Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 104

После обеда Охнарь хмуро, молча выслушал выговор воспитателя за нерадивость: из-за того, что он не привел кобылу, пришлось отложить перевозку помидоров с огорода, даром просидели девочки-сортировщицы.

— Що ж подвел? — угрюмо спросил у него на конюшне Омельян.

Посмотреть сторожу в глаза Охнарю не позволила совесть.

— Я тут холуй? — яростно завизжал он. — Я знаю, где эта... кляча запропастилась? Может, мне еще ей теперь копыта ваксить? Хвост завивать?

Ему хотелось вдрызг разругаться со сторожем, с воспитателем, со всеми колонистами. Омельян долго и молча смотрел на подручного, сосредоточенно раскуривая махорочную цигарку толщиною в палец, и, видно, понял его состояние.

— Чмель бешеный укусил, — меланхолически подытожил он. Сунул Леньке окурок и, скрипя юфтевыми сапогами, вышел из конюшни.

С этого дня Охнаря точно подменили. Он опять начал грубить Колодяжному, заведующему, Ганне Петровне. По малейшему поводу лез в драку с колонистами, отлынивал от работы, перестал убирать койку, в бочаге купался, когда хотел.

— Что с тобою? — стал допытываться Тарас Михайлович.— Не поладил с кем? Или какая забота одолела? Пора очередной номер стенгазеты выпускать.

Ленька не стал слушать.

Вскоре он заметил, как постепенно переменился к нему Колодяжный. Взгляд его уже не светился ласковой усмешкой. Холодный и отчужденный, он, казалось, совсем не замечал Охнаря. Начались нотации.

С конюшни Леньку сняли, опять стали посылать на общие работы, а когда он однажды отказался идти на лекарственную плантацию косить белладонну, Тарас Михайлович резко бросил, не скрывая гадливости:

— Лентяй!

Страшно, Охнарь почувствовал, как внутри его словно что-то оборвалось: нехорошо стало. И тут он принял твердое решение «менять пластинку».

Утром, после выходного дня, его послали копать молодую картошку. Отправь его воспитатель на баштан или собирать помидоры, горох, туда, где можно было полакомиться свежел зеленью, Охнарь пожалуй, еще стал бы работать. Но какой интерес рыть бараболю? Печь ее? Здорово нужно! И, копнув раза четыре, Ленька воткнул в землю лопату, с вызывающим видом отряхнул руки.

— Довольно ишачить: «Кончил дело — гуляй смело».

— А ты знаешь, что тебе за отказ от работы припаяют? — спросил Охрим Зубатый.

— Ой, не пугай, а то заплачу.

— Отработался, значит? — угрюмо спросил Заремба. — Ну, давай катись с огорода. Ковыряет землю будто... хряк пятаком. Сами справимся.

Он сделал знак артели, и все вновь принялись рыть картошку. На Охнаря перестали оглядываться.

Самолюбие его было уязвлено: что же это за товарищи? И не подумали разубедить, словно он уже не стоит никакого внимания. Ну, да это и к лучшему. Зачем ему жалкие слова? Охнарь твердо решил уйти именно завтра. Хватит. И так поздно хватился.

И, бросив последний взгляд на постылый картофельный клин, на загорелые спины хлопцев, ода опротивевший хутор за дорогой, Охнарь крупно зашагал в колонию.

В палате на него напал псих: хотелось все ломать, бить.

Сперва Ленька решил подпалить сухой валежник, собранный в лесу для кухни, или порезать матрацы в палате, — в общем, сделать такое, чтобы показать всем колонистам, воспитателю, а главное, самому себе, что по-прежнему он лихой, независимый парень и море ему по колено. Но под рукой не оказалось ни спичек, ни острого ножа.

Изловчившись, он прямо тут же, днем, украл с веревки, возле прачечной, сырую простыню и променял ее кулаку хуторянину на самогон. Казалось, Охнарь потерял всякий здравый смысл, расчет, заранее выдавая свои воровские планы на будущее. В колонию он явился вечером, сразу после звонка, перед самым ужином, Покачиваясь, озорной и буйно-веселый. Он, разогнал с заднего двора всех телят и, как был, в трусах и панаме, залез купаться в кадку с дождевой водой. Мокрый словно мышь, Охнарь плясал на клумбе с цветами, орал блатные песни и божился обступившим его хлопцам, что эта богадельня надоела ему хуже горькой редьки.

— Откурортился! Хватит! Вот гульну на прощанье, и адье! «Прощай, папа, прощай, мама, я поеду на Кавказ!» Только в морду кое-кому загляну кирпичом. Есть тут двое жучков. Подвели меня некоторый раз.

Солнце коснулось горизонта, сумерки растекались по земле, будто дымок. С полей к зданию стягивались артели колонистов с косами, лопатами. Кто умывался возле колодца, до пояса обливаясь мягкой, прохладной водой, кто бежал на бочаг, к мельнице, чтобы наскоро окунуться. Колодяжного не было видно — возможно, задержался на дальнем участке.

— Налакался? — увидев Охнаря, тревожно спросил Заремба. — Вот сволочь, и где успел? Гляди, еще на Тараса Михайловича напорется, тогда ему блин. Хлопцы, придется нам его задержать. Нельзя ж такую образину пускать в столовую.

Юсуф, морща прямой красивый нос — он терпеть не мог пьяных, — притиснул Охнаря к стожку.

— Куда твоя спешит? Ужин кушат? Пожуй сенца.

— Ох, и в самом деле, до чего сивухой от него разит,—крутнул белокурой головой и Заремба. — Откуда он самогону достал? Впрочем, ясно откуда: Бакитька гонит. Ничего, доберемся и до второго аппарата.. А вот где этот стервец монеты взял... Или на барахло? Неужели потянул что в колонии? Ну, проспишься, друг ситный, мы с тобой посчитаемся.

И он погрозил огольцу кулаком.

Привалясь всей спиной к стожку сена, чуть подогнув колени, Охнарь с трудом держался на ослабевших ногах. Панаму он где-то потерял, мокрый развившийся чуб закрывал ему левый глаз, правый мутный, как бы засыпающий, бессмысленно смотрел перед собой.

— Про... — сказал он и тяжело облизнул губы. — Пре... Пра-ильно. Доберусь... до обоих.

— Куда ее денем? — спросил Юсуф, не отпуская огольца.

Отведем давайте на ток, в солому. Нечего такую свинью на кровать класть. Озябнет ночью — скорей протрезвится.

Неожиданно Охнарь затянул диким голосом:

Гоп со смыком — это буду я!

Послушайте, товарищи, меня.

Ремесло я выбрал — кражу,

Из домзака не вылажу,

И тюрьма скучает без меня.

Он принялся отталкивать Юсуфа, Зарембу, хлопцев, орал, что хочет гулять и не боится никого. Тогда колонисты подхватили его силой и, как Ленька ни упирался, задами, через осиновый перелесок, повели на тока, в солому.

Узкая неяркая заря блестела между стволами деревьев. Давно погасли солнечные лучи, а снизу неба по редким облакам еще бродили нежные отсветы заката, похожие на светлые водяные знаки. Молочные звезды довольно густо усеяли не успевший потемнеть небосвод.

Хлопцы благополучно миновали полпути, когда на повороте старой заброшенной мельничной дороги столкнулись с Колодяжным. На плече его белело мохнатое полотенце, а мокрые волосы прилипли к широкому выпуклому лбу.

— Куда это вы? —спросил Тарас Михайлович, в сумерках не разобрав всего сразу.

Хлопцы оторопело замерли. Владек Заремба по- спешно заслонил собою Леньку.

— А так. Идем вот, — сказал он неопределенно, глядя в сторону.

— А-а, — рассеянно протянул воспитатель.

Очевидно, все так бы и сошло с рук. Но Охнарь, услышав знакомый голос, оттолкнул Владека и с пьяной развязностью ступил шаг вперед.

— Честь имею представиться! Не могу ль вам понравиться?— довольно твердо сказал он, хотел стянуть с головы панаму — панамы не оказалось.

Охнарь помахал пустой пятерней и нагло уставился в бородатое, двоившееся перед ним лицо воспитателя, ожидая, что тот скажет.

— Откуда это чучело? — холодно спросил Колодяжный у воспитанников.

— Чего? — проговорил Охнарь, не расслышав.— Ты... чего? Поприветствовал? Про... пру... пра-иль-но. Дай пять.

Он сунул Колодяжному сложенную дощечкой руку и, словно не в силах удержать ее в воздухе, уронил.

Хлопцы растерянно топтались на месте. Владек хмуро отвернулся. Под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка.