Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович - Страница 34

Как узнать белоспинного дятла? Голос у него негромок и мягок, будто рот занят чем-то. Спина ниже плеч словно в густой изморози, белая с черными разводами, за что и зовется он белоспинным. У самца — атласно-красная шапочка, у самки вместо нее блестяще-черные перья.

т опушки в глубину леса, к глухому моховому болоту змеится в снегу глубокая, но узкая торная тропа, по которой вечером табунок кабанов выходит на ближнее поле, а под утро возвращается в свою тростниковую обитель, на мягкие гнезда. Утоптан снег так, что еле различимы отдельные отпечатки острых копыт, а стенки выглажены щетинистыми боками до блеска. Пока я гадал, пойти или нет к болоту, что-то маленькой, темной тенью мелькнуло на тропе, потом еще раз, но подальше. Могло и показаться: ведь не закопается кто-то живой в один миг в твердый, смерзшийся после недавней оттепели полуснег-полулед. Но вот передо мной одна, вторая, еще несколько едва заметных тропочек, пересекающих кабанью тропу. Уходят они в таинственные снеговые туннели шириной не более ружейного ствола двенадцатого калибра. И все сразу становится понятным: кабанья тропа пересекла подснежный городок серых полевок, но зверьки не оставили своих владений, словно не заметили помехи. Привыкнув к ней, однако, никогда под открытым небом не мешкают, взад-вперед по кабаньей дороге не бегают, лишний раз судьбу не испытывают.

Полевка, даже сильно напуганная, долго в норе сидеть не будет: голод не позволит. Поэтому я, не собираясь запасаться терпением, уселся на ближайший пень, смахнув с него слоеную снеговую нахлобучку. Сыпанул на снег горсть семечек, приготовленных для поползня, развернул бутерброд и тут же увидел первую полевку, которая довольно бесстрашно прошмыгнула прямо рядом с сапогом.

Среди жителей тесных нор зверей с хорошим зрением не много, гораздо больше близоруких, подслеповатых и вовсе слепых. Тонким слухом они не отличаются, поэтому становятся легкой добычей и пернатых, и четвероногих, и даже безногих хищников. У полевки, которая ни тонким слухом, ни острым зрением не отличается, только в Усманском бору наберется врагов не менее четырех десятков — от бурозубки, куторы и ласки до волка и кабана, от сорокопута до цапли, могильника и филина, даже озерные лягушки ловят полевок чаще, чем других зверьков ее роста.

Нет у полевки на свете друзей, нет даже сочувствующих. Против нее больше, чем против других, оборачивается стихия в виде половодий, гололедов, бесснежья и мало ли чего еще. Но зато именно ей природа дала почти сверхъестественную способность восстанавливать свои ряды чуть ли не скоростью взрыва.

Бывает, что несколько зим кряду ни на свежем, ни на старом снегу не найти двойных с короткой черточкой хвоста следочков. Даже совы забывают, как выглядит полевка. Но вот наступает такая осень, когда число зверьков начинает неудержимо расти. Для названия этого явления найдено точное выражение, определяющее внезапность появления неисчислимого множества грызунов — «мышиная напасть», хотя главная фигура в нем не мыши, а серая, или обыкновенная, полевка. В такие годы, отмеченные в летописях и истории, полевки начинают безудержно плодиться, не прекращая размножения даже зимой. Тогда на них не охотится только тот, кто не хочет. Воронье до того пресыщается легкой добычей, что ловит ее лишь для того, чтобы выклевать мозг и бросить остальное. Кабаны устраивают облавную охоту, а лиса может придушить только за то, что дорогу ей перебежали. Можно предсказать, сколько будет оленей в лесу, бобров на реке, но еще не оправдывались предсказания в отношении полевок.

Ранней весной, когда растает снег, по обе стороны зимней тропы день-два продержится густое переплетение ледяных дорожек и круглое, в два кулака гнездо из сухой травы и мха, в котором жили несколько зверьков, согревая дом и друг друга собственным теплом. Но их уже там не будет: полевки покидают зимнее гнездо, как только растает над ним снеговая защита, и перебираются под землю.

В писке, который доносится из-под снега, не слышно сердитых звуков: по отношению друг к другу полевки довольно миролюбивы. Но эти маленькие вегетарианцы могут сожрать без остатка своего сородича, если найдут его мертвым. Это не от кровожадности: они вечно голодны. Среди местных трав для них почти нет несъедобных. За зиму они около своих гнезд весь чистотел выгрызают. Не трогают только ядовитый копытень, жесткий зимующий хвощ и пушистый коровяк.

Глубина снега была не меньше полуметра, но сквозь него отчетливо слышались шуршание и попискивание зверьков. Отломив от бутерброда кусок хлеба, я положил его перед выходом из туннеля, и уже через минуту одна из хозяек тянула его в нору. Но кусок был такой, что не пролез бы даже в крысиный лаз. И началась возле моего сапога суматоха, на которую нельзя было смотреть без смеха, так суетились, толкались, кусали хлеб то ли пять, то ли больше зверушек с черными бусинками глаз и острыми желтыми зубами. А на мои громкие советы никто из них не обращал внимания.

амые интересные и неожиданные встречи случаются на лесных просеках: то покажется черная глыба секача, то промелькнет пара огневых лисиц, то пройдет одинокий олень. Звери любят их, и птиц тут больше. Точно с запада на восток и с севера на юг направлены прямые стрелы просек. С юга по ним в лес входит весна, с севера — зима со всеми своими атрибутами. На запад удаляются дни, с востока разливаются медлительные рассветы. И каждое утро лесных обитателей извещают об этом событии домоседы-поползни.

Наверняка кто-то просыпается раньше, чем они. Но именно их бодрый свист звучит как сигнал подъема, как утреннее приветствие, как утверждение, что ночь миновала, что сегодняшний день будет чуточку длиннее, чем вчера, что жизнь продолжается. Всегда у этих поползней хорошее настроение, словно все им вокруг трын-трава. Всегда поползень скор, бодр, ни от кого и ни от чего не зависим и, кажется, абсолютно бесстрашен.

Какая дикая птица может оставаться спокойной, когда рядом с гнездом человек? Только поползень. Кого можно, запасясь небольшим терпением, угощать семечками прямо с руки? Поползня. Попав в ловушку, поползень не бьется в ней, обезумев от ужаса, не бросает семечко, а ждет, когда выпустят. Дятел в руках кричит истошным голосом и клюется, большая синица молча щиплет пальцы, а этот потрепыхается немного, пока надеваешь ему кольцо на ногу, что-то неразборчиво буркнет (клюв занят семечком) и, отпущенный, через несколько минут снова сидит в ловушке. Создается впечатление, что он легче с жизнью расстанется, чем с куском. Откуда такое пренебрежение опасностью? Его держишь в руке, а он присматривает место, куда бы ему семечко поудобнее и понадежнее запрятать.

Независим поползень потому, что запаслив. Дятел или синица, когда сыты, дремлют. Поползень так попусту времени не тратит. Если сыт, все равно ищет и прячет все съедобное в десятки и сотни маленьких тайничков на стволах. Если что-то не ладится с поиском, достанет из запасов орех. Долбит его не где попало, а на своем долбежном дереве: затискивает в морщину коры орех или кленовое крылышко и стучит не хуже дятла. Только дятел работает, опираясь на хвост, а поползень — ни на что не опираясь, да еще вниз головой. Уцепившись расставленными лапками за кору, он бьет скорлупу ореха, добавляя к силе удара собственную тяжесть. И торчат зимой на таком дереве по всему стволу осколки ореховых скорлупок да бурые кленовые «носики».

У нас, кроме поползня, нет больше птиц, которые заботливо обеспечивали бы кормом себе зимовку. Среди зверей с таким же усердием запасается только хомяк. Азарт запасания у поползня не исчезает до конца зимы. Я не раз испытывал поползня: может ли он при избытке корма зимой отказаться от заготовки впрок? У меня то времени не хватало, то уже нечего было предложить птице, а она все требовала: давай! где семечко? дай семечко!