Кола - Поляков Борис - Страница 91

Вчера Герасимов пригласил Шешелова на суд стариков, и благочинный зашел нынче в ратушу, чтобы идти вместе. Они отобедали. Дарья кормила их сельдью с луком и уксусом, ухой из свежих сельдей, гречневой кашей с коровьим маслом и молоком. Теперь шли, прогуливаясь, к Никольской башне: Шешелов хотел посмотреть, как строят крепостные ворота. Время до суда было, шли не спеша. Мягко хрустел под ногами снег. С утра потеплело, заблудился где-то в вараках ветер, и день удался на редкость тихий и солнечный. Шешелов щурил глаза на солнце, опирался на трость. Идти с ней было приятно. Вспоминалось забытое, петербургское.

– Прелюбопытнейшее, должен сказать вам, зрелище этот суд стариков, – говорил благочинный. – В России, пожалуй, нигде нет столько поверий и такой веры в колдовство и самих колдунов, как здесь, на Севере. Даже более образованная часть дворянства, чиновников, духовенства всерьез опасается перейти эту незримую черту веры.

«А крепость совсем обезлюдела, – думал Шешелов. – Много поморов ушло на Мурман. Пронеси господи эти месяц-два. Пусть ничто не случится. А то в такой вот денек на солнце...» И спросил благочинного:

– Что же это, гоголевские бесы и черти?

– Куда там! У Гоголя сплошь нечистая сила. А здесь ее нет. Колдуна, или человека, который понимает в колдовстве, все знают и уважают. Говорю вам, даже у образованных не обходятся без колдуна свадьба или крестины. За столом ему почетное место, если он даже первый раз в доме.

– Отчего же так?

– Боязнь, что кто-нибудь сглазит. Или порчу напустит.

– Как же церковь уживается с ними? – усмехнулся Шешелов.

– Уживаемся, – усмехнулся и благочинный. – Места под небом хватает. Эво, денек удался. Всем светит. А колдуны, что они? Люди тихие, набожные. В церковь ходят, обряды и праздники честно правят. Получается, нечистой силы в их колдовстве нет.

– Поэтому и гонений от церкви нет?

— Помилуйте! Уважаемые все люди.

– А какое отношение они имеют к суду стариков?

— Колдун принародно дает суду доказательства вины. Следствие на глазах. Бумаг не ведется, а сомнений в виновности ни у кого нет. Старикам остается лишь приговор вынести.

– Интересно. Как же он это делает?

– Не рассказать. По-новому каждый раз.

– И мы сегодня это увидим?

– Своими глазами. Будто сами будем участвовать. Коляне поэтому и суд стариков любят. Все от начала до конца видно. Народу полная изба. И на улице стоят, и в окна заглядывают.

– Вмешиваются?

– Нет, строго. Разговоры не допускаются.

– Но запрета ходить в земский уездный суд тоже не существует, – сказал Шешелов.

– Э-э! Не то. Представление о правительственной судебной власти у большей части колян весьма смутное. А отсюда и смутный страх перед судом даже у невиновных, и простор для различных поверий, и желание косвенно воздействовать на исход дела.

– На суд воздействовать?

– На исход дела.

– Как же это?

– К примеру, считается хорошо и полезно держать на суде в кармане пасхальное яйцо и катать его там. Или взять с собою на суд рубашку новорожденного, или повесить на шею бумажный лист, где написан сон богородицы...

Благочинный рассказывал с улыбкой, неторопливо, но при этом слегка насмешничал, будто хотел подготовить Шешелова: не надо-де ничему удивляться на суде; так, дескать, было, есть и будет.

– А помогает? – спросил Шешелов.

– Не всем, – улыбнулся благочинный, – тут тонкостей всяких много. Нельзя, к примеру, становиться тогда у печки.

– Иначе молитва не действует? – засмеялся Шешелов.

– Верно, – засмеялся и благочинный, – силы не возымеет.

Шешелову уже непременно хотелось посмотреть суд, Любопытство проснулось:

– Колдун принародно будет виновного находить?

– Вы увидите настоящего колдуна, – торжественно обещал благочинный. – Настоящего! Герасимов по особому случаю лопаря одного привез. Старый настолько, что, кажется, мохом оброс. Но лучший колдун – считается.

– Смотри-ка, – подивился Шешелов.

Прошли в подбашенном переходе. Опахнуло холодом, ветром. За крепостью трое поморов-плотников рубили тяжелые бревенчатые ворота. В углу за башней утоптали под стеной снег и шкурили, отесывали лесины, буравили дыры в них. В затишье на солнце они поснимали шапки, работали налегке. Солнце хотя и низкое, и холодное еще, однако у самой стены снег подтаял, края запеклись коркой. Одна воротина, готовая уже, была прислонена к башне. Поодаль от стены горел небольшой костер.

Благочинный крестом в руке осенил всех сразу.

– Бог в помощь!

Поморы работу оставили, перекрестились, приветливо поздоровались. Шешелов их удачно нанял. Они все работы на себя взяли. Ему никаких хлопот: он получал на башнях ворота уже готовые. И, окинув лес взглядом, спросил:

– Отчего здесь рубить стали? Тащить ворота потом за башню вам несподручно будет?

– А видишь ли, барин, дело какое... На той стороне оно, верно, сподручней было бы, – сказал старший. – Однако там работа в тени. А тут вот оно – солнышко! – И засмеялся. – Истосковались по нем. Так что, выходит, тут сподручнее.

– Понятно, – Шешелов улыбнулся ему.

– По двое ворот на башню, а всего десять? – спросил благочинный.

— По четыре воротины, – отозвался помор. – Снутри и снаружи накрепко все закроют. Хоть из пушек бей. Вон одна какая готовая.

— Ну, из пушек!

— Может, и не из пушек, а схорониться будет где.

Пошли посмотреть воротину. Разлапистые петельные навесы прочно охватывали все лесины. Крепко сделано.

— Славно Лоушкины куют, – сказал благочинный. – Работа с выдумкою и чистая. Ишь какие кресты!

Шешелов вспомнил Лоушкина, кричавшего на собрании, злое его лицо.

– Я не могу дружелюбно младшего вспоминать.

Сзади снова принялись за работу поморы, застучали их топоры.

— Полно, не следует сердце терзать гневом. Он не думал, что так случится.

— Я все понимаю, а простить не могу. И не только ему. Но и вам, и себе, и Игнату Васильичу.

Благочинный смолчал. Постояли молча и пошли к берегу.

– Никто не думал, что так обернется, – сказал благочинный. – А грех этот, верно, на всех лежит.

Ниже берегового отруба причалы сильно поопустели. Чернели остатки костров. Снег разворочен всюду, утоптан. Поморы ушли на Мурман. Одинокие шняки и раньшины бугрились еще кое-где под снегом. Мало осталось поморов в Коле. Внизу, за Егорьевской башней крепости, у мыса Туломы горели костры. Там на стапелях заложили шхуну. Огромным скелетом торчали голые ее ребра. Стук топоров уходил по заливу, терялся в снежных вараках.

– Поморов еще немало осталось дома. И суда рубят, и дома чинят, и так, по хозяйству...

Шешелов понял, к чему клонил благочинный. Был уже такой разговор: пройти с подписным листом по домам. Но все почему-то казалось: не пришло время. И смолчал, не ответил сейчас опять, смотрел на залив, на заснеженные вараки. А нападения на Колу жди каждые ночь и день. И будто на миг увидел все с высоты небесной. Мощь залива увиделась ему сверху, реки Тулома и Кола, теряющиеся в бескрайних далях. Увидел дремлющие вараки, тундру за ними в снежном безмолвии. Из далекого высока все казалось чужим, огромным, наполненным непонятной для ума жизнью.

Наверное, трудно сюда шли первые люди. Болота, леса, дорог никаких. Забирались в неведомое и упрямо верили в лучшую долю. Природа чем дальше, тем суровее. Темень студеной ночи, страх, голод всегда шли обок. Выжить бы только! Что же судить потомков за суеверия?

И все же шли ведь, шли! Не за славой, не за богатством и не за манной небесной. Сильные только одною верой. В лучшую долю верой. Не себе, хотя бы уж детям.

Будто вторя его мыслям, отец Иоанн сказал:

– От сотворения мира люди не стали в сути своей умнее.

– Вы о чем?

– О войне. Не вы первый с заботами о ремонте крепости. Ее столетиями обновляли и перестраивали. Слышали, как помор сказал: «Схорониться будет где»? Все уже в прошлом было. Нынче лишь повторяется. Удивленья достойно, сколько этот городок вынес, защищая себя. От России за сотни верст, а преданнейший из сыновей.