Священный меч Будды - Сальгари Эмилио - Страница 48

XI. Бегство

Быстро надвигавшиеся сумерки способствовали бегству путешественников, которые, нимало не заботясь о граде пуль, посылаемых им вслед бирманцами, старались как можно скорее забраться в лесную чащу.

Никто из них не знал этой страны, но в ту минуту, когда дело касалось спасения жизни, это не имело никакого значения; все помыслы беглецов были направлены только к одной цели: уйти, скрыться куда бы то ни было от мести рассвирепевших бирманцев. Один за другим, с ружьями под мышкой, тревожно прислушиваясь ко всякому шуму, бежали они со всей быстротой, на какую только были способны, пробираясь сквозь кустарник, перескакивая через громадные стволы поваленных деревьев; так бежит робкий олень от преследующей его по пятам с победным лаем стаи собак.

Крики бирманцев и ружейные выстрелы слышались все ближе и ближе. Надежды спастись было мало, а между тем каждый из беглецов отлично знал, что попади он только в руки этих фанатиков — и его ждет мучительная смерть под пытками, на которые так изобретательны жители Востока.

Бегство продолжалось уже около двадцати минут, когда бежавший впереди капитан Джорджио вдруг остановился на берегу пересекавшей дорогу речонки.

— Что такое? Что случилось? — спросил присоединившийся к нему Корсан, обливаясь потом и задыхаясь, что было весьма естественно при его комплекции.

— Смотрите! Там пагода, — отвечал капитан, указывая на сверкавшую при последних отблесках солнца позолоченную крышу какого-то здания, стоявшего, очевидно, невдалеке.

— Куда же мы теперь двинемся?

— Как куда, Джеймс? Разумеется вперед. Может, на наше счастье пагода окажется среди деревни, в которой, конечно, есть лошади, и тогда мы спасены.

— Но если и там нас встретят выстрелами?

— Ну, тогда и мы ответим тем же. Э! Нечего раздумывать. Переходите реку и марш вперед!

Мешкать было действительно некогда. Бирманцы быстро приближались, стреляя из ружей, бешено колотя в тамтамы и дудя в трубы.

Беглецы торопливо переправились через речонку, выбрались на противоположный берег и кинулись вперед по тропинке, по которой и вышли на небольшую полянку. Там, к их несчастью, не было деревушки, но вместо нее возвышалась пагода, которая так сильно развалилась, как будто выдержала целую канонаду.

— Мы пропали! — воскликнул капитан. — Там и защищаться даже нельзя.

— Взберемся на крышу, — предложил американец.

— И думать нечего: не успеем.

— Ну, так что же делать?

— Вернемся опять в лес.

Они зарядили карабины и вернулись под деревья, собираясь по возможности укрываться в лесу, когда вдруг услышали на недалеком расстоянии ржание лошадей, блеяние овец, мычание и человеческие голоса.

— Это подходит караван, — сказал маленький китаец.

— Там есть лошади, друзья! — вскричал обрадованный капитан.

— Бог за нас!

— Скорей! Скорей! — торопил американец. — Бирманцы у нас за спиной!

В это время из лесу вышли лошади, быки, овцы, козы, подгоняемые двумя погонщиками.

Капитан бросился к стаду и выстрелил на бегу вверх из карабина.

Этого выстрела было достаточно, чтобы обратить в бегство обоих погонщиков, принявших беглецов за настоящих разбойников.

— На лошадей! — крикнул капитан Джорджио, бросив на землю горсть монет, чтобы вознаградить погонщиков за понесенную потерю.

Беглецы едва успели вскочить на лошадей, как показались ехавшие впереди бирманцы, тоже верхом, и с громкими криками, потрясая оружием, кинулись вдогонку за оскорбителями рахама; последние, увидя так близко погоню, пустили лошадей вскачь и в несколько минут скрылись из глаз изумленных бирманцев, пустивших им вдогонку несколько пуль, но, конечно, без всякого результата.

К несчастью, ночь была очень темна. Наши беглецы не раз рисковали наткнуться на чуть заметный пень и разбиться вместе с лошадью. Густой кустарник рвал их платье, царапал до крови руки и лица. Но страх возможного продолжения погони был так велик, что они летели, как сумасшедшие.

Так проскакали они уже около шести миль, как вдруг что-то черное быстро пересекло тропинку, по которой они ехали, всего в нескольких шагах от капитана. Лигуза так резко остановил лошадь, что животное присело почти до земли.

— Стой! — скомандовал он, заряжая карабин.

— Что случилось? — спросил американец, приближавшийся галопом.

— Тише! Выезжайте из этого бамбука! Что-то неладно.

Лошади ступили на плантацию, тянувшуюся вдоль берега Мена-Киума, правого притока Иравади, впадающего в него пониже Кун-чоуна.

Всадники, удерживая дыхание, внимательно прислушивались, но ни один звук не достиг их ушей, кроме шелеста тростника, колеблемого легким ветерком, и всплеска водяных волн.

— Странно, — сказал капитан после нескольких минут молчания. — Мне показалось, что я видел человека, перебежавшего мне дорогу.

— Может быть, это был тигр, — прошептал американец.

— Или какая-нибудь большая обезьяна, — добавил китаец.

— Человек это или зверь, теперь он уже далеко. Едем дальше! — скомандовал капитан Джорджио. — Мы все же еще находимся очень близко от Иравади.

Всадники опять выехали на тропинку и, миновав плантацию, очутились на берегу Мена-Киума, с шумом и ревом катившего свои быстрые волны. Они поискали брода, но не найдя его, решили заночевать под огромным кустом мимозы chaiccu.

На другой день, десятого сентября, после довольно спокойной, несмотря на мяуканье тигров и крики целой стаи слонов, ночи неустрашимые путешественники снова отправились в путь.

Переправившись через Мена-Киум двумя милями выше того места, где ночевали, они галопом двинулись дальше на юг, держась по возможности недалеко от берега Иравади, причем направление приходилось определять по солнцу, так как компас остался в лодке.

Леса тянулись, казалось, бесконечно и состояли из колоссальных дубов, которых насчитывают в этих местах не менее шестидесяти пород, из душистого hopaco — роскошных деревьев, представляющих собой прекрасный строевой лес, и мимоз chatecu— драгоценных растений, из ветвей которых, разрезанных на мелкие куски и прокипяченных, бирманцы извлекают катеху, иначе называемый terrajaponica (японская земля).

Наконец кончился лес, и путешественники выехали на равнину, за которой виднелись горы. Скоро показались сначала уединенные хижины, а затем и целые поселки, среди которых кое-где мелькали украшенные высокими шпилями башенки, указывавшие на присутствие храма.

В полдень всадники остановились перед развалившейся хижиной, кишевшей неисчислимым количеством громадных муравьев красивого зеленого цвета. Изумленный американец не мог удержаться от восклицания:

— Ну и ну! Я вижу, что не одни только мыши устраивают переселения. Я никогда еще не встречал подобной страны.

— Берегитесь укусов этих насекомых, — сказал капитан.

— Отчего же?

— Они ужасны.

— Знаете, ведь эти бирманцы какие-то несчастные.

— Ничуть не бывало, они очень счастливы. Зеленые муравьи считаются у туземцев лакомством.

— Мне хотелось бы их попробовать.

— Вы попробуете их в Амарапуре.

В два часа они тронулись в путь под палящими лучами солнца и несколько часов спустя подъехали к первым отрогам громадной горной цепи, которая терялась на южном горизонте.

Хотя капитан не помнил, чтобы он видел на своей географической карте, потерянной одновременно с компасом, чтобы какие бы то ни было горы подходили так близко к берегам Иравади, тем не менее он пришпорил своего коня и поднялся на холм, где виднелись следы заброшенных тропинок.

В восемь часов, в ту минуту, когда солнце закатывалось за линию горизонта, поляк, скакавший во главе небольшого отряда, указал на бамбуковую хижину, над крышей которой вилась тонкая струйка дыма.

— Едем туда, — предложил Корсан. — Я вижу дым; это хороший знак.

— Вы, может быть, надеетесь найти там бифштексы? — спросил капитан.