Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер - Страница 18

4. Сходным образом еврейская кровь приписывается «чистым арийцам», например Керенскому — председателю Временного правительства, чье «настоящее имя» было, оказывается, Кирбис, или Виктору Чернову — главе партии эсеров, которого якобы звали Цукерман. Эти выдумки относятся к 20-м годам, но есть и некоторые новинки. Михаил и Раиса Горбачевы, Ельцин, Яковлев, Арбатов и, по существу, все видные деятели периода гласности и перестройки объявляются евреями. То же делают и с Евтушенко, и с Солженицыным (настоящее имя которого якобы Солженицер), и даже с Аллой Пугачевой — суперзвездой российской поп-музыки.

5. И все же перед глашатаями масонско-еврейской исторической теории остается существенное препятствие, мешающее им добиться полной убедительности. Их аудиторию еще могут гипнотизировать сообщения, что Гарибальди и Мадзини были масонами, но как это соотносится с нынешней ситуацией в России? Если не будет доказано, что большевики тоже участвовали в этом гигантском всемирном заговоре, доводы так и останутся неэффективными. Поскольку пока не удалось доказать, что Ленин, Сталин и Троцкий (или Хрущев, Брежнев, Каганович) принадлежали к «Великому Востоку» или другой подобной ложе, это остается ахиллесовой пятой доктрины. Правда, некоторые идеологи крайней правой уверяют, что по меньшей мере один старый большевик — Скворцов-Степанов, имя которого ныне известно лишь немногим специалистам по истории КПСС, — до 1917 года был членом масонской ложи. Они также утверждают, что соратники Ленина Бухарин и Радек были «косвенно» связаны с ложами; по всей видимости, это означает, что у них могли быть знакомые масоны, но сие, увы, ничего не доказывает.

Короче говоря, логика здесь хромает. Однако это не мешает сторонникам идеи жидомасонства постоянно к ней возвращаться. Они полагают, что всегда найдутся впечатлительные люди, которые будут очаровываться рассказами о «тайной руке» — будь то рука мафии или масонских заговорщиков. На деле же последняя русская масонская ложа в Париже закрылась в начале 70-х годов по причине отсутствия членов, а небольшие новые ложи возникли в России лишь в 1991 году. Тем не менее для крайних правых жидомасонское лобби оставалось теневым правительством Советского Союза, и главной его целью было дискредитировать экономическую и идеологическую систему коммунистов и захватить высшие посты в государственном аппарате[66].

Теории заговора долгое время были частью русской политической психологии; в этом смысле большевикам нечему было учиться у крайней правой. Обвинения против бесчисленных «врагов народа» с 30-х годов до «дела врачей» оставались одними и теми же, да и личность врага была та же (Кун, Леб, Шифф и вообще — Уолл-стрит). Антимасонские писания поощрялись партаппаратом до самого недавнего времени[67]. Главное отличие в позициях коммунистов и крайней правой заключалось в том, что у коммунистов злодеями-жидамасонами могли быть и правые русские эмигранты, вроде генерала Краснова, Бискупского, Скоропадского и Петлюры (последние правили на Украине во времена гражданской войны); некоторые из них впоследствии стали пособниками нацистов.

Истинное положение русского масонства и масштабы его могущества иллюстрируются в эпизоде из автобиографии Романа Гуля «Я унес Россию». Эту книгу стали часто цитировать с наступлением гласности. Гуль, известный эмигрантский писатель, переехал в Париж в 1933 году из Германии — нацисты, только что пришедшие там к власти, подвергли его аресту. Он безуспешно пытался получить вид на жительство во Франции, и друзья посоветовали ему обратиться к Маргулису — главе масонской ложи, который в прошлом какое-то время был министром белого правительства. Маргулис посоветовал ему вступить в ложу, полагая, что тесные связи между русскими и французскими масонами помогут Гулю — человеку без дома и без гражданства. Гуль сухо замечает, что масоны не смогли ему помочь, — могучие ложи, которые мановением пальца совершали революции, оказались совершенно беспомощными и не сумели добыть обыкновенную бумажку для одного из своих членов.

С недавних пор в русский язык вошел термин «масонофобия». Один русский психиатр описал публичное выступление известного актера Николая Бурляева в московской церкви. Бурляев считает, что Лермонтов не был убит на дуэли оскорбленным им офицером (общепринятая версия), а пал жертвой жидомасонского заговора. На этот сюжет Бурляев снял фильм, вызвавший общие насмешки; выступая в церкви, он пытался защищать свою позицию.

Психиатр Михаил Буянов пришел к печальному заключению, что хотя масонофобия — род идеологического сумасшествия, для которого характерны разнообразные страхи и крайняя подозрительность, свойственные делирию или, может быть, паранойе, однако оказание помощи здесь невозможно — это за пределами возможностей медицины. Психический тип, тяготеющий к подобным умственным дефектам, всегда существовал и, вероятно, никогда не исчезнет. Нетрудно высмеять фантазии апологетов жидомасонского заговора, но они — люди веры, рациональные дискуссии с ними бессмысленны: они не воспринимают критический анализ и возражения. Среди интеллигентных людей мало кто воспринимает эти теории, но ведь они, в конечном счете, для интеллигенции и не предназначены.

Глава четвертая

«Изыди, черный сатана!» — православная церковь и правые радикалы

Какую роль сыграла православная церковь в возникновении «черной сотни» и идеологии крайней правой? Большинство христианских церквей (не только в России) на пороге века тяготели к консервативным, правым партиям. Исторические причины этого очевидны: церковь не просто тесно отождествлялась с политическим истеблишментом, но была его частью; интересы и идеология церкви и истеблишмента полностью совпадали. Те, кто бросал вызов существующему строю, были рационалистами, атеистами, врагами церкви и государства. Правда, в каждой стране находились дальновидные церковные деятели, которые понимали, что, если церковь желает сохранить влияние, она должна идти в ногу со временем, а это, ввиду быстрых изменений в обществе и культуре, требовало церковных реформ. Однако в большинстве случаев антиреформистские силы одолевали, и изменения во всех христианских церквях вплоть до конца второй мировой войны шли медленно (исключением были некоторые интеллектуальные круги).

Тождество церкви и государства нигде не провозглашалось столь громко, как в России: православная церковь была служанкой царского режима. Это ограждало ее от конкуренции с другими вероисповеданиями, но цена, которую приходилось платить, была огромной. Подавляющее большинство интеллигенции утратило интерес к религии; во всех классах, даже среди крестьян, росло отвращение к глупости, продажности и низким моральным качествам духовенства. Его уничтожающий образ, созданный Толстым в «Воскресении», гораздо больше соответствовал настроениям в обществе, чем образ старца Зосимы у Достоевского. Немного было таких верных защитников политического строя, как писатель Николай Лесков, но и созданный им в рассказе «Полуношники» (1891) портрет Иоанна Кронштадтского, видного церковного деятеля того времени, тоже был уничтожающим.

Отчуждение между обществом и церковью началось задолго до проникновения радикализма в среду интеллигенции. Пушкин и его современник Серафим Саровский — одна из центральных фигур религиозной жизни того времени, — вероятно, никогда не слышали друг о друге. Начиная с Петра I, ни один из русских царей не проявлял большого интереса к религии. Некоторые, вроде Николая II, горячо верили в религиозных целителей, но от этого до подлинной религиозности было далеко. Православная церковь отличалась крайним формализмом и ригидностью, превыше всего ставились детали литургии и соблюдение обрядности. Церковный ритуал был пышным, но обращение к сердцам верующих не играло столь же важной роли. В возвышенном церковном пении лишь немногие могли понимать тексты, исполнявшиеся на модифицированном церковнославянском языке. Произносились проповеди о христианской любви, самоуничижении и благотворительности, но царили предрассудки, вера в злых духов и даже в самого Сатану. Правда, за последние два столетия появлялись преданные делу и истинно верующие деятели церкви; многие русские в поисках духовного убежища посещали монастыри — например, Оптину пустынь недалеко от Москвы, — чтобы посидеть у ног старцев, облегчить душу и получить духовное наставление. После 1905 года некоторые видные представители интеллигенции вернулись к церкви, были и неуверенные попытки реформ, но к 1917 году серьезных изменений так и не произошло.