Лето в Жемчужине - Минутко Игорь - Страница 38

«Кажется, я, в самом деле, стал совсем взрослым. Скоро мне исполнится четырнадцать лет».

28. До свидания, Жемчужина!

На следующий день Витя прощался с Жемчужиной. И получился этот день какой-то суетливый, пестрый, что-то надо было делать, укладывать, увязывать. И некогда было подумать обо всем.

О чем подумать? Витя и сам не мог понять, только было такое ощущение, что надо побыть одному, и подумать, подумать…

«Неужели прошел только месяц? — удивлялся Витя, укладывая свои вещи. — Кажется, прожита здесь большая-большая жизнь».

И что-то очень важное, принципиальное случилось с Витей в этой жизни.

Что?

Помогая маме связывать матрац, Витя подумал:

«Как быстро, просто мгновенно промелькнул этот месяц! Кажется — только вчера приехали».

Потом он побежал за сарай высыпать мусор и тут увидел, что день пасмурный, собирается дождь; пахнет крапивой; вдалеке видна Птаха, дальний зелено-дымный лес; куры переговариваются за бревнами; над самой землей — черные стремительные ласточки…

И сердце сжалось: «Я уеду, и все это будет здесь без меня».

В комнате Витя остановился перед зеркалом. Никого не было рядом, и Витя долго себя рассматривал.

Из зеркала на Витю смотрел загорелый мальчик — даже брови стали светлыми. Серьезный. И немного незнакомый. Что-то появилось в нем новое, в этом Вите Сметанине.

— Витька, — закричал на дворе Вовка. — Пошли на Птаху! Последний раз покупаешься.

Витя отскочил от зеркала и с тоской подумал: «Последний раз!»

— Здравствуй, Витя! — сказала Катя. Она пришла вместе с Вовкой.

И Витя увидел, что Катя грустная, тихая. И избегает Витиного взгляда.

«Она не хочет, чтобы я уезжал!» — с ужасом подумал Витя. И дальше не стал об этом думать — испугался.

— Скорее возвращайся! — крикнула им вслед мама. — В четыре часа Матвей Иваныч обещал машину прислать.

На Птахе было безлюдно, потому что испортилась погода, и вода похолоднела.

«Последний раз! Последний раз!» — повторялось само собой при каждом взмахе руки.

Потом пошли к дедушке Игнату — прощаться.

Дедушка Игнат угостил ребят жареной рыбой и крепким чаем, а Вите сказал:

— Есть в тебе серьезность к жизни. Молодец! Вот так, мил-человек, и живи: примечай все со вниманием, не торопись, но и лени волю не давай. Так и придешь к своему огоньку.

— К какому огоньку? — не понял Витя.

— Ну, к жизненному определению. К цели, если по-вашему. Нету, мил-друзья, жизни без цели. А это тебе подарок от меня. На память.

И дедушка Игнат протянул Вите крохотного козленка, вырезанного из дерева.

Очень потешный был этот козленок — веселый и глупенький.

— Спасибо! — прошептал Витя.

Попрощались за руку, и дедушка Игнат сказал:

— Приезжай к нам на следующее лето.

— А теперь куда? — спросил Вовка, когда уже шли к деревне.

— В церковь, — сказал Витя.

…Опять смотрели на ребят суровые, совсем живые лики. И особенно внимательно смотрел на Витю бог, как будто что-то спрашивал. Но теперь-то Витя знал смысл этих суровых вопрошающих и страждущих лиц.

Катя ходила по каменному полу на цыпочках и шептала:

— Как необычайно! Вот необычайно-то!

— А-а-а! — заорал Вовка. Никак он не может без этого орания.

Под куполом церкви появилась большая серая птица, переваливаясь с крыла на крыло, стала летать там и кричала тревожно и жалобно:

— Крл! Крл!

Возвращались мимо кладбища, и Катя сказала серьезно, даже требовательно:

— Ты не видел их могилу. Пойдем.

Могила была за аккуратной металлической оградой, стоял обелиск со звездочкой. На обелиске надпись: «Анна Петровна Турина — 1921–1943. Леночка Турина — 1939–1943». Около обелиска лежали цветы — ярко-красные георгины, совсем свежие, в капельках росы.

— Это он их сегодня принес, — тихо сказала Катя.

И Витя представил, как Матвей Иванович, совсем еще больной, приходил сюда с георгинами — к своей жене и к своей дочери.

«Буду, буду жить, как он!» — ожесточенно, даже яростно думал Витя.

«Буду, буду!..» — твердил он, как клятву, потому что понял, что жить так — трудно. Очень трудно. И в то же время прекрасно.

А дома уже ждал «газик». Витю стали ругать, потому что все сроки прошли. И проводы получились суетливые, поспешные.

Неожиданные осложнения возникли из-за Альта — он не хотел возвращаться в город, скулил, вырывался, начал рычать. Пришлось Альту надеть намордник, и только после этого его насильно втолкнули в машину — Альт отчаянно заскулил.

А во дворе скулила и визжала привязанная Сильва, вставала на дыбы, ошейник захлестывал ей горло. Собаки не хотели расставаться, и их было очень жалко.

Прощались с Федей, с Вовкой, с бабушкой Нюрой, с Катей.

Бабушка Нюра вдруг заплакала и сквозь всхлипывания говорила:

— Опять я одна. Опять мой дом пустой… Она поцеловала Витю в лоб и перекрестила. Витя ужасно смутился.

Катя протянула Вите руку лопаточкой и прошептала, зардевшись:

— Ты мне будешь писать?

— Буду, буду! — поспешно прошептал Витя и тоже покраснел.

Как стыдно! А, собственно, что случилось? Ничего не случилось, к вашему сведению.

Вовка спросил:

— Будем дружить всегда?

— Всегда! — сказал Витя.

— До свидания! До свидания! — радостно говорила мама и рассеянно улыбалась — она в мыслях была уже дома, в своей квартире.

Снова, в который раз, жали друг другу руки, что-то говорили. Отчаянно скулили собаки.

— Ждем на будущий год, — сказал Федя.

И, наконец, поехали. Через заднее маленькое оконце Витя видел, как они стоят все вместе — Федя, бабушка Нюра, Вовка и Катя. И машут руками.

Все дальше, дальше…

Катя в коротеньком платье, ветер треплет его о длинные ноги. Катя привстала на цыпочки и все машет, машет рукой.

«Газик» свернул за угол.

…На станцию Рожково приехали под вечер.

Скоро пришла совсем пустая электричка; за открытыми окнами летели поля, перелески, летние сумерки, начался дождь, и в вагон врывался ветер, весь в мелких брызгах: он пах сеном и простором, пах дымком и туманом, лесными тропами и деревенским жильем. И это — Витя теперь знал — был ветер его родины.

Витя смотрел в окно, на далекий смутный горизонт, который несло, качало назад, на первые огни деревень и думал…

Нет, не мог еще Витя Сметанин, теперь уже можно сказать четырнадцатилетний мальчик, определить словами то большое и мудрое, что пришло к нему.

А за этот летний месяц Витя постиг то, что постигает каждый человек, которому даны пытливый разум и доброе сердце. Постигает в свой срок. И это — чувство родины, России, которую в день рождения дарит нам судьба, и мы несем ее в себе по всем дорогам и через все события и грозы. Потому что нет прекрасней той земли, на которой ты впервые увидел солнце, синее небо, зеленое дерево и тревожные любящие глаза матери над твоей колыбелью.

И Витя, славный мальчик, понимал теперь, что на земле его родины еще много предстоит сделать. Ему и его сверстникам. И в самых простых делах — не в поединке на шпагах и даже не в полете на ракете — понадобятся мужество, упорство, отвага. Чтобы прожить жизнь, похожую на жизнь Матвея Ивановича. Чтобы однажды, когда ты найдешь любимое дело и, выполнив его, отдашь другим, грянул бы такой день — ты, усталый или очень больной, идешь к своим людям, и они бегут к тебе навстречу и счастьем светятся их лица.

Сложно, все очень сложно в жизни! И, наверно, еще не раз Витя будет ошибаться и не знать, как поступить. Вот сейчас. Он приедет домой и предстоит встреча с Зоей. Да, он написал ей письмо… Но уже все не может быть как раньше. И совсем не из-за отца Зои! Совсем не из-за него! А потому что… Потому, что есть Катя. Но разве это объяснишь Зое? И другим…

Витя прижался лбом к холодному стеклу.

Впереди и с боков надвигались россыпи огней.

— Подъезжаем! — сказал папа.

Ничего, Витя. У всех людей бывает так трудно. Это и есть жизнь. И ты проживешь ее по-настоящему. Ты обязательно увидишь счастливые лица людей, обращенные к тебе.