Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 84

Девочки в своей воспитательнице души не чаяли. В летние воскресные дни, окружив Ганну Петровну, словно пчелы матку, они ходили в лес за цветами, а после купанья где-нибудь на полянке плели венки. Дзюба показывала им, как надо вышивать гарусом, научила вязанью. Удивительным было то, что ее слушались и хлопцы. Она заставляла ребят самих штопать дыры на штанах, пришивать пуговицы. Даже взрослые хлопцы стеснялись при ней устраивать драки, ругаться.

Другие попытки великовозрастников поухаживать за девочками, ночные свидания в лесу Колодяжный пресек еще резче. Самого отъявленного хулигана сторож Омельян и старшие ребята под винтовкой отправили в город Змиев, в исправительный дом для подростков. Татуированный еще раньше сбежал на «волю» с одной девушкой.

Губнаробраз и шефы — отделение украинского Красного Креста — прислали кое-какой инвентарь, гнедого мерина, корову с телушкой-двухлеткой, одежду, книги.

И постепенно колония, как собранный по винтику станок, загудела ровно и складно, только у воспитателя заострились скулы и на висках забелела седина.

Многое изменилось в бывшем помещичьем имении.

Сейчас в нем жило свыше полусотни ребят и девочек.

Колония совсем не походила на громадные коллективы бывших правонарушителей типа Болшевской трудкоммуны под Москвой, Орловской, Бакинской или той, которой заведовал Макаренко под Харьковом. Масштабы здесь были скромные. За старыми тополями, у тихой речки, красным сердцем горело пламя закопченной кузни, похожей на сарай. Рядом белесым паром курила прачечная — глинобитная мазанка в два окошка. Прокисшим запахом хмеля несло от домашней пекарни. Сквозь гнилые шлюзы верхней плотины сочилась вода и слышался стук ковша — это небольшая отстроенная водяная мельница о двух поставах молола рожь и пшеницу для всей округи.

На конюшне стояли три лошади и стригунок, на скотном дворе — откормленные коровы, овцы. Птичник был полон кур, индеек. Все это обслуживали колонисты. Они сами обрабатывали поля, лекарственные плантации, пекли хлеб, убирали здание, стирали белье. Девочки вместе с поварихой готовили обед, хлопцы помогали Омельяну сторожить усадьбу, ухаживать за лошадьми. То, что колония была небольшая, стояла вдали от железной дороги, сильно помогло укреплению дисциплины, спайке между ребятами и воспитателями.

Рассказ о первых днях колонии произвел на Леньку Охнаря большое впечатление.

— Вот это была житуха! — с восхищением сказал он. — Жалко, что я попал сюда так поздно. Поколбасился б на всю губу!

Впрочем, кое-что здесь ему и сейчас нравилось, особенно самостоятельность в управлении. Натура свободолюбивая, Охнарь болезненно относился ко всякому проявлению власти над собой. Ему льстило, что во главе колонии стоял исполком, выбранный из ребят. И хотя за этой самостоятельностью явно чувствовалась направляющая воля заведующего и обоих воспитателей, но казалось, что руководят всем не они, а именно сами колонисты. Бывают собрания, за столом сидит свой президиум, все выступают и говорят. Важные вопросы разрешают большинством голосов. Это было очень ново и занятно. Особенно привлекали прения: можно поспорить, пошуметь, свистнуть разок. Ленька однажды сам взял слово, дельного ничего не сказал, но собой остался доволен. Он долго не мог забыть своего выступления и воем надоел рассказами о том, как это он ловко «трепанулся» на собрании.

Заведующий колонией Паращенко усердно занимался хозяйством и разведением цветов на огромной клумбе перед крыльцом, всецело предоставив ребят воспитателям. Тарас Михайлович сам составлял наряды на работу и сам проверял выполнение заданий. Испытав Охнаря на картофеле и убедившись, что огородничество интересует его не больше, чем средняя температура на Марсе, воспитатель вечером, после ужина, поставил вопрос по-другому:

— Что, Леонид, ты хотел бы делать?

Оголец посмотрел на него ясным и невинным взглядом.

— Загорать на солнышке.

— Очень хорошо, — серьезно, с важностью кивнул Тарас Михайлович, — но на какой работе? Вон посмотри, как Владек загорел на картофеле.

— Нет, я хочу на берегу речки. Чтобы купаться.

Значит, ты хочешь стать на полив капусты? Отлично. Могу включить тебя в наряд.

Охнарь заерзал на скамье.

— Это с ведра кочаны поить и ходить мокрым до пупка? — Он присвистнул. — Нехай так водовозы купаются. Тарас Михайлович, я понимаю: живешь в колонии, то надо работать, верно? Ну хиба я какой пузастый нэпман-богатюга или дефективный лорд из англичанов, что не соображаю? Только скажу напрямки: эту жлобскую работу насчет овощей я не уважаю. Я с города Ростов-на-Дону. Понятно? Вот мне и устройте — без разных навозов.

— Добре, — произнес Колодяжный, кладя конец разговору. — Пойдешь в лес корчевать пни.

— Смотри не подведи нас, Леня, — со своей неуловимой насмешкой обратилась к подростку Анюта Цветаева.— Ты ведь знаешь, я на кухне сейчас дежурю, помогаю поварихе борщ варить. Мы этими корчагами печку топим. Да они и на пекарню Якиму Пидсухе нужны.

— Растопыривай руки шире, — нагло подмигнув, кивнул ей Ленька. — Жди дров... только не потеряй терпение.

— Не выполнишь норму — оставишь всех голодными.

В колонии в порядке опыта были установлены трудовые нормы. На стене в красном уголке висел большой плакат: «Кончил дело — гуляй смело». Многие колонисты полностью вырабатывали «дневной урок», это давало им право отдохнуть лишний час до звонка, получить льготный отпуск в село; таких ставили в пример на собрании.

На следующий день, докладывая заведующему о том, как Охнарь заготавливает топку, Колодяжный сказал:

— Лодырничает, конечно. Меньше всех корчует, говорит: «Устаю». В общем, старая песня. Ну ничего. Пусть хоть привыкает держать в руках топор, лом.

— Вы с ним почаще беседы ведите, — посоветовал Паращенко и округлым жестом поправил пышную шевелюру.— Ему надо разъяснить, что трудолюбие — основа социалистической нравственности. Вообще, не нравится мне этот сорванец.

— Сперва ему надо растолковать, что такое тунеядец и коллектив, — вставила Ганна Петровна. — Да колонисты это и сами сделают. Обработают не хуже, чем ржаной сноп цепами. Ничего, пооботрется в колонии — станет человеком.

VI

В конце недели Охнарь, ко всеобщему удивлению, неожиданно выполнил свою норму. Это подтвердили двое его напарников по раскорчевке пней, да Колодяжный и сам увидел, когда вечером пришел принимать работу. Оголец козырем ходил по колонии и всем совал к носу правую вымазанную в земле ладонь с темным пятнышком.

— Видал мозоли? Трудягой стал.

— Да ты не ложкой ли натер? — спросила Параска Ядута, большеглазая нервная девочка с резкими движениями, подстриженная «под мальчишку». Небольшая, ничем не выделявшаяся среди колонистов, она сразу становилась заметной на спевках: у Параски было чистое, нежное лирическое сопрано, и, когда она пела под аккомпанемент панской фисгармонии, послушать приходил даже равнодушный ко всему конюх Омельян, а повар выглядывал из кухни. Паращенко, организатор хорового кружка, пророчил ей артистическое будущее.

— Угадала, — засмеялся Охнарь. — Только та ложка имеет топорище, и махать ею надо от плеча. Поняла? А такой крысе, как ты, ее и вовсе не поднять.

— Уморил! — протяжно воскликнула Параска и закатила глаза. — Чтобы ты хоть один пень выкорчевал? Не поверю. Твои руки только до чужих рублей способные.

Охнарь не удостоил ее ответом.

Выполнил он норму и на следующий день. На этот раз, зайдя перед вечерним звонком на дровозаготовку, Колодяжный застал Леньку в яме возле свежеобрытого пня. Оголец несколько картинно, точно богатырь мечом, обрубал корневища, похожие на щупальца гигантского спрута, и при этом крякал на всю лесную опушку. Рубаха его лежала на траве, из-под нее выглядывали яблоки белый налив. Оба колониста-напарника тоже работали — копали глубокие траншеи вокруг пней. А в сторонке, под кустом можжевельника, сидело трое селянских хлопцев — гости. Колодяжный особенно тщательно замерил сложенные для просушки коряги, облепленные комьями земли.