу научить вас. Вы думаете, это легко — побеждать самого себя?

— Начинаются подъемы, — сказала Лиля. — И такие крутые!

— Вот именно. Очень крутые. Здесь решится судьба Барышева. Мы узнаем, чего он стоит…

X

Шоссе уходило к небу. Оно извивалось, кружило, взбираясь к дальней синеве неба, выше и выше.

Санитарная машина шла медленно, на второй скорости. Мотор натужно гудел. А гонщики все чаще и чаще вставали на педалях. Лишь таким образом можно было преодолеть очень крутые подъемы.

В небе плавилось лохматое солнце. Оно равнодушно смотрело вниз, упираясь жгучими лучами в мокрые спины спортсменов.

— А ведь Акбару тяжело, — сказал шофер, — он отстает.

— Он на подъемах слаб, — согласился Смирнов.

— Слабый, слабый, — возразил врач, — а чуть отстанет — сразу рывок! Упорный парень! Этот парень мне нравится. Ему, видно, хочется быть первым. И будет. Честолюбия у него хватит.

Володя перебил врача:

— Не в честолюбии дело.

— Вы думаете? А я, знаете, физиономист, вижу, чем человек дышит. Ваш Акбар хочет быть первым. Невероятно хочет! Смотрите, он устал, движения его неритмичны, судорожны, а он борется. Почему? В нем горит огонь честолюбия, священный огонь! Этот огонь заставлял людей совершать героические поступки.

— Не всех.

— Почему не всех? Честолюбие — великий двигатель. Это люди поняли тысячи лет назад и создали системы поощрений. Возьмем, к примеру, древних греков. Они разработали четкую систему поощрения честолюбцев. Скажем, юноша совершил подвиг в битве с врагом. По греческим законам его награждают лавровым венком. С седой древности пришло к нам выражение: «Увенчать лаврами». Конечно, в наше время честолюбие не в моде. Оно чуть ли не презирается. За что, почему? Это не пережиток капитализма, смею вас уверить, не пережиток, а нечто очень присущее самой человеческой природе. Честолюбие надо развивать, поощрять, если оно приносит обществу пользу.

— Эта палка о двух концах, — не согласился Володя, — что-то у вас, доктор, не так. Вы рассуждаете примитивно.

— Простите, почему примитивно? Не понимаю. Послушайте, разве в нашей стране не существует мощного института воздавания почестей отдельным индивидуальностям за особые заслуги? Существует! Это ордена, звания, похвала и даже обыкновенные премиальные за перевыполнение плана. Мы все стремимся к этому и пользуемся без всякого стеснения, потому что в этом нет ничего зазорного. Мы берем то, что заслужили. Нам приятно, когда нас выделяют. Однажды выделившись, мы хотим выделиться сильнее. Поощрение — топливо, нет, мехи, раздувающие в человеке пламень стремления к большему. Возьмем Наполеона, величайшего честолюбца. Он создал целую империю, чтобы насытить пламень, пожиравший его душу. Или Пушкина. Мальчишкой был, а писал: «Я великим быть желаю…» Но мало желания. Надо доказать! И он доказывал, доказывал до тех пор, пока не получил право воскликнуть: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Конечно, порой это принимает уродливые формы. Скажем, Герострат. По Фрейду — был такой психолог — существует «комплекс Герострата». Уродливое проявление честолюбия. Когда честолюбие направлено против блага общества. Сжечь храм, библиотеку… Но возьмем Муция Сцеволу. Мужественный римлянин сжигает руку, свою руку… И его соотечественники ему рукоплещут, его подвиг остается в памяти потомков…

— Минуту, — сказал Володя. — Тут я категорически против. Сцевола пошел на подвиг не ради удовлетворения честолюбия. Быть может, он не был даже честолюбивым. Мы этого не знаем. Он был мужественный человек, страстно любил родину.

— Возможно… Но я говорю о другом. О том, что в каждом из нас есть честолюбие в большей или меньшей степени. Вы честолюбивы? Я, например, честолюбив…

— Я не думал над тем, честолюбив я или нет.

— А вот Акбар? Он честолюбив?

— У него это есть, но…

— Ну вот. Он честолюбив. Об этом я и говорю.

— Его желание быть лучше, пожалуй, не совсем то честолюбие, о котором вы говорите. Это выше, благороднее. Возможно, любовь делает его сильным, отважным и…

— А кто она?

— Девушка из нашей команды.

— Понимаю, — сказал врач. — Наверное, та, что с вашим тренером ездит на мотоцикле. Для велогонщицы она слишком хрупка, изящна. Ей бы художественной гимнастикой заниматься! Ритм, музыка, плавные движения — как это все красиво! Истинная поэзия движения. А велоспорт прозаичен.