Смертельные враги - Зевако Мишель - Страница 57

Когда Фауста вышла, к двери приблизился лакей и запер ее на два поворота ключа.

– Вы сейчас же отправитесь к реке и бросите в нее этот ключ, – приказала Фауста. – А завтра утром, едва рассветет, сходите за каменщиками, чтобы они накрепко замуровали дверь.

Лакей склонился в знак повиновения.

Поднимаясь обратно по лестнице, Фауста думала: «Пусть только он придет... ничто не сможет его спасти. Даже я... если бы вдруг у меня появилось такое желание».

В то время как лакей послушно устремился к близкому берегу Гвадалквивира, чтобы выбросить ключ в воду, Фауста направилась к комнате, где спала Жиральда.

– А теперь подготовим эту цыганочку, – прошептала она.

Пока Фауста отлаживает весь механизм задуманной ею ловушки, пока Центурион приступает к осуществлению ее замысла, Пардальян предается мирной беседе с друзьями.

Первые минуты ужина прошли в безмолвии. Шевалье весьма нуждался в том, чтобы восстановить свои силы, и, честное слово, занимался этим со всем возможным старанием. Когда голод был отчасти утолен, он, обратившись к дону Сезару, спросил между двумя глотками вина:

– А как случилось, что вы так кстати оказались на этой улице?

– Все очень просто. Мы с господином Сервантесом испытывали некоторые опасения по поводу беседы, которая должна была состояться у вас с королем. Не сговариваясь, около полудня оба мы оказались здесь – каждый полагал, что он встретится тут с вами. Однако вы все не возвращались из Алькасара, и потому мы пошли туда, надеясь если и не увидеть вас, то по крайней мере узнать там что-то такое, что нас успокоило бы.

– Вот как! – воскликнул Пардальян. – Вы беспокоились обо мне?.. И что же вы предприняли бы, если бы я не вернулся?

– Не знаю, сударь, – простодушно сказал дон Сезар. – Но уж наверняка мы бы не сидели сложа руки... Мы бы постарались проникнуть во дворец.

– Мы бы вошли туда, – заверил Сервантес.

– И что тогда? – спросил Пардальян, чьи глаза искрились радостным лукавством.

– Тогда бы им пришлось сказать нам, что с вами сталось... а если бы вы были арестованы, мы бы попытались освободить вас... Мы бы, в случае чего, и дворец подожгли, правда же, господин Сервантес?

Сервантес серьезно кивнул.

Пардальян одним духом опорожнил стакан (отличный способ скрывать свои чувства!) и с тем наивным и насмешливым видом, какой он принимал в минуты хорошего настроения... или волнения, сказал:

– Но, дорогой друг, ведь тогда в нем сгорел бы и я.

– О! – потрясенно отозвался дон Сезар. – Верно!.. Об этом я как-то не подумал!

– И потом, что за странная мысль!.. Прийти за мной во дворец – это величайшее безумство из всех, какие вы могли бы совершить.

– Что же, значит, мы должны были вас бросить? – возмутился Эль Тореро.

– Да нет... Но, черт возьми, проникнуть во дворец, чтобы вытащить меня оттуда!.. – пробурчал Пардальян.

И обращаясь к Сервантесу, продолжал:

– Скажите, дружище, как по-вашему: я живой или мертвый?

Сервантес и дон Сезар украдкой переглянулись.

– Что за вопрос, – сказал Сервантес.

– Нет, вы ответьте, – настаивал Пардальян, улыбаясь.

– Что за черт! На мой взгляд, вы вполне живы!.. И доказательство тому – жирная индюшка, которую вы с таким пылом поглощаете.

– Ну так вот, пусть это не вводит вас в заблуждение, – мрачно ответил Пардальян. – Я умер... вернее сказать, я живой мертвец... Вы можете мне не верить, но нынче днем я был надлежащим образом, по всем правилам заколочен в гроб, затем присутствовал на собственной заупокойной службе, а потом, как и полагается, был опущен в могильную яму... Что с вами, Хуана, душенька?

Вопрос был вызван тем, что бутылка, полная великолепного вина, выскользнула из рук Хуаны на плитки внутреннего дворика как раз в тот момент, когда шевалье объяснял, как и почему он оказался живым покойником.

– Ах! – воскликнула Хуана, покраснев и, очевидно, смущенная своей неловкостью. – Вы это правду говорите, господин шевалье?

– Ты о чем, дитя мое?

– Что вас сегодня заживо похоронили?

– Это такая же правда, мое милое дитя, как и то, что вам придется заменить бутылку, только что разбитую вами... к величайшему нашему сожалению, ибо эта восхитительная влага создана, чтобы утолять нашу жажду и придавать нам силы, а не для того, чтобы мыть ею плиты в этом дворе.

– Какой ужас! – вскричала Хуана; под проницательным взглядом шевалье она краснела все больше и больше.

Сервантес и дон Сезар невольно содрогнулись, и Сервантес прошептал:

– Чудовищно, невероятно!

Дон Сезар встревоженно спросил:

– И вы выбрались оттуда?

– Конечно... раз я здесь.

– Так вот почему вы показались мне таким бледным! – произнес Сервантес.

– Еще бы! Что вы хотите, дорогой друг, когда становишься покойником...

– Божья матерь! – пробормотала Хуана, перекрестившись.

– Не надо так дрожать, моя маленькая Хуана. Я, конечно, умер, но все-таки я жив... так сказать, живой покойник...

Получив это устрашающее объяснение, данное с самым спокойным видом, Хуана сочла за благо поспешно убежать и, не мешкая, скрылась на кухне; Сервантес же, чрезвычайно взволнованный и в то же время чрезвычайно заинтригованный, попросил:

– Объяснитесь, шевалье, по вашему виду я понимаю, что вы сегодня чудом избежали гибели.

– Проклятье! Что мне еще вам рассказать?.. Заманив меня в подземелье живых покойников, где меня заключили в гроб – как вы легко можете себе представить, вопреки моему собственному желанию, – они зарыли вашего покорного слугу в землю, вот и все!.. Как, вы не знаете, что такое подземелье живых мертвецов?.. Это изобретение господина Эспинозы, да сохранит Господь его жизнь до того дня, когда я скажу ему несколько вежливых слов, которые приберег для него... Но это уже будет другая история... Налейте-ка мне лучше, дон Сезар, и расскажите, как это вы так вовремя подоспели, чтобы отвести в сторону кинжал Бюсси-Леклерка.

– Чертов шевалье! – пробормотал Сервантес. – Нам никак не удается вырвать из него всю правду о его приключениях!

Дон Сезар, в свою очередь, послушно ответил:

– Да я уже говорил вам, сударь: я тревожился и не мог усидеть на месте. Пока господин Сервантес придумывал хитрость, которая позволила бы нам вызволить вас из лап инквизиции, я встал в дверях, ведущих на улицу. Оттуда-то я и увидел, как этот человек бросился на вас; не имея уже времени остановить его, я крикнул вам, предупреждая об опасности.

На минуту Пардальян, казалось, всецело погрузился в дегустацию восхитительного желе. Внезапно он поднял голову:

– Но я не вижу вашей невесты, красавицы Жиральды.

– Жиральда исчезла со вчерашнего дня, сударь.

Пардальян резко поставил на стол стакан, который как раз подносил ко рту, и сказал, вглядываясь в улыбающееся лицо молодого человека:

– Как!.. И вы говорите это с таким спокойным видом! Для влюбленного вы выглядите слишком уж безмятежным!

– Это вовсе не то, что вы думаете, сударь, – ответил Эль Тореро, по-прежнему улыбаясь. – Вы ведь знаете, господин шевалье, что Жиральда упрямится и не хочет покидать Испанию.

– Да, я слышал об этом от нашего друга Сервантеса и, признаться, не понимаю малышку, – ответил Пардальян. – По-моему, вы должны убедить ее бежать как можно скорее. Поверьте мне, воздух этой страны вреден и для вас, и для нее.

– Это как раз то, что я не устаю ей повторять, – грустно поддержал Сервантес, – но что поделаешь – молодежь вечно поступает, как ей заблагорассудится.

– Дело в том, – серьезно сказал дон Сезар, – что речь идет не о простом капризе молоденькой женщины, как вы, по-видимому, думаете. Жиральда, как и я, никогда не знала ни отца, ни матери. Однако некоторое время тому назад ей стало известно, что ее родители живы, теперь же она считает, что напала на их след.

И дон Сезар добавил крайне взволнованно:

– Тепло семейного очага, сладость материнских ласк кажутся высшим счастьем тому, кто, подобно нам, никогда их не знал. Быть может, ребенка бросили совершенно сознательно, быть может, родители, к которым он так пылко тянется, – люди недостойные и с ненавистью оттолкнут его... Неважно, ребенок все равно ищет их, даже если потом, в результате этих поисков сердце его разорвется... Жиральда ищет... у меня недостанет жестокости помешать ей – ведь я и сам искал бы, как и она... если бы не знал – увы! – что тех, чье имя, даже имя! мне неизвестно, уже нет на свете.