Человек без сердца - Коган Татьяна Васильевна - Страница 49

Джек отступил на пару шагов назад и оперся о подоконник.

– Ты ходишь в бары?

– Бывает, – сухо бросила медсестра.

Он с трудом удержал ликующую ухмылку: неужели действительно расстроилась, что не обнял?

– Для чего?

– Известно для чего. Напиться и наделать глупостей. – Гретхен опять заговорила нежно и мелодично. И все-таки в приятном, обволакивающем тембре ее голоса пряталась строгость учительницы. Джек давно не встречал столь интересной особы. Разумеется, львиную долю ее очарования он нафантазировал, однако ж кое-какие задатки в ней, несомненно, есть.

– И когда последний раз ты совершала какую-нибудь глупость?

– Да вот прямо сейчас и совершаю.

– Ты заставляешь меня волноваться.

– Ты умеешь лгать не хуже меня, – язвительно отозвалась Гретхен. – Я не заметила у тебя волнения, хотя смотрела с пристрастием.

– Ты чем-то расстроена? – предположил Джек.

– С чего ты решил? – слишком поспешно ответила она.

– Так я прав?

Медсестра проигнорировала его вопрос. Джек почувствовал витавшее в воздухе напряжение. Это было странно. Обычно Гретхен являла собой образец спокойствия и юмора, сегодня же в ней явно присутствовала нервозность. Она была чем-то озабочена и безуспешно пыталась скрыть этот факт.

– Гретхен? – позвал он.

– Да?

– Что тебя тревожит?

– Знаешь, когда я тебя впервые увидела, сперва не поверила, что ты незрячий, – рассеянно протянула Гретхен. – У тебя совершенно осмысленный взгляд. Как будто ты все видишь и только притворяешься слепым. Жутковатое зрелище.

Джек замешкался с ответом, не зная, как реагировать на ее заявление. Гретхен вела себя странно, и он терялся в догадках об истинных причинах. Раньше психотерапевт Кравцов без труда определял основные раздражители и больные места пациента, даже когда тот не горел желанием откровенничать. С Гретхен сей процесс заметно усложнялся. То ли она столь искусно маскировалась, то ли сама не поспевала за разнонаправленными векторами в своей голове. Конечно, они находились в неравных условиях. Джек не мог насильно усадить Гретхен рядом и заставить говорить. Она не слишком стремилась раскрывать свою личность. Он довольствовался намеками и не испытывал стремления к большему. До сегодняшнего дня.

Возможно, Джек инстинктивно переключал внимание на менее тревожный объект реальности. Размышлять об остроумной медсестре приятнее, чем о хирургических инструментах в глазных яблоках или о своих бесчестных поступках. Замещение – простой и действенный механизм психологической защиты.

– Думаю, операция пройдет хорошо, – неожиданно произнесла Гретхен. Джек не смог опознать интонацию ее голоса: с одинаковым успехом это могли быть и сожаление, и надежда.

– Не могу уловить, радует тебя это или огорчает, – с легкой усмешкой сказал он.

Медсестра молчала, и Джек физически ощущал на себе ее изучающий цепкий взгляд. Стало неуютно, словно бы его раздели догола и выставили на всеобщее обозрение. Джек поборол желание удостовериться, застегнута ли у него ширинка.

– Приятных снов, герр Иван, – наконец смилостивилась Гретхен и направилась к выходу. Уже открыв дверь, она оглянулась, окинув его тревожным взглядом и собираясь что-то сказать. Но так и не сказав, покинула палату.

Оставшись в одиночестве, Джек долго размышлял о загадочной медсестре. Могло статься, она всерьез увлеклась им и теперь резонно опасается, что, когда зрение к нему вернется, установившаяся между ними интимность сойдет на нет. Это была всего лишь гипотеза, лишенная доказательной базы. Гретхен не демонстрировала нежных чувств. Она всего-навсего проявляла заботу – пусть и не самым стандартным способом. А что касается ее странностей… Скорее всего они – плод воображения скучающего пациента.

Было уже поздно, но спать не хотелось. Джек пошарил рукой по тумбочке, намереваясь послушать музыку, но плеера не обнаружил. Несколько секунд он вспоминал, куда мог запихнуть его, а потом громко рассмеялся.

Глава 25

Сильные руки убаюкивали ее. Они были нежными и родными, Лиза расслабилась и обмякла. Она плыла куда-то по мягким белым волнам и больше не испытывала страха перед неизвестностью…

Лиза не знала, сколько прошло времени с момента ее заточения. Раньше она умудрялась считать дни, ориентируясь на приемы пищи. Палач кормил ее дважды в сутки и строго следил, чтобы пленница не морила себя голодом. Аппетит у Лизы отсутствовал, но она послушно поглощала еду, понимая, что хотя бы на эти двадцать минут ограждена от ненавистной близости. Обычно маньяк сидел рядом, молчаливо следя за ее вялыми движениями. От этого внимательного взгляда пища застревала в горле, и требовалось прилагать усилия, чтобы проглотить кусочек.

Лиза ненавидела своего тюремщика самой лютой ненавистью. Эмоции не зашкаливали, не били горячим ключом, отключая рассудок и требуя немедленной мести. Лизина ненависть была тиха и обжигающе холодна и клубилась в самом центре остановившегося сердца. Ее густой белесоватый пар казался гостеприимным уютным туманом, в котором так приятно заблудиться. И только Лиза знала, что это трепещущее молочное облако внутри ее опаснее жидкого азота. Однажды она плеснет его прямо в лицо палачу и будет бесстрастно наблюдать, как стекленеют его страшные, омерзительно умные глаза.

Ненависть подпитывала Лизу гораздо лучше безвкусной пищи, которой ее кормили. Ненависть дарила ей энергию и смирение, помогая продержаться час, день, неделю. Лиза верила, что спасется. Палач однажды допустит ошибку. Нужно только подождать. Просыпаясь, пленница гадала: не сегодняшний ли день станет поворотным в ее судьбе? А засыпая, уговаривала себя не отчаиваться и потерпеть еще немного. Рано или поздно нужные обстоятельства произойдут. Главное – быть готовой. Лиза была готова каждую секунду, растянувшуюся на годы. Каждую минуту, ставшую вечностью. А потом что-то оборвалось. И она нырнула в неуправляемый поток.

Болезнь длилась долго, Лиза бредила, большую часть времени пребывая в беспамятстве и лишь изредка возвращаясь в сознание. Когда она разлепляла мутные слезящиеся глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, собственная память бережно укрывала от нее детали реального мира. Лиза перестала понимать, где находится, сон и явь утратили четкие границы, и морозное ощущение в левой части грудной клетки казалось странным и необычным.

Время стало неделимым и неисчислимым, его монотонное полотно текло бесконечной тоскливой рекой, в которой тонули редкие эмоции и случайные мысли. Лиза перестала быть цельным независимым организмом, распавшись на мириады мелких чужеродных частиц. Они кружили в пространстве, беспрестанно сталкиваясь и создавая гулкий назойливый шум. Лиза пыталась отделаться от него, но никак не могла вспомнить, что для этого нужно сделать. Она концентрировалась на задаче, но через долю секунды падала в забытье.

Сквозь тусклое марево пробивались чьи-то смутные образы, манящие, свежие запахи тревожили обоняние и вновь исчезали. Единственной константой оставалось прикосновение влажной ткани к горячей коже. Это незамысловатое ощущение являлось тем якорем, что удерживал Лизу от полного помешательства. Она инстинктивно цеплялась пальцами за простыню, и этот нервный жест непостижимым образом успокаивал ее. Она затихала и засыпала долгим глубоким сном.

Реальность вернулась внезапно. Лиза очнулась, когда засов на двери тихо лязгнул, впуская врага. Желание распахнуть глаза и вжаться в угол было очень велико. Все воспоминания разом обрушились на пленницу, вызвав шок. Нахлынувший ужас перекрыл дыхание, и Лиза наверняка бы выдала себя, если бы пробудившаяся ненависть мгновенно не распространилась по телу, остудив кипящий страх. Нет, она не признается маньяку, что болезнь отступила. Пусть считает, что она по-прежнему беспомощна и недееспособна.

Прохладная широкая ладонь легла на ее лоб. Лиза едва не дернулась. Она думала, что привыкла к прикосновениям маньяка, но теперь ясно осознала, что к насилию привыкнуть нельзя. Можно научиться терпеть, не сходить с ума, не желать умереть. Но не привыкнуть.