Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер - Страница 32

Одним из тех, кто оказал решающее влияние на формирование советской правой в 60–70-е годы, был Александр Солженицын. До конца 60-х его слава основывалась на произведениях, опубликованных в «Новом мире» и в самиздате. Близкие люди, должно быть, знали его политические взгляды; в чем-то он соглашался с либералом Сахаровым, в чем-то — нет. Решив опубликовать свою первую повесть «Один день Ивана Денисовича» в московском литературном журнале, он, естественно, выбрал «Новый мир» — в этом оплоте либералов его встретили с энтузиазмом. Похоже, ему даже в голову не пришло предложить повесть консервативным изданиям. Позднее у него были споры с «Новым миром», в основном по вопросам стиля и редактуры, но главное — Солженицыну казалось, что «Новый мир» мало сражается с цензурой за публикацию его произведений. (Это было несправедливо: журнал, находившийся в осаде, делал все возможное в тех трудных обстоятельствах.) В какой-то момент Солженицын в знак протеста отнес свои рассказы в правый журнал — там ему кое-что пообещали, но ничего не сделали. Более того, консерваторы и националисты, в том числе видные деятели церкви, были среди самых жестких критиков Солженицына, пока он жил в Советском Союзе, тогда как «образованщина» — интеллигенция, которую он позднее так высмеивал, — была его главным защитником.

Политические взгляды Солженицына впервые четко обозначились в открытом письме советским руководителям «Жить не по лжи» и в сборнике статей «Из-под глыб». Главная тема письма — проблемы свободы, покаяния и морального возрождения советского народа. В сборнике «Из-под глыб» критиковалась интеллигенция, но Солженицын выделял тех, кто верит, что «главная задача России — преодоление национально-мессианских иллюзий». Он нападал также на национал-большевиков, и хотя в сборнике выражались взгляды некоторых консерваторов, в нем были представлены и либеральные националисты — например, Карабанов и Агурский.

«Жить не по лжи» было написано в изгнании, в Цюрихе. Солженицын оценивал ситуацию во всем мире. Сегодня это письмо вызывает недоумение: Запад поставлен на колени (заголовок одного из разделов); война с Китаем, по-видимому, неизбежна (подзаголовок); грядущая мировая опасность — нехватка хлеба. Были и другие предсказания, впоследствии не подтвердившиеся. Но в то же время в письме содержались вполне разумные рассуждения и предложения, — например, высказывалась мысль о необходимости радикальных перемен на селе, ибо деревня, некогда оплот русской цивилизации, стала ее слабым местом. Солженицын отмечал убожество городской жизни, экологические катастрофы и необходимость разрыва с марксистско-ленинской идеологией, которая полностью утратила связь с жизнью. Марксизм-ленинизм порождает постоянные конфликты с внешним миром, подрывает силы России; он воздвиг систему постоянной лжи. Солженицын предложил отменить обязательную воинскую повинность, что вряд ли способствовало его престижу в глазах правых. В чем, по мнению Солженицына, состояла идеологическая альтернатива? В неком просвещенном авторитарном режиме, основанном на Советах, ибо демократия снизу в ближайшем будущем в России недостижима. Солженицын видел в христианстве единственную живую силу, способную повести Россию к духовному исцелению; однако он не хотел для церкви никаких особых привилегий. Он обращался к добросердечию, взывал к любви к своему народу, выступал против гигантомании в политике и экономике, за поощрение морального прогресса русского народа. Позднее выяснилось, что был ранний вариант «Письма» — более критический по отношению к Западу и более хвалебный по отношению к славянофилам. Хотя Солженицын выразил свои взгляды в умеренных тонах, либеральные диссиденты отнюдь их не одобрили. В своем ответе Сахаров, как обычно, отметил величие Солженицына-писателя, однако возразил против его крайних националистических взглядов. Пусть они выражаются не впрямую, но из работы Солженицына вытекает, что в основе всех бед России — западные идеи и что подлинная демократия в России невозможна. Сахаров обнаружил в письме скрытые черты ксенофобии, а также упор на страдания русского народа, тогда как страдания других народов во внимание не принимались[129].

После насильственной высылки Солженицына из Советского Союза его политические выступления — знаменитая «Гарвардская речь», многие интервью и статьи — стали менее умеренными. Была в этом определенная непоследовательность: Солженицын считал, что кризис в России по природе скорее духовный, а не политический, но в то же время продолжал комментировать повседневные политические события. Он сознавал, что его главная задача — литературное творчество (цикл «Красное колесо» готовился полным ходом), однако в первые годы изгнания отвлекался на злободневные политические вопросы. Речи Солженицына становились все более резкими, и все время повторялась мысль о страшной слабости Запада, о том, что Запад еще даже не начал осознавать степень русской опасности. (Мысль, что вряд ли западный человек может понять Россию, была очень распространена в русской эмиграции. Вероятно, она была вызвана некомпетентными публикациями некоторых западных советологов, а также глубокими расхождениями в толковании русской истории.)

В целом можно сказать, что Солженицын и многие другие русские прибыли на Запад без надлежащей интеллектуальной подготовки и потому не смогли понять основные аспекты западной культуры и политики. Дала о себе знать и культурная изоляция, на которую они были прежде обречены. В публикациях Солженицына встречаются зерна истины; иногда их больше, иногда — меньше. Гнев Солженицына, направленный на разлагающийся Запад, и ярость, с которой он нападал на «наших плюралистов» (то есть русских либеральных диссидентов), были спровоцированы теми на Западе, кто возлагал большую или большую часть вины за несчастья России на русскую специфику, а не на большевизм — чуждую (западную) идеологию, импортированную против желания народа. Однако эффект высказываний Солженицына ослаблялся преувеличениями и неуравновешенностью.

То же относится к его художественно-политическим произведениям, в особенности — к «Ленину в Цюрихе». Намерение демифологизировать Ленина достойно похвалы, повесть сильно и хорошо написана, но в историческом смысле она содержит множество огрехов и кое в чем дезориентирует читателя. Борис Суварин, который знает историю вопроса значительно глубже, чем Солженицын (он был антикоммунистом за десятилетия до романиста и лично знал Ленина), справедливо отметил слабые места повести. Поездка Ленина в Россию через Германию в 1917 году и в те времена не была тайной; Парвус-Гельфанд (идеолог «перманентной революции»), изображаемый в роли злого гуру Ленина и даже Свенгали[130], не имел на него реального влияния — на самом деле Ленин презирал его.

Солженицын говорит, что Ленин — русский лишь на четверть. Что из этого? В конце концов в жилах русских царей было еще меньше русской крови, две трети русской аристократии были иностранного происхождения, не говоря уже о Пушкине, Лермонтове и многих других звездах русского небосклона. Солженицын может возразить, что романист имеет право на художественные вольности с историческимим фактами. Но тогда правы и оппоненты Солженицына, когда обвиняют его в создании новой мифологии, далекой от исторической правды.

Некоторые критики Солженицына явно перегнули палку, утверждая в пылу полемики, что он — новый фундаменталистский аятолла, проповедующий православный фашизм. Но, ввязываясь в драку с ожесточением, Солженицын и не мог ожидать, что его политическая философия будет принята без критики. Он никогда не пользовался жаргоном «черной сотни» и не проповедовал теократию. Но он безжалостно нападал на либералов, западников и «антипатриотов», и те, естественно, не оставались в долгу. Он ненавидит большевизм, но при этом сам — продукт советской системы; ему свойственны, как отмечает один из критиков, лучшие и высокие человеческие качества, но заметны и отзвуки войны, концлагеря и тоталитаризма. Метод его полемики с политическими противниками был определен его происхождением и средой, в которой он провел большую часть жизни. Он не был знатоком западной мысли и не попытался изучить ее всерьез, поскольку был занят огромным литературным проектом. Он отгородился от новых влияний. Неудивительно, что долгое пребывание на Западе лишь укрепило его предрассудки — точно так же, как поездка Достоевского в Лондон и знакомство с Хрустальным дворцом утвердили писателя в его предположениях о грядущей победе материальной цивилизации и близости всемирной катастрофы.