Гнездо над крыльцом - Семаго Леонид Леонидович - Страница 23

Для меня самыми впечатляющими моментами стрижиной жизни вот уже два десятилетия остаются их вечерние подъемы на ночевку. На их характер оказывает Влияние состояние неба: ясное оно или с облаками, и ветер. Вариантов, пожалуй, более десяти, но общая картина подъема одинакова в разных местах и при разной погоде. Поразительна синхронность этого явления на огромном пространстве, что свидетельствует о тонком восприятии птицами освещения, а значит и продолжительности светового дня. Происходит подъем очень быстро, и поэтому желание полюбоваться, как стая исчезает в лиловом небе, где уже зажигаются звезды, никогда не бывает удовлетворено.

Немного гнетущее впечатление производит стрижиный отлет. Голоса стрижей приятными не назовешь, и не одному горожанину не дали они доспать на утренней заре. Но без этих птиц сразу становится пустым городское небо. Впереди еще немало жарких летних дней, а их исчезновение воспринимается как предупреждение, что осень не так уж далека.

Гнездо над крыльцом

Передо мной снимок, сделанный ночью 3 июля 1984 года: в комнате под настенным светильником прибит лосиный рог, и на кончике одного из отростков его сидит ласточка. Не чучело, а живая птица, но не домашняя питомица, а вольная касатка. Это самец, отец пятерых птенцов, которые ночуют под присмотром матери за дверью, в просторном тамбуре крыльца, где над полкой с пустыми склянками слеплено их гнездо.

Случаев гнездования касаток в помещениях, где подолгу находятся люди, в том числе в жилье, известно немало. И всегда на гнезде или рядом с ним на ночь остается самка, а самец устраивается или снаружи, или поближе к выходу. Этот же, наоборот, как только скрывалось за станичными домами солнце, успевал, пока не закрыли от комаров дверь, влететь в комнату и, усевшись всегда на один и тот же кончик рога, смирно ждал, когда погасят свет. В хорошую погоду хозяева ужинали на дворе, и никто ему не мешал. Если позднее чаепитие из-за дождя переносили в дом, он засыпал при свете, не дожидаясь, пока уйдут спать люди.

На ночь закрывались обе двери: наружная, ведущая с крыльца во двор, и внутренняя — в комнату, в форточки были вставлены мелкие сетки, так что самовольно вылететь во двор ни самец, ни самка не могли. И рабочий день этой пары начинался почти одновременно с рабочим днем хозяев дома, уже после того, как вольные касатки, гнездившиеся под крышей сарая и с другой стороны дома, позавтракают сами и птенцов накормят. Но ничего, терпели, сидя взаперти. Самец долго охорашивался, отряхивался, сидя на роге, иногда схватывал муху — их в комнате было достаточно, но охотой не увлекался. К окну, в которое уже заглядывало солнце, не подлетал, в другую комнату никогда не заглядывал, и пол под рогом был чистый.

Птенцы и самка тоже сидели тихо. Они — в гнезде, она — на длинном гвозде рядом. Всю ночь над крыльцом горела лампочка, на свет которой, наверное, со всей станицы слеталось столько ночных бабочек, что стекла окна в тамбуре были густо залеплены уставшими от многочасового кружения мотыльками. Но близкая добыча была недосягаема, и самка не поддавалась на обман.

Наконец, двери открывались, и взрослые птицы, по нескольку раз управившись к тому времени с утренним туалетом, сразу начинали кормить выводок.

Я познакомился с птичьей семьей за четыре дня до вылета птенцов, и в первое же утро, привыкнув летом вставать на рассвете, распахнул обе двери, едва со двора донеслось щебетание других касаток. Самец отнесся к этому с каким-то недоверием: зачем в такую рань? Показалось, что птицы-родители и их дети уже настолько приспособились к режиму дня хозяев дома, что не хотели начинать охоту и кормление раньше. Ни самец, ни самка не проявили особой радости, но вылетели во двор и долго чистились, сидя на проводе перед крыльцом.

Но вот наступил день, когда птенцы без принуждения покинули гнездо и впервые увидели небо и солнце. Первый их полет был не далее пяти метров от крыльца, до проводов. Взрослые показали каждому, как опуститься на провод. У одного это получилось сразу, другой примерялся раза четыре, отчаянно трепеща еще не привыкшими к полету крылышками. Это летать не учат, а остальное показывать надо. Наконец, все уселись в рядок, и началось кормление. Кошек во дворе не было, и день для родителей прошел спокойно. Слетки просидели на месте до вечера. Когда из ближайшего цапельника над станицей полетели цапли, серые и кваквы, направляясь к степным озерам на вечернюю охоту, молодые касаточки закрутили головами, провожая взглядом больших птиц. Но, не слыша тревожного предупреждения родителей, быстро поняли, что цапли — не враги.

Хозяин дома, Борис Нечаев, приготовил аппаратуру, чтобы сфотографировать самца на роге. Мы оба рассчитывали на стандартное поведение касаток: у этих ласточек родители в первые после вылета птенцов дни приводят всех по вечерам домой. А они против обыкновения остались ночевать на проводах, хотя к ночи заметно посвежело. Белея в темноте грудками, слетки лишь поплотнее придвинулись друг к другу. Обе двери были открыты настежь до полуночи, но птицы остались твердыми в своем решении — очевидно, они не желали больше терять утренние часы: детей надо как следует кормить.

На рассвете вся семерка была на месте, но днем родители перевели слетков на ветлу, метров за сорок от дома. А еще через день выводки «домашних» касаток стали неотличимы от выводков вольных. Единая стая еще не образовалась, и касатки словно по именам подзывали то одного, то другого из близнецов, и никаких ошибок, когда за кормом норовил подлететь посторонний, не было.

Пять ночей пустовало гнездо над крыльцом. Стояли жаркие дни и были по-южному теплы ночи. Но 2 июля с утра задождило, ветер разыгрался до урагана, а к вечеру похолодало, как в сентябре, и касатки засветло привели друг за другом всю пятерку уже окрепших птенцов. Их — в гнездо, сами — по своим любимым присадам: на гвоздь и на рог. От людей не отвыкли, никто не дичился, но самец в ту ночь не выспался.

Если бы фотоаппаратура была установлена и отлажена заранее, все обошлось бы одной-двумя минутами. А мы стали заниматься ею, когда самец уже спал. Он начал беспокоиться, фотограф — торопиться, и в результате за четыре часа были испорчены три ролика пленки и полностью истреблена доверчивость самца. Хорошо, что самка ничего не видела и не слышала.

Доверчивость касаток не только в том, что они безбоязненно строят гнезда на виду у людей, но и в том, что даже взрослая птица, волей случая попавшая в руки, не теряет самообладания, словно уверена, что плохого ей не сделают. Одна ласточка, часто летавшая на открытую веранду, после того как застеклили одну из сторон, не заметила прозрачного препятствия и сильно ударилась о стекло. Ее подобрали без надежды, что выживет, положили в коробку на полотенце, поставили в комнате на подоконник. Плохо было птице, она лежала, закрыв глаза, не шевелясь. Утром ее увидели на подоконнике, но выпускать не стали, а начали гадать, чем бы накормить пострадавшую. Поймали муху и только поднесли ее к птице, чтобы положить перед ней на подоконник, как ласточка сделала два маленьких шага навстречу и вежливо взяла угощение прямо из пальцев. Тогда за мухами принялись гоняться все, а касатка спокойно стояла на подоконнике и ждала. Можно было подумать, что она сызмальства воспитывалась у кого-то на таком же подоконнике.

Утром следующего дня увидели, что ласточка стоит на грядушке кровати совсем в другом углу комнаты. Ее осторожно поймали, вынесли наружу, и сразу же с ладони, прощебетав что-то на взлете, птица взмыла в воздух, и через несколько мгновений ее потеряли из виду в мелькании десятка ее соплеменниц. Кто-то предложил перед выпуском покрасить ласточке несколько перышек на груди, чтобы можно было узнать ее издали и найти гнездо, но побоялись, что свои не примут. Не знали, что касатки не обращают внимания на такого рода украшения. У них, видимо, цвет пера не самое главное в опознании своих. В Александровке-Донской три сезона кряду гнездилась пара деревенских ласточек, в которой самка была почти чисто-белой. И ничего, никто ее не гонял, как это бывает у ворон. Но белых среди птенцов не было ни одного.