Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин - Страница 27

— Ко мне?

— Чтобы ты дала мне адрес брата Анже. Полагаю, брат Анже сумеет привести твоего мужа в чувство. Не могу же я все время сидеть дома и бояться выйти вечером на улицу!

Вконец расстроенная Фелиция разрыдалась от жалости к себе.

— Он меня даже не поцеловал, вообще не коснулся, только отругал и все! И я поняла, что ничего для него теперь не значу, потому что больше нет твоих денег! Я убеждена, он и женился только ради этих денег и пенсии покойного Виктора Донадье!

— Может быть, — коротко ответил Фанфан. — Кстати, все соседи так и думали. Знаешь, как его звали?

— Нет.

— Твоим нахлебником! — сказал Фанфан, ничуть не жалея, что так отплатил ей за то равнодушие, с которым она приняла его уход и от которого у него до сих пор болела душа.

— Какой ужас! — воскликнула потрясенная Фелиция.

— Дай мне адрес! — повторил Фанфан, нежно её целуя, и уже жалея, что был с ней так жесток.

Фанфан шел через весь Париж, чтобы рассказать, что замышляют против него, брату Анже, жившему в Батиньоле в третьем этаже почерневшего от времени дома, где тот занимал всего одну скупо меблированную комнату, всю заваленную стопками книг. Больше всего книг было об оружии и по генеалогии. Вечером вместо штор он затягивал окно своей старой сутаной.

Брат Анже был ещё в постели, в белой ночной рубашке, делавшей его ещё старше. Фанфан вновь ощутил к нему какую-то странную любовь, которую, однако, так и не решался показать столь холодной, ледяно-спокойной особе.

Брат Анже был очень бледен. Стул у изголовья уставлен всевозможными флаконами и флакончиками.

— Нет, со мной все в порядке, — успокоил он Фанфана, озабоченно спросившего о его здоровье. — У меня сейчас много забот, ну а это не на пользу. И частично они касаются тебя. Опасаюсь, что осуществление планов, приготовленных для тебя, откладывается на неопределенное время. Так что мне нужно поскорее поправляться. Некогда болеть. Но, мой милый, я хочу услышать, с чем ты пришел.

— Вы хотите сделать из меня священника, брат Анже?

— Ну уж нет! — расхохотался тот. — Кое-что гораздо лучше, сынок! Но говори же!

Рассказ Фанфана он выслушал молча.

— Это несерьезно, — заключил он.

— Несерьезно? Гром и молния!

— Я-то думал, что ты ничего не боишься! — хитро покосился брат Анже.

— Да, я нечего не боюсь! Я недавно совершил такое… никому не говорил, но вам могу сказать… Я только боюсь, что они меня куда-нибудь запрут…

Помолчав, брат Анже спросил:

— Слышал ты когда-нибудь о графе де Бальзаке?

— Я? Нет, — ответил Фанфан, понятия не имея, при чем тут граф. Снова эти туманные намеки, снова нужно ломать голову!

— На войне в Канаде третий полк драгун — это был его полк! Донадье служил у него!

— И его убили ирокезы, — добавил Фанфан, знавший всю историю на память.

— Бальзак — человек щедрый и платит пенсии вдовам своих подчиненных.

— И тете Фелиции тоже, я знаю, — Фанфан становился все нетерпеливее, ибо разговор все время уходил в сторону. — А мерзавец Пиганьоль женится на Фелиции только из-за пенсии за Донадье! И из-за моих денег, разумеется. Ну и что?

— Представь себе, несколько месяцев назад я ужинал с графом де Бальзаком и он мне кое-что рассказал! Чисто из любезности, из любви к людям, из христианского милосердия он выплачивает целых шесть пенсий женам, чьи мужья не пали на поле боя, а дезертировали — но не для того, чтобы вернуться к своим женам, а чтобы исчезнуть в канадских дебрях! И среди таких дезертиров — Виктор Донадье!

— Не может быть! — вскрикнул ошеломленный Фанфан.

— Именно так! — подтвердил брат Анже.

— Ах, мерзавец! А я-то считал его героем! Значит, он не умер?

— Судя по всему — нет, но это не единственный случай, когда такой дезертир живет в племени индейцев!

— Черт возьми! — протянул Фанфан, настолько потрясенный и заинтригованный, что повторил: — В племени индейцев!

— Но послушай дальше: Пиганьоль об этом знает. Знает правду. И он сам явился сообщить Фелиции о гибели Виктора! А теперь представь — Фелиция узнает, что её обманывал этот негодяй, что он лгал, лишь бы присвоить её пенсию…

— Представляю!

— И что он все время ломал комедию!

— Ах, какой мерзавец!

— Что тогда Фелиция сделает?

— Ну, я не знаю! Она стала такой дурой!

— Злость, обида, разочарование будут ей хорошими советчиками! Фелиция выгонит почтенного мсье Пиганьоля из дому!

— В этом я не очень уверен. И она, к тому же, беременна!

— Положись на её гнев и обиду! Но, во всяком случае, Пиганьоля нужно припугнуть такой возможностью, пусть задумается! Мысль о том, что после твоих денег может вдруг лишиться и тех, других, может оказаться так жестока, что откажется от своего чудовищного плана!

— Вэлл (еще одно слово, которое Фанфан подхватил у Толстяка Гужона) так что будем делать?

— Увидишь? — пообещал брат Анже.

План его был столь привлекателен, что Фанфан забыл рассказать брату Анже о своем подвиге — то есть о встрече с графиней Дюбарри. Расскажи он все в тот день, да ещё покажи как доказательство дареную камею, брат Анже, быть может, позабыв обо всем, постарался побыстрее реализовать свой план, о котором столько раз упоминал — но что делать, такова история: слова, оставшиеся несказанными, меняют если не дальнейший ход истории, то по крайней мере судьбы действующих лиц!

Через двое суток после разговора, которому мы были свидетелями, Пиганьоль с девятым ударом часов вошел в кабаре "Де ля Селетт", где было полно народу. Кучера, только что закончившие свой рабочий день, уличные "дамы" в поиске клиентов, торговцы из соседних лавок, несколько солдат все старались перекричать друг друга. Пиганьоль, тяжело хромавший и раскачивающийся из стороны в сторону в такт своей неровной походке, направился к заднему столу, за которым его поджидал Хлыст. Это был парень лет двадцати пяти, низколобый, почти лысый, расплющенный нос и оттопыренные уши его тоже не украшали. Как-то в драке он лишился одного глаза. Изгнанный из банды Картуша, начал "работать" сам и стал специалистом по вооруженным ограблениям, которые всегда сопровождал насилием просто ради собственного удовольствия. На столе перед ним стоял большой, но уже полупустой глиняный кувшин. Сразу он и не заметил, что Пиганьоль выглядит взбешенным, и одновременно поникшим и растерянным.

— Все готово, — процедил Хлыст сквозь зубы по-привычке торопливо. — Я договорился с Жюльеном, голландцем, у него коляска с парой добрых коней. Стоит во дворе у братьев Генри. Я установил, куда и когда ходит наш юный друг Фанфан. Каждое утро в семь часов — за молоком на ферму Пикара, это за садом Колиньонов. Сделаем все так: как я дам сигнал, что вышел из дому, Жюльен выедет с фиакром, в нем будешь сидеть ты. Когда вы его догоните, остановитесь, ты откроешь дверь экипажа, поздороваешься и предложишь подвезти. Раз он тебя знает, ничего не заподозрит, это точно! И — по коням! Жюльен погонит с места, если повезет, никто ничего не заметит. Через двадцать пять минут будем в Пантине, у Жюльена там есть уединенная хибарка. Ты же, разумеется, приготовься дать мальчишке как следует, если он…

— Оставь это, — сказал Пиганьоль, трижды уже пытавшийся прервать словоохотливого Хлыста. — Боюсь, все пропало!

— Что ты несешь?

— Все пропало. Этот парень нынче остановил меня на улице — видно проследил, когда и куда я хожу (Пиганьоль сказал это с хмурой иронией). Знаешь, что он мне заявил? Черт побери! Я бы его убил на месте, если б мог!

— Ну давай, говори, дерьмо! Давай! — злобно заворчал на Пиганьоля сообщник, взбешенный нерешительностью Пиганьоля и ещё больше заявлением, что план их лопнул.

Было около одиннадцати утра, когда Фанфан, действительно поджидавший, когда Пиганьоль выйдет из дому, того окликнул. Фанфан не хотел заходить с ним в дом, предпочитая, чтобы разговор проходил на улице, ибо полагал, что Пиганьоль способен на все — и ещё потому, что не хотел доводить Фелицию до отчаяния сообщением, которое бы показало, как фальшив, никчемен и лжив с первой встречи был с ней этот человек, которого она все-таки любила и который был, в конце концов, отцом её ребенка.