Кола - Поляков Борис - Страница 75

Шешелов не знал, что ему делать. Он много видел смертей на своем веку, но впервые, наверное, присутствовал на похоронах живого. И нельзя воспрепятствовать и осудить. Можно лишь поклониться.

И сказал вслух:

– Мы не можем возместить тот ущерб, который вы добровольно причинили себе ради Колы. Но если жизнь сведет нас еще когда-нибудь, – и опять не сгладил умышленно, давая понять, что норвежца ожидать может, – я обещаю вам заступничество свое и покровительство, какое только в моей власти.

Они стояли друг против друга. Норвежец еще молодой. В лучшей своей поре. Жаль, когда умирают такие. Но есть высшая справедливость. На алтаре должно быть лучшее. Иначе бог не поможет. И еще подумал, что сам старый стал. Незаметно годы идут. При встрече с таким вот понимаешь – твое время ушло.

– Есть один маленький просьба.

– Ваш покорный слуга. – И с готовностью поглядел в глаза Сулля.

– В каземат есть ссыльный. Я прошу, мне надо посмотреть. Как это? Увидаться...

— Зачем?

– Надо верить, он честный. Важно знать.

Не врет норвежанин, ему это важно вправду. Но дать свидание – нарушить порядок. Исправник тут же жалобу на шешеловское самоуправство пошлет в Архангельск. И сухо каждое слово сказал:

– Производится следствие. Оно разберется. Невиновного не осудят.

Младший из кузнецов вскочил, мял в руках шапку.

– Невиновный он, ваше благородие! Не мог он чужое взять!

Шешелов жестом остановил его. Подумал: «Норвежец, пожалуй, на верную смерть идет. А никто ведь не посылает. Ни Норвегия, ни Россия. И если даже удастся ему упредить норвежский грабеж в русской Коле, то разве это оценит кто-нибудь? Пусть при этом спасет он десятки и даже сотни жизней. Наградит его кто-то? Россия? Норвегия? Это нужно только его душе. А Шешелов боится жалобы исправника...» И решился:

– Хорошо. Но только в моем присутствии, – и повернулся к кузнецам-братьям. – А вас какая нужда привела?

Братья встали почтительно. И Герасимов вместо них сказал:

– Сулль Иваныч к ним сначала приехал. А потом все ко мне пришли. Подтвердить: уважаемый-де он человек, не пустослов.

— Спасибо, – сказал им Шешелов. – Спасибо, – и каждому подал руку.

Старший сказал смущенно:

– Не на чем, поди. Тоже и о себе хлопочем.

У Шешелова благодарно отдалось в душе. «И о себе хлопочем». Не отделил кузнец Шешелова от города. И еще раз наклонил голову.

– Спасибо. Хорошо, когда так: обо всех и о себе сразу. – И добавил: – Прошу еще об одной службе. Найдите сейчас в Коле унтеров. Поищите Ксенофонта Федотова, он порасторопнее из троих. Скажите, пусть инвалидных на площадь они соберут. Всех. Скажите, городничий-де наказал строго: спешно должны явиться. Идите же.

Герасимов встретил его глаза, кивнул одобрительно, добавил кузнецам:

– Они у причалов за крепостью с утра были.

– Сейчас я оденусь и провожу вас, Сулль Иваныч. – А в дверях уже вспомнил, обернулся и сам не заметил, как сказал Герасимову на «ты»: – А ты как хочешь, Игнат Васильевич: или зайди через час, или подожди тут меня. Разговор будет.

Караульный слишком напуган был. Он даже перед исправником не мельтешил так. Андрей подумал, что чиновник из Архангельска пришел, не меньше. Дорогая шинель внакидку, осанистый. Лицо строгое, баки седые приглажены, глаза не злые. А за ним – мать ты моя! – Сулль Иваныч! Доброе, умное лицо Сулля. Здесь, в блошнице?! И больно и горько от стыда стало. У Андрея даже слезы подступили: Сулль его здесь видит.

Барин подошел, посмотрел строго:

– Разве у тебя шея волчья?

– Отчего волчья? – хмуро спросил Андрей. – Как у всех.

– Не гнется, вижу я.

Андрей наклонил голову.

– Было бы за что гнуть. А то держат без вины.

– По заслугам, коли тут держат.

– Я не повинен!

– Суд разберется. – Он достал трубку, посопел ею, пооглядывался кругом, похмыкал. Задрав голову, с интересом оглядел кованые крюки и кольца. – Кто же виноват?

– Почем я знаю?

– А где ты был в вечер кражи?

Барин вопросительно глядел на молчавшего Андрея и совсем как Сулль засопел трубкой. Андрей остро почувствовал свою необихоженность. Второй месяц не мыт, не чесан путем, оброс и измят.

– Нигде.

– Дерзишь? – барин спокойно сказал и пожевал губами. – Вот прикажу я плетей тебе.

Андрей исподлобья на него глянул. Барин караульного поманил пальцем, показал на Андрея:

— В баню его. Вид человечий пусть не теряет. И здесь пусть все сам вымоет, – потыкал на пол, на окно пальцем и пошел прочь, сопровождаемый караульным. Сгибаясь в низкой двери, пробурчал недовольно: – Бог знает что.

На Сулля стыдно было глаза поднять.

— Сулль Иваныч, ты не верь.

— Так, – Сулль подошел к нему, подал сразу две руки. – Очень скучал по Андрею Сулль. Очень рад видеть.

— И я. – Андрей больше не мог сказать, сжала обида горло.

— Но, но! Ты стал помор! – Сулль потряс его руки, кивнул на дверь. – То есть хороший человек, верь Сулль!

— А кто он?

— Городничий.

– Что ему надо от меня?

— Ничего. – Сулль смеялся.— Он помог Сулль тебя увидеть.

— Друзья у тебя, однако, – Андрей уже спокойнее говорил.

А барин ничего себе был, глаза не злые. Другой, конечно, велел бы всыпать плетей. А этот в баню сказал вести.

— Ну, – потряс его руки Сулль. – Как ты тут?

— И опять обида навалилась, сжал зубы.

— Не спрашивай, Сулль Иваныч, тяжело. Так прижало, хоть помирай.

— При-жало? – Сулль вслушался в слово.

— Прижало, – Андрей показал руками. – Прижало, придавило, прищемило. Не увернуться.

— Так, так, – закивал Сулль. – Понял... Давай будем курить, маленько говорить. Сулль хочет говорить с тобой. – И пошел, сел на нары, закурил трубку. Оглядел нары с соломой, каменку в углу, дощатый стол под окном. Как и городничий, задержал взгляд наверху.

— Что есть это?

Блошница, сказывал караульный, когда-то просторной подызбицею была. Застенок при суде. Допросы тут отбирали. При царице Екатерине нужда в пытках отпала, и подызбицу перегородкой забрали. Теперь она узкой и длинной стала, похожей на гроб. Крюки и кольца остались напоминанием торчать в матице.

– Говорят, тут пытали. Подвешивали за руки, а может, за ноги. Потом каленым железом, плетью по ребрам.

– Есть помирали?

Кольца и крюки давно ржой покрылись, но и сегодня осталось видно: долго они служили.

— Было, наверно.

– Так, – сказал Сулль, – очень старый все. – И брезгливо поморщился. – Сулль не хотел видеть Андрей тут.

– Я не по своей воле...

– Ты правда не брал, как это... жемчуг?

– Об чем ты, Иваныч! – всполошился Андрей и смотрел прямо в глаза, боясь хоть на миг усомнить Сулля. – Я бы руку себе отрубить дал. Сдох бы с голоду.

– Да, да, верно. Но почему молчишь, где был?

Андрей опустил глаза: тогда окажется еще страшнее.

Афанасий, Никита, Анна Васильевна. А Нюша? Коляне ей до смерти не забудут. Такая славушка прикоснется...

– Не могу я сказать.

– А Нюша тут...

– Не надо! – испугался Андрей. – Ради бога не надо, Иваныч! Если хочешь, чтобы любил тебя, помолчи.

Сулль, похоже, его заклинания понял. И тревожно от этого стало – плохо, когда еще кто-то знает, – и радостно: Сулль надежен, не выдаст. И объяснять, что Андрей не брал жемчуг, больше ему не надо.

Сулль покурил, посидел молча, подумал.

– Не надо горевать, Андрей. Сулль верит, все хорошо будет. Будет весна, на акул пойдем... – Он встал и прошелся, потрогал решетку в окне рукой.

– Крепкий, а?

– Крепкая, – хмыкнул Андрей. – Черт ей рад.

– Знаешь, – Сулль смотрел на окна. – Я не узнал про паспорт.

Предчувствием новой беды сжалось сердце. А Андрей так надеялся, столько мечтал об этом.

– Как ты говорил, нельзя так, да?

– Нет, больше как можно. Но не узнал. – Сулль прямо смотрел, не отводя глаз. – Однако надо маленько срок. Будем еще все узнать. Ты верь уж, Сулль помнит.