Небо в огне - Тихомолов Борис - Страница 77

Мне прислали заместителя. Капитан Васькин Николай Ксенофонтович. Выше среднего роста, круглолицый. Нос пипочкой. Скошенный лоб с жидкими белесыми волосами. Ходил важно, неторопливой походкой, выставив круглый живот. Был молчалив и тих. Никуда не спешил, никуда не рвался. Летал ровно, без огонька, и бомбовыми загрузками не увлекался; тысяча триста килограммов была его норма.

Теперь у меня в эскадрилье тринадцать самолетов, тринадцать полных экипажей. Нужно было навести порядок в нумерации машин, а я все тянул, пока не получил от командира полка замечание.

Подготовил список, пригласил инженера:

- Наведите порядок.

- Будет сделано, товарищ командир!

Действительно: на следующий день любо-дорого посмотреть! У всех бомбардировщиков свежие голубые полосы в верхней части руля поворота и красиво оформленные номера.

- Вот это другое дело! - говорю инженеру. Подходим к моему самолету. Полоса есть, а номера нет.

Оборачиваюсь к инженеру:

- Что, не успели?

Инженер опускает глаза, щеки его покрываются румянцем.

- Не успели, товарищ командир.

- Ну что ж, мел у вас есть?

Мел у инженера был. Беру кусочек из протянутой руки, подхожу к рулю поворота и единым росчерком рисую на нем… хвостатого кота задом-наперед. Захожу с другой стороны, рисую второго. Сую мел в руку смущенно улыбающемуся инженеру:

- Вот! Нет номера - будет кот!

Вылетаем на боевой с котом на хвосте. Возвращаясь, слышу сквозь шум и треск в наушниках команды дежурного по полетам:

- Сел тридцать третий! Сел двадцать восьмой! Сел двенадцатый!

Сажусь и я. Слышу:

- Сел… кот! Кот, говорю!

Мне смешно: «кот». А может, в самом деле нарисовать кота?! Красками. Выгнул спину, шипит. Глаза сделать огненные.

На следующую ночь опять летим на боевое задание. Возвращаемся, входим в круг. Ревниво вслушиваюсь в монотонное перечисление номеров садящихся бомбардировщиков. «Двадцать первая села!», «Восьмерка!», «Тридцатка!»

Садимся точно, возле самого Т.

- Сел кот! - объявляет дежурный.

Перед вылетом, уверенный в том, что номер наконец написан, я не посмотрел на хвост и сейчас удивлен до крайности. «Подумать только - кот! Пора бы уж и номер написать».

Подруливаю на стоянку, выключаю моторы.

- Инженера ко мне!

Торопливо расстегиваю привязные ремни, скидываю лямки парашюта, вылезаю на крыло.

- Где инженер?!

Из темноты появляются двое.

- Я здесь, товарищ командир! Скатываюсь с крыла на землю:

- Товарищ инженер, что случилось? Почему нет номера?

Инженер мнется.

- Некому писать, товарищ командир.

- Ничего не понимаю! Всем есть, а мне - некому?! Что вы тут городите?! А Замковой?

- Отказывается, товарищ командир. Вот, я его привел.- И в темноту: - Ну иди, объясняйся сам!

До меня не доходит смысл сказанного. Замковой это техник эскадрильи по приборам. Он старше меня по возрасту. Мастер золотые руки. Художник. Аккордеонист. Воспитанный, культурный, наполнительный, и вдруг - отказывается!

Подходит Замковой, приземистый, крепкий, вытягивается по стойке «смирно».

- Замковой, это правда?

- Так точно, товарищ командир!

- Отказываетесь писать номер на моей машине?

- Отказываюсь, товарищ командир. Категорически!

- Почему?

Молчит. Переступает с ноги на ногу и потом тихо, словно боится, что его подслушают:

- Вам какую цифру написать, товарищ командир?

- Что за вопрос? Тринадцать, разумеется!

- Вот поэтому и не могу! И не заставляйте… Не хочу брать грех на свою душу. Два раза писал - хватит! Война еще не кончилась.

Я растерялся: что сказать человеку?! Посмеяться над глупыми предрассудками, прочитать ему мораль? А имею ли я право? Ведь он старше меня! И кроме того, Замковой носит душевную травму. Действительно, дважды писал он цифру 13 своим командирам, и они не вернулись…

Мог ли я его заставлять? Нет. И я обернул все в шутку:

- Ладно, Замковой, не можете писать 13, напишите тогда круглую цифру - нуль! И в полку появилась «нулевка».

Рубеж испытаний

Колеса простучали последний пролет. Все - мост позади! Разом свалилась тяжесть с души. Потянуло спать. Мешки с картошкой казались мягче перины. Вздремнуть бы, да нельзя. До Новоалексеевки километров тридцать пять -час езды. Надо вовремя сойти с поезда, иначе на вокзале можно снова попасть в лапы к полицаям.

Спрыгнули, когда впереди показался зеленый огонек семафора. Полежали в кустах, пропуская поезд. Поднялись. Неуютно. Сыро и холодно: осень давала себя знать.

Андрей сказал, глядя на звезды:

- Ну, Анатолий, веди к своей тете. Алексеев почесал в затылке:

- Нет, Андрей, тут знаешь, такое дело: тетка-то моя в Мелитополь переехала. Вот ведь как! Лучше пошли к твоей бабушке, а?

Сергеенко хмыкнул:

- К бабушке? Какое совпадение! Понимаешь, -она тоже переехала, только подальше немного. В… Нальчик!

- А-а-а, - разочарованно протянул Алексеев.- Ну тогда, если признаться, то и моя тетка… под Москвой живет.

Оба рассмеялись.

- Хороши мы гуси! - сказал Сергеенко и вздохнул.- По правде сказать, паря, был я в плену, да сбежал, и вот пробираюсь к своим через линию фронта.- И опять вздохнул.- Знаю - там мне туго будет: коммунист, командир взвода и в плен попал. Но… не могу не идти, ноги сами тащат. Ладно. Но переспать-то надо. Пошли за мной! Тут, когда нас немцы колошматили, стояли мы у одной.

Спустились с насыпи и зашагали по мокрой от росы тропинке к огоньку семафора, мерцающего красным глазком. Показались хатенки под соломенными крышами, сараи, каменные кладки заборов. Где-то тявкнула собака, ей отозвалась другая, и вот уже гомонит вся улица.

Андрей, шедший впереди, остановился возле калитки. Внезапно через забор с громким лаем перемахнула кудлатая тень и кинулась к Сергеенко. Здоровенный пес, взвизгнув, подпрыгнул, ткнулся носом в лицо Андрея, опять подпрыгнул, виляя, хвостом, и, поднявшись на дыбы, положил ему лапы на плечи. И вот уже Андрей обнимает за шею кудлатого друга:

- Полкан! Полканушка! Узнал, родимый!…

Улица стихла. Андрей осторожно открыл калитку. Дом хмуро смотрел темными проемами окон. Постучать или просто пройти в коровник, да там и переспать?

Андрей тронул щеколду. Заперто. Прислушался. За дверью кто-то копошился, отнимая запоры. Скрипнули петли, в темном проеме забелел накинутый на голову платок.

- Ктой-то? - тихо спросил женский голос.

- Марья Тарасовна, это я - Сергеенко! - прошептал Андрей.- Пусти переночевать. Женщина тихо ахнула:

- Сынок, Андрюшенька, ты жив? Господь с тобой, - немцы у меня!

Сергеенко чертыхнулся. Женщина вышла во двор, обняла Андрея.- А это кто с тобой? Товарищ? Куда же мне девать-то вас?

- Ладно, Тарасовна, не печалься, - прошептал Сергеенко.- Мы сами устроимся. В коровник пойдем. Иди, закрывайся, чтобы не вышел кто.

В сарае было тепло. Корова мыкнула на скрип двери, но не поднялась, лишь звонче зажевала жвачку.

Подстелили сена, легли. Хорошая Буренка, добрая. Другая бы встала, а эта лежит себе хрумкает: хрум-хрум! хрум-хрум! - и звучно глотает жвачку.

Алексеев снял телогрейку и, приткнувшись спиной к теплому коровьему боку, прикрылся стеганкой. Стало уютно, но почему-то заныли кисти рук. Ах, да! - это от мешков с картошкой, ободрал на сгибах пальцы. Хорошо бы промыть да смазать чем-то, хотя бы маслом от автомашины. Отработанное масло это первое средство! Лучше всякого йода. Любая рана и заживает быстро, и не воспаляется. Это факт, уже проверено. Да где его взять, масла-то?

Однако на душе что-то неспокойно. Мысли подспудно крутились вокруг одного: как перейти линию фронта, и где она на самом деле? Новоалексеевка останется позади, и любой полицай догадается, что тут дело не так. Страшно. И страшно было еще от того, что он представлял себе линию фронта, как сплошную цепь окопов: стоят пушки и минометы, и пулеметные гнезда, и немцев полным-полно. Как пройти через такой заслон?