В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович - Страница 56

Енисейский достает из портсигара длинную папиросу, старательно разминает ее.

Не понимаю я Куликова. Как можно спокойно слушать Енисейского и улыбаться? В груди у меня закипает злость. Ведь этот затянутый в «революционную кожу» человек не случайно, говоря о нэпе, отбросил слово «экономическая». По его рассуждениям выходит, что революция уже окончилась, настало время «новой политики» — политики возвращения к старому.

— А как экономика Надеждинска? — осторожно замечает Куликов. — Ведь на доходы от ресторанчика многого не сотворишь.

— Широкое привлечение частного сектора — в этом наше спасение! — многозначительно произносит Енисейский. — Золотые прииски вокруг Надеждинска надо сдать в концессию английским капиталистам. Мы ведь голы и нищи... — Енисейский делает паузу: — Однако любим поучать других, совать нос в чужие дела.

Енисейский прищурил глаза, в упор смотрит на Куликова. Меня он не замечает.

— Скажите, какое дело трибуналу до внутреннего распорядка в нашем исправдоме? Ваше дело разыскивать виновных и судить их. Перевоспитание заключенных всецело в компетенции местных властей. Я распоряжусь больше вас в исправдом не пускать.

Он небрежно стряхивает пепел на пол и продолжает:

— Кроме того, я попрошу вас впредь не допрашивать ответственных работников города без ведома и согласия местных властей. Понятно?

Енисейский вскинул подбородок и сверху вниз, по очереди, оглядывает нас.

— На незаконном допросе вы травмировали товарища Войцеховского. Где он сейчас? Заболел? Может быть, застрелился? Вы понимаете, что наделали?

— Простите, товарищ Енисейский, — спокойно отвечает Куликов. — Военные трибуналы имеют права, установленные центром. Мы не обязаны давать отчет местным организациям.

Махнув рукой, Енисейский небрежно бросает:

— Время централизованного военного коммунизма уже прошло.

— Советские законы всегда будут едины для всей страны. Нет законов калужских или сибирских, — замечает Куликов.

— А мы возражаем против симбирских... Понятно? — улыбается Енисейский.

Бледнеет Куликов, медленно поднимается. Вот что позволил себе Енисейский — задеть Ленина, Владимира Ильича! Хочется схватить отвороты ненавистного пальто. Подожди же...

— Хорошо, что судьбу страны решают не такие, как вы, — тихо говорит Куликов, — любители «розовых» реформ, покровители белых генералов.

— Покровители? — Енисейский выпячивает грудь и рывком засовывает кулаки в карманы пальто. — Это что же, выпад против моего гуманного отношения к заключенным? Имейте в виду: пора забыть войну и простить врагов!

Вот тут я не выдерживаю и кричу в лицо Енисейскому:

— А они — беляки и эсеры... стрелять больше в большевиков не будут?! Ваш Войцеховский удрал в тайгу на богомолье, да?! Сумку гранат прихватил, белок сшибать?! Либеральничаем с гадами!

Теряю власть над собой и, сжав кулаки, подступаю к Енисейскому. А он прислоняется к стене, раскрывает рот. Меня хватает за руку Куликов:

— Прекрати истерику! Спокойней, ну!

Стремительно распахивается дверь, и в кабинет входит высокий человек в старой телогрейке, по виду мастеровой.

— Я не помешал? — деловито спрашивает он. — Всегда захожу на шум — люблю перепалки. Будем знакомы! — человек протягивает руку: — Секретарь укома партии Кравцов.

Кравцов?! Мы встречались в трибунале по делу Пальмирова. Только выглядел он иначе: был по-военному подтянут. Работал Кравцов в Поарме, считался одним из лучших пропагандистов.

— Я не потерплю... — хрипит Енисейский. — Меня оскорбили как должностное лицо...

— Хорошо, хорошо... — успокаивает его Кравцов. — Я слышал все. А сейчас есть срочное дело. — Он открывает дверь: — Зайдите!

Входит Мироныч. Прищурив глаза, он улыбается мне.

— Вручите телеграмму товарищу Енисейскому, — говорит Кравцов, расхаживая по комнате.

Мне нравится стремительный, вечно в движении, секретарь укома. А похож он сейчас на слесаря, только что сменившегося с работы. Даже от одежды его пахнет машинным маслом. На какой же надеждинской стройке работал он сегодня?

— Вас, срочно вызывают в губисполком, — продолжает Кравцов. — Поезд отходит через пару часов. Успеете собраться, товарищ Енисейский?

— Не знаю, — морщится Енисейский. — Я что-то плохо себя чувствую...

Как меняется надеждинский «деятель» в зависимости от того, с кем разговаривает! Нет сейчас величественной осанки, в голосе уже не звучит металл.

— Надо ехать, — настаивает Кравцов. — Вызовами нас не балуют, значит дело нужное.

— Хорошо, — нехотя соглашается Енисейский. — Попробую успеть. Только прошу вас, разберитесь вот с этим, — он кивает головой в мою сторону и уходит, сильно хлопнув дверью.

— Прошу меня извинить, — говорит Кравцов, — Уком занялся подготовкой к севу, и я давно уже не был в городе. Рассаживайтесь, товарищи. Я садиться боюсь, еще усну. Двое суток пробыл на электростанции. Сегодня должны включить рубильник — будет в городе свет!

Мы садимся к столу, а Кравцов кружит и кружит по кабинету.

— Занятный человек ваш председатель исполкома, — замечает Куликов. — Сквозь черную кожу пальто белые полоски проступают.

— А анкета у Енисейского отличная! — улыбается Кравцов. — Политкаторжанин, первый председатель Совдепа в Надеждинске, красный партизан. Против белополяков на Западный фронт добровольцем ушел.

— «Защищать национальные интересы России» — так, кажется, говорили в это время эсеры? — вставляет Куликов.

— Вот, вот! — подхватывает Кравцов. — Вернулся он в наш город с фронта, здесь его хорошо помнят, и избрали в исполком на съезде. Да и думали мы, что понял он свои прошлые заблуждения. Ошиблись, однако...

Тихо говорит Куликов:

— На руководящей советской работе не может находиться человек враждебной нам идеологии.

— Ясно! — машет рукой Кравцов. — Завтра же созовем фракцию большевиков исполкома и решим вопрос о замене Енисейского. У него не только убеждения, но и действия соответственные наметились...

Присел Кравцов на стул и продолжает:.

— В городе неспокойно стало: контра зашевелилась. Помочь надо Миронычу. У него и так с людьми не густо, а сегодня дельного помощника в землю опустили.

Вскочил Кравцов, снова кружит по комнате.

— Только, понимаешь, широко шагать начинаем, а тут крапива за ноги цепляется. С корнем ее надо — согласен, трибунал?

Мироныч разворачивает синюю ученическую тетрадку. Оказывается, мы идем по тем же следам, что и Чека. Князь Мещерский действительно появился в городе — и не один. Что привело его сюда? Неизвестно. Войцеховский скрывается в селе Ладонки, на родине Барышева, собирает остатки разгромленных банд. К чему гусар готовится? Ведь не удрал он подальше, а остался около города. Неспокойно стало и в Надеждинском ИТД. Покровительство Енисейского помогло объединению самой реакционной части заключенных. Генерал Иванов сформировал в тюрьме настоящее воинское соединение. Почему все это происходит в Надеждинске? Может быть, Мещерский, Войцеховский и Иванов связаны единым планом? Тогда надо ждать со дня на день вооруженного восстания. Безнадежно любое контрреволюционное выступление в нашей стране, но эхо выстрелов на улицах маленького Надеждинска может докатиться до Европы и затруднит работу советской делегации на Генуэзской конференции. Действовать надо немедленно, врагов ликвидировать без лишнего шума.

К столу подсаживается Кравцов. Губком и штабарм уже информированы. Вызов Енисейского в губисполком организован: пусть этот «деятель» отсутствует в решающие дни. Формируется в губернии отряд для помощи Надеждинску, но ждать его прибытия нельзя. Надо начать в эту же ночь. Удары по явкам, ликвидация «почтовых ящиков», захват «языков». Это будет разведка подступов к бандитским логовам. Наше следствие по делу Яковлева будет прикрытием операции. О следствии знают Войцеховский и Енисейский, узнал, наверное, и Мещерский. Пусть думают, что все мероприятия связаны только с делом Яковлева, а о белом подполье никому и ничего не известно.