Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 96

Оставалось только выбрать подходящий момент для взлома. Беда заключалась в том, что кладовка помещалась в полуподвале; единственное окошко ее было забрано решеткой, а на двери оказался старинный замок весом в добрых четверть пуда.

— Экой урод,—с оттенком безнадежности и уважения сказал Охнарь, дернув замок, словно проверяя крепость толстенной дужки. — Разве такой гвоздем откроешь?

— Отмычку б, — вздохнул над ухом Жареный и осторожно нажал острым плечом на дубовую дверь кладовки.

Дверь оказалась такой же прочной, как и запор.

— В нашей проклятой дыре, — пробурчал Охнарь,— ничего не найдешь, окроме земляных червяков. Но их пускай индюшки раскапывают да курицы. Будь мы в городе, моментом раздобыл бы инструмент и сделал ключ. А то достал бы пилочку.

Ничего не оставалось, как забраться в комнату к кастелянше и утащить связку с ключами. Да, но это легче сказать, чем сделать, тут надо уловить момент. Бабенка рано укладывалась спать, рядом была девчачья спальня, комната воспитательницы. Нужно время и терпение.

Пока ж будущие беглецы каждый день уединялись вдвоем и обсуждали ту развеселую жизнь, которая ожидала их на «воле».

— Дунем на Каспий, — говорил Охнарь. — Я во всех морях купался: и в Черном, и в Балтийском, и в Азовском, а вот на Каспии еще не довелось. Охота поплавать. Тогда останется только в Тихо-Ледовитом океане — и считай все воды прошел. Потом в этом Каспии рыбы — ну кипит! Плаваешь, плаваешь, сунул руку —и сазан в аршин длины. Осетр с икрой. В котелок их —гоп, подсолил и наворачивай за обе щеки! Не брешу, вот чтоб в тюрьму сесть. Ребята говорили. После еще золотые рыбки есть, ну те потрудней ловятся, и не знаю, то ли из них уху кашеварят, то ли на одну жаренку потрошат. Голодать не придется. Короче, Сеня, заживем — будь здоров, Иван Петров. Не то что в этой богадельне. Обрадовали картошкой с молоком! Еще и оденемся как фраера, и водочку будем попивать, и гульнем с марухами. Со мной, браток, не пропадешь. У меня рука — магнит, к чему ни протяну, все прилипает.

Охнарь искренне верил в то, что говорил. Здесь, в колонии, он успел забыть о мучительных скитаниях по станциям, о тряской езде в товарняках, под вагонами экспрессов, о вечной войне с кондукторами, транспортной милицией, о жестоких затрещинах, пинках, получаемых от них. Забыл о бесконечных голодовках, о том, как приходилось зябнуть по ночам в подъездах домов, на панели, в остывших асфальтовых котлах. Забыл, что вдобавок ко всем ударам изменчивой судьбы впереди перед ним всегда маячила тюремная решетка. Мир представлялся ему сейчас розовым и заманчивым, как свеженький апельсин. Вспоминалось только лучшее, что он испытал за эти забубенные годы: чудесное утро, когда он пешком шел с полустанка на станцию Лихую, после бегства от тетки из Ростова-на-Дону, солнечные дни на золотом черноморском пляже, теплый блеск терпкой, белопенной волны, в которой он беззаботно купался с товарищем; удачные кражи денег, на которые он в один вечер посещал по три кинотеатра, упиваясь фильмами про ковбоев, бандитов и непонятных ему великосветских денди в шелковых цилиндрах, смокингах и с изысканными манерами.

Ожил и Сенька Жареный. Больших денег у него на «воле» никогда не водилось, зато он растрачивал дни по собственному усмотрению: летел куда хотел, иногда бывал бит, но иногда и сыт.

Прошла неделя. Вытащить ключи у кастелянши оказалось делом более сложным, чем им думалось, и как друзья ни поддерживали в себе первоначальный энтузиазм, при встречах уже не так горячо обсуждали будущую жизнь: успели немного поостыть. Да и колонисты, заметив, что они все время уединяются, начали подсмеиваться:

— Чего шепчетесь? Не в Америку ль собрались?

— Иль у Мухи блох задумали украсть? Глядите, покусают.

Волей-неволей пришлось вести себя с оглядкой, встречаться реже. И если бы не упорство Охнаря, возможно, им так и не удалось бы заполучить ключ от каморы. Помогла только его настойчивость. После долгих вечеров, бесполезно проведенных в зале наверху, он наконец поймал момент, когда кастелянша на минутку зашла к заведующему. Почти на глазах у девочек Ленька проскользнул в ее комнату и снял ключи со стены над постелью. Теперь оставалось выждать, когда заснет колония, и привести в исполнение давно задуманный план. Ленька зашел в палату, где спал Сенька Жареный, вызвал его в коридор и молча показал ключи.

— Вопросы есть? — спросил он торжествующим шепотом.

Казалось, Сенька обомлел от удивления.

— Айда к пруду. Обговорим все напоследок, там вас ни одна стерва не подслушает.

Парадная дверь с веранды оказалась уже запертой ночными сторожами, во двор можно было выйти лишь черным ходом. Этим путем Жареный и направился, Охнарь тихонько вылез через окно своей палаты. Так было лучше, а то еще привлекут ненужное внимание любопытных, вроде Анютки Цветаевой или Зарембы, которым всегда все нужно знать, начнутся назойливые вопросы: «Куда вы? Чего шнырите?»

У коровника они встретились. Ясная, серебристая ночь встретила их сильными, нежными запахами табаков и ирисов — с клумбы; навоза и скотины — от хозяйственных построек; древесной свежести и листвы — из леса. Под луной мягко лоснилась железная крыша здания; тихо мерцали высокие тополя; росистую траву, землю пещрили таинственные тени. Однако ни Охнарь, ни Жареный не замечали прелести окружающего. Торопливо, не разбирая тропинки, выбрались они к темно-сияющему, загадочному водному зеркалу, остановились, переводя дыхание.

— Порядок такой, — полушепотом объяснял Ленька. — Обождем, когда совсем угомонится колония, а дежурные сторожа задремлют, и — за дело. Зайдем в камору, напялим на себя сколько можно штанов, курток, насуем в наволочки. Может, одеяло новое попадется или еще что подходящее. Только не жадничать. Чтобы свободно унесли. Главное, выбраться из дома.

Сенька слушал молча.

— Жалко, тут до станции далеко переть. Целых Четырнадцать верст. Добраться туда надо до утра, а то с барахлом еще сгребут по дороге. Знаешь, какая теперь людка пошла? Сволочь. Каждый считает, что раз он советский, так ему до всего дело есть, и сует рыло. Ну, да я в лесу нашел железный прут. Если кому по черепушке долбануть, сразу мозги на место станут. Пока в колонии хватятся, мы уже должны чесать на майдане в Крым.

Сенька и тут ничего не сказал. Стоял он опустив голову, посматривая исподлобья, косо.

— Теперь ша! — приказал Охнарь. — Топаем по своим палатам, но гляди, не засни. Все ясно?

Ответом ему был глубокий вздох. Сенька шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу.

— Да ты что? Язык проглотил?

— Я, Охнарь... я... не поеду.

Стукни сейчас кто-нибудь Леньку палкой по голове, появись рядом сам Паращенко, он бы не так обомлел.

— Как ты.., Что ты... А ну, повтори.

— Никуда я... из колонии, — запинаясь и с отчаянием утопающего заговорил Сенька. — Никуда! Передумал я. Ну смотаемся, даже барахло загоним... а там чего? Осень подойдет, зима... Что делать? Знаешь, куда я добирался? Аж до Алма-Аты. Дальше некуда переть, Китай. И все одно: снег выпал, в ночлежку пришлось устраиваться. Не то сдохнешь. Сам не знаю, как я согласился на твои уговоры. Прямо затмение...

— Да ты что, сука,—зашипел пришедший в себя Охнарь и, схватив Сеньку за грудки, сжал в кулак его рубаху у ворота.— Пятишься, сявка поганая! Да я сейчас тебе глаза на затылок поставлю. Балду откручу. Блин с тебя сделаю...

Сенька не сопротивлялся. Он знал, что был слабее Охнаря, а тут еще от страха, от сознания своей вины у него совсем отнялись руки, и он еле держался, чтобы не упасть. Он только вертел головой, потому что ворот рубахи сдавил ему шею.

Что хочешь делай. Обижайся не обижайся. Я уж сколько срывался. Колонисты больше не возьмут обратно. Да еще барахло стырим..,

— Заткнись, зараза! — цыкнул Охнарь, трясясь от слепой злости, — Шутки задумал шутить? Ах ты, гнида малокровная, гад шепелявый. Забожился, а теперь в кусты? Да ты знаешь, как я с тебя получу? Знаешь?

— Бей. Получай. Имеешь право. Но это мое последнее слово. Что хочешь...