Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович - Страница 22

Молодым дятлам, как и взрослым, уже летом нужны собственные дупла. В том, которое было домом, не остается никто. Но ни один из дятлов не ночует под открытым небом. Где-нибудь неподалеку от старого дупла, под сухой березой или осиной в августе появляется свежая россыпь кремоватых щепочек. На вечерней заре, покричав в стороне, подлетает к свежему дуплу молодой дятел в красной шапочке. Оглядевшись, залезает внутрь, выглянет раз, как отец, и до утра ни гу-гу. Кто сделал ему этот домик — загадка. Наверное, кто-то из родителей за день выдолбил по стандарту дупло и оставил потомку: живи, мол, тут.

амая темь в лесу бывает не в глухое, ненастное предзимье, не апрельскими безлунными ночами, а в конце лета между двумя полнолуниями, когда небо затянуто тучами. В такие ночи даже козодои перестают охотиться и ждут рассвета. Гаснут сумерки, и странным образом изменяется лесной мир. Над головой ни звездочки, ни отблеска, а внизу мигают зеленоватые фонарики светляков. Кузнечики стрекочут не в траве, а где-то на макушках высоких деревьев. Еще выше квакает летящая цапелька-волчок. Твердая дорога под нотами кажется настолько далекой, что когда в беспроглядный мрак врывается вспышка зарницы, она поражает неожиданной близостью.

Кто хочет послушать самые тихие шорохи леса, самые тихие голоса и звуки его обитателей, тому не надо сворачивать с тропы. По ней даже ночью можно идти бесшумно, и тогда можно различить, как отпрыгивают короткими скачками, уступая дорогу, безмолвные чесночницы. Два длинных прыжка выдают остромордую лягушку. Кто-то грузный шлепается на мягкие, сыроватые листья рядом с тропой и замирает. Тускловатый луч фонарика находит в этом месте огромную, толстобокую жабу, припавшую к земле. Она глинистого цвета, без пятен, вся в бородавках, и с глазами редкостной красоты, чуть выступающими над краями широкого, плоского лба. Не мигает, не отворачивается и не щурит глаза на яркий свет. Большие овальные зрачки окружены тонким золотистым ободком с двумя разрывами, которые чуть удлиняют их. Из-за этих глаз на жабьей морде постоянное выражение покорной доверчивости.

Посидев с минуту в кругу желтого света, жаба приподнимается и шагает прочь, сильно косолапя передними ногами и стряхивая на себя с травинок мелкие капельки то ли росы, то ли еще дневного дождя. С достоинством, не прибавляя хода, делает десятка полтора шагов и останавливается, чтобы отдышаться. Видно, удачной была вечерняя охота, и спешить, а тем более скакать с таким брюхом просто невозможно. Да и от привычного убежища незачем уходить далеко.

Жаба — ходок, а не прыгун. Ее скачок был вызван внезапным испугом. Весной, когда жабе приходится идти к воде, она весь путь туда и обратно шагает, а не скачет. Следы, оставленные ею на песке или грязи, совершенно не похожи на следы зверьков ее роста. Никто больше из четвероногих не косолапит так сильно, никто не идет по открытому пространству так медленно. Но по следам этим никогда не узнать, на кого охотилась жаба и какой была ее охота. Слишком мелка и легка добыча — гусеницы, жуки, мокрицы, длинноногие комары-караморы, ночные бабочки и прочая шестиногая и многоногая тварь.

Жаба близорука. Но зато как видит она в кромешной темноте! Разглядеть черного, как уголек, жучка на черной земле, когда на небе ни звездочки, и прихлопнуть его без промаха своим клейким языком может только жаба. Настолько чувствительны ее необыкновенные глаза к самому ничтожному освещению, что кажется, будто обладает она собственным источником невидимых для нас лучей. Ведь ловит не на слух, не на нюх, а только на глаз. Если бы ночь была еще темнее, это нисколько не помешало бы успешной охоте.

Отправив в рот добычу, жаба причмокнет и тут же виновато зажмурится, словно ужасаясь содеянного, а на самом деле чтобы проглотить легче было. Живьем ведь глотает. Зубов нет. Убить даже мягкого паука нечем, а корявого, напористого навозника и вовсе, и он, наверное, еще долго царапает крюкастыми лапками жабью утробу изнутри. Но по выражению глаз охотницы не узнать, что творится у нее внутри.

Выражение смирения, покорности и какого-то внутреннего спокойствия не изменяется ни при испуге, ни при сильной боли. Однажды вечно голодный еж с ходу, не принюхиваясь и не раздумывая, схватил зубами жабий бок. Поспешность нападения и неудачная хватка спасли жабу, сумевшую вывернуться и вспрыгнуть на пенек (нашлась ведь!), но взгляд ее по-прежнему оставался спокойным, ни удивленным, ни обеспокоенным.

У маленького жабенка, только что покинувшего свою колыбель — воду, золотистая каемочка вокруг зрачков настолько узка, что глаза кажутся черными бисеринками, что придает маленькой мордочке мягкое, детское выражение, которого не бывает у детенышей других четвероногих животных.

низине, на старом сухом торфянике, каких немало в лесном междуречье Воронежа и Усмани, среди редких берез, уже потерявших из-за жары половину не пожелтевшей по-настоящему листвы, доцветают ажурные кустики вереска. Видно, сладки его крошечные сиреневые цветочки, коль не хотят улетать от них краснокрылые голубянки и аристократ-адмирал. Жарко и тихо. Слышно, как шелестит крыльями стрекоза, выбираясь из густой сосенки: бросилась за мухой и, промахнувшись, запуталась в колючей зелени. А муха уже дергается в крепких тенетах лесного крестовика. Где-то негромко и с перерывами тенькает одинокая пеночка.

Вода в низине не держится долее весны, а летом и от проливных дождей не набирается ни лужицы. Из-за безводья лесные птицы избегают этого красивого и светлого места. Зато любят его ящерицы, которым для утоления жажды достаточно капли утренней росы. Ягод тут никаких, но под осень после теплых дождей высыпают на несколько дней редкостные по красоте и росту белые грибы. На песчаных буграх, бывших дюнах, где среди сосен только хрусткий седой лишайник белеет, они вишнево-красные, пониже — цвета хорошо подрумяненной булочки, внизу, под березами кофейно-коричневые. А рядом с осоковыми кочками растут черные подберезовики и лимонно-желтые сыроежки.

Однажды, собирая грибы, я заметил, как среди жухловатых травинок будто мелькнул и тут же пропал крохотный, спичечный язычок пламени. Огонек исчез, но какое-то движение на том месте осталось: тонкая, серая змейка обвила тремя тугими кольцами маленькую серую ящерку, схватив ее головку до передних ног в пасть. Медянка несколько дней от роду напала на свою ровесницу. В этот момент добыча была для нее дороже собственной жизни: она и на моей ладони не разжала челюстей, и лишь когда ящерица окончательно перестала сопротивляться, ослабила кольца, снова показав ярко-оранжевое брюшко, которое я чуть было не принял за случайный огонек.

Ростом не длиннее и не толще костяного вязального крючка, медяночка при первой же встрече с излюбленной добычей всех медянок, ящерицей, напала на ту без колебаний, смело, как нападает на лягушонка ужачок в свою первую охоту. И справился змееныш с увертливой жертвой, как старая змея. Он изловчился схватить ящерицу сразу за голову, и та была лишена возможности пустить в ход уловку с обламыванием хвоста, что могло спасти ее жизнь и оставить медянку голодной. А ведь у медянки от единственной удачной охоты в эту пору может зависеть все будущее. Сытая, она доживет до весны, перезимует, голодная — нет, потому что первое же осеннее ненастье загонит в убежища всех ящерок до весны.

Я не люблю держать диких животных в клетках или в квартире, но все-таки приношу домой безнадежных калек, а также тех, кто временно попал в безвыходное положение, или тех, за кем в природе трудно или невозможно подсмотреть. Недельные жабята вырастали у меня до взрослых жаб, новорожденные веретеницы жили в жестяной банке из-под селедки не хуже, чем в заповедном лесу, в пустом аквариуме поймала первую в своей жизни добычу маленькая медянка.