Дело о радиоактивном кобальте - Маспэн Андрэ - Страница 23

Я обнял за плечи моего несчастного товарища. И это давно не испытанное им проявление ласки вызвало неожиданную реакцию. Сорвиголова повернулся ко мне и зарыдал у меня на плече. Я молчал, думая, что ему станет легче от слез. Постепенно он успокоился, и выражение отчаяния, так меня потрясшее, сошло у него с лица. Теперь рыдания и всхлипывания перешли в тяжелые вздохи. Я, воспользовавшись этим, стал настаивать, чтобы он вернулся домой. Он снова закачал головой. Что нам было с ним делать? Не могло и речи идти о том, чтобы силой отвести его к отцу или вызвать полицию. Тогда мне пришла мысль…

— Слушай, Мяч, иди за такси…

Растроганный так же, как и я, Мяч тотчас же исполнил мою просьбу, не задавая вопросов. Через несколько минут такси остановилось у тротуара. Успокоившись, обессиленный Сорвиголова все же оказал мне последнее сопротивление:

— Куда ты меня везешь? Ты хочешь, чтобы я вернулся домой?

— Успокойся, мы тебя не покинем. Мы едем в лицей. Побеседуем с директором. Это честный человек. Он возьмет тебя под свою защиту.

Огонек безумного страха загорелся в его глазах и быстро погас. У бедного парня страх исчерпал все силы. Опираясь нам на руки, он, как больной, дал нам проводить его к такси. Я сказал шоферу адрес лицея.

Пока мы ехали, Сорвиголова спал. Я воспользовался этим, чтобы отодвинуться. От него, действительно, нехорошо пахло…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

С полуопущенными веками, скрестив руки, г-н Дювивье выслушал меня, не прерывая до самого конца. Сперва я говорил несвязно, чувствуя стеснение от того, что нахожусь в кабинете, где я был только один раз: тогда я совершил не помню уж какой проступок, за который получил выговор директора. Большой письменный стол, дубовая панель по стенам, ковры — все напоминало мне, что я находился перед высшим начальством лицея. Однако мало-помалу я воодушевился моим собственным рассказом и выложил все: как нам пришла мысль провести розыски, наше посещение Шантрена и Сакле, ложный след, приведший нас к Даву, исчезновение Мишеля Перийе, положение в его семье и болезнь матери. Когда я дошел до розысков Мишеля Перийе и его признания, г-н Дювивье вынул носовой платок и смахнул слезу.

Закончив свой рассказ, я думал, что последует?

У г-на Дювивье был сосредоточенный вид, и он о чем-то задумался. Сорвиголова, безучастный к тому, что его ожидало, дремал в кресле, в то время как Мяч нервно ерзал на стуле. После долгой паузы г-н Дювивье, казалось, наконец вспомнил о нашем присутствии.

— Мои друзья, вы совершили ошибку, что раньше меня не предупредили, — сказал он, не повышая голоса. — Но что сделано, то сделано.

— Мишель Перийе совершил дурные поступки по доброму побуждению. Он достоин прощения при условии…

— Хорошо, мы об этом после поговорим! Мишель Перийе, где ты спрятал кобальт?

Я втайне вздохнул с облегчением. Я боялся грозы и даже кары. Но директор отнесся к происшедшему доброжелательно. Значит правильно, что я обратился именно к нему. Вопрос был поставлен Сорвиголове, чтобы вывести его из сонного состояния. Но и раскрыв глаза, Мишель так и не понял, что директору от него нужно.

— Соберись с силами, мой мальчик, — продолжал директор. — Успокойся! Радиоактивный кобальт может быть опасен для общества. Его необходимо изолировать как можно скорее. Что ты с ним сделал?

Погрузившись в кресло, Сорвиголова пошевелил губами.

— Громче, — сказал директор.

— Я закопал его в нашем погребе, — прошептал Сорвиголова.

— Как было — в свинцовом ящике?

— Да…

— Прекрасно, — сказал директор. — Это все, что я хотел узнать. А теперь, перестань себя терзать. Все устроится лучшим образом. Увидишь!

Добрая улыбка озарила лицо директора. Он снял телефонную трубку, коротко поговорил с заведующим хозяйственной частью лицея и, дав указания, попросил Мяча проводить Сорвиголову в спальню интерната.

— Ну, теперь — теплый душ, обильный завтрак и постель со свежим бельем. Все придет в порядок, мой мальчик…

Сорвиголова не реагировал, он спал.

Я остался наедине с г-ном Дювивье. Как бы не замечая меня, он снова набрал номер. Я понял, что он говорит с врачом-другом. Речь шла о г-же Перийе, о том, чтобы ее перевезли из Труа в Париж, в клинику Вильжуиф, и — об этой странной кобальтовой пушке, которая меня заинтересовала в разговоре с Сорвиголовой… Кончив, г-н Дювивье повернулся ко мне.

— Матье Галле, — начал он с несколько суровым видом. — Теперь время, чтобы ты раскрыл секрет — твой и твоих товарищей… Счетчик Гейгера находится по-прежнему у тебя?

— Да, г-н директор!

— Ты знаешь адрес Мишеля Перийе?

— Да, г-н директор.

— Очень хорошо. Теперь иди к товарищам. После урока отправляйся вместе с г-ном Лапрадом, твоим учителем физики, сначала домой за счетчиком Гейгера, после — к Мишелю Перийе, где вы выроете ящик с радиоактивным кобальтом. Но ты будешь беспрекословно слушаться г-на Лапрада? Обещаешь?

— Да! Обещаю!

— Хорошо. Какой сейчас у вас урок? Английский? Тогда беги — ты только немного опоздаешь.

Как только я затворил дверь, раздался телефонный звонок. Я дошел до конца коридора и намеревался спуститься по лестнице, как услышал голос Дювивье, обращенный ко мне.

Я. бегом вернулся.

— Еще минутку, — сказал директор.

Я был немного удивлен и взволнован, но добрые глаза г-на Дювивье меня успокоили.

— Только что мне звонил мой друг доктор Берлиоз. Он справлялся в Институте рака в Вильжуифе. Вот уже три дня, как г-жа Перийе находится там. Сейчас приступили к лечению, и есть благоприятный прогноз о возможности выздоровления.

— Теперь беги в спальный корпус. Если Мишель уснул, не буди! Но если душ и пища его вернули к жизни, сообщи ему добрую и приятную новость.

Я пробормотал благодарность. Мне стало так легко на душе! Я был счастлив потому, что мог сообщить Сорвиголове о судьбе его матери. Меня ветром вынесло из кабинета директора. Через три ступеньки я взбежал по лестнице, промчался, как беговая лошадь, через внутренний двор и вторгся в спальный корпус старшеклассников.

Консьержка встретила меня, приложив палец к губам. Сорвиголова принял душ, но отказался от завтрака. Я подошел к его постели. Он крепко спал, но и во сне поперечная складка прорезывала его лоб между бровей: раньше ее не было. Я почувствовал, что мой товарищ Мишель больше уже не ребенок. Но разве и я не изменился? Окружающий мир стал более осязаемым, полным возможностей и обещаний, еще едва пока расшифрованных, но властно меня влекущих.

Через три дня, в среду, в солнечный день, мы втроем вышли из автобуса, доставившего нас в Вильжуиф. Сорвиголова с букетиком фиалок дрожал от нетерпения. Сосредоточенный и доброжелательный Голова-яйцо, как всегда, старался его успокоить. Я же, смотря по сторонам, наслаждаясь всем для меня новым, готов был действовать…

На углу улицы жалкая харчевня с грязными окнами недоверчиво посматривала на возвышавшиеся напротив, построенные в новом стиле белые корпуса Института рака. Я, между прочим, узнал, что Институт рака, именуемый также Институтом Густава Русси, был одновременно центром исследований и больницей. Мы перешли улицу и вошли за решетку. Консьержка сказала нам, что приемный покой налево.

Зал, куда мы вошли, был ослепителен. Миловидные сотрудницы в безукоризненно белых халатах за стеклами своих окошечек любезно отвечали на вопросы посетителей. Написанная в ярких тонах фреска украшала зал. Остальные стены были более мягкого, голубоватого тона.

Вокруг столов стояло много удобных кресел.

По договоренности с директором лицея мы попросили директора Берлиоза нас принять. Этот врач был одним из сотрудников лаборатории изотопов, руководимой доктором Туберозом. Через десять минут к нам вышел еще не старый человек в белом халате. У него были тонкие черты лица, серые глаза, продолговатое лицо с волевым выражением.

— Так это вы три мушкетера, о которых меня предупредил г-н Дювивье? — строго спросил он.