Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович - Страница 56

– А у меня пирожки с морковкой.

– Годятся. – Он хотел развязно добавить: «Мы едали штучки и похуже», но вовремя прикусил язык.

– Объединимся? – уже не так храбро предложила Вера.

– В смысле еды? Ну конечно. Какой может быть разговор! – возликовал Витька. – Держи бутерброд.

Потом они стали ходить вместе в кино, на каток, ездили за город.

У Веры была гибкая походка, она смешно повиливала задом, когда шла, и в талии колыхались складки просторного свитера. Ему нравилось смотреть издали, как она ходит, он любил этот ее свитер и еще волосы, вороньим крылом затеняющие диковатые глаза.

Но потом Вера поступила работать, а вечерами пропадала в техникуме, и они почти перестали встречаться. Она сразу, за каких-нибудь несколько месяцев, неузнаваемо изменилась, повзрослела. Волосы подстригла коротко, делала укладку. Ожерелье больше не носила. Витька не знал, о чем с ней толковать. У нее появились какие-то заботы. У Витьки тоже были заботы, но не в том дело. Что-то в их судьбах не совпадало, не притиралось, как сказал бы Витькин отец – слесарь автозавода имени Лихачева.

Странно, что он так отчетливо помнит Веру, ведь были же потом…

Юрий Викентьевич крикнул от палаток некстати:

– Ну-ка, друзья, запасемся водой для чая!

Способов добычи воды на этом безводном острове было

два: первый заключался в том, чтобы, вскарабкавшись по кручам, найти в здешней микротундре достаточно влажное углубление. В сыроватом перегное нужно было прободать каблуком ямку, и в ней как бы через силу проступала вода.

Но такая добыча «не окупалась»: расходы превышали приход. Гораздо проще было пройти в тундру всем вместе с котелками, кастрюлями и ведром и сбивать с растительности дождевые капли, росу, в общем любую влагу, какая на стебельках могла удержаться. Нет, вода не грозила стать здесь проблемой, ведь дождей хватало с избытком.

Иногда Витька выбрасывал из своей кастрюли каких-то мошек, жучков, семя травы – он был брезглив. Он поражался, что на такой бесплодной суше обитает хотя бы и эта микроскопическая живность. Нет, нет, если присмотреться, остров вовсе не был однообразным и скучным.

В сущности, они знают только часть ограниченного не-пропусками берега, на котором расположились биваком, и вершину вулкана с полуобрушенным кратером – в нем довелось побывать еще в первый день высадки в соответствии с планом работ Юрия Викентьевича.

Мокрый до пояса, с мокрыми рукавами возвращался Витька в лагерь, боясь выплеснуть хоть каплю влаги: ничего не стоило поскользнуться в глинистой промоине и съехать на «пятой точке» до самого берега. Тут уж не о воде будешь думать, а как руки и ноги сохранить в целости.

У палаток Станислав кого-то уже звонко отчитывал – кажется, всех сразу:

– Сборище вонючек! Ничего решительно вы не умеете! Недалекие вы пигмеи! Нешто так разжигают! – Он любил простецкие словечки вроде «нетто», «хошь не хошь», «будь здоров», и они так же вопиюще не вязались с рассуждениями о какой-то там живописной технике «алла прима», которой характеризуются портреты Франса Гальса, как невозможно увязать и примирить, запрячь в одну мелодическую телегу Сибелиуса и Эллингтона. Затем он набросился отдельно на Егорчика: – Ты хотя бы что-нибудь по части пропитания и хозяйства сделал, пока мы там воду собирали? Хотя бы дровишек заготовил?..

– Нет уже здесь дровишек, – глухо, с «прононсом», сказал Егорчик: у него был хронический насморк. – Да и что я один!

– Единица – ноль, – согласился Станислав после того, как щепки взялись ровным, не придушенным дымом и копотью огнем. – Особливо ежели такая сопливая единица, как ты.

Егорчик безмолвствовал. Он не умел парировать такие нападки. Человеком острого ума ему не помогло стать даже высшее образование, полученное в московском вузе.

Витька отнюдь не питал к Егорчику симпатий. И хотя ему неприятно было слушать, как бесцеремонно, вплоть до оскорбительных намеков, разделывается с ним Станислав, он считал, что нельзя же быть и таким тюхой, как Егорчик.

В природе сквозило расположение к отвлеченной доброте. Солнце еще не показывалось, а все же в воздухе потеплело, там и сям заголубели в небе прогалины, все более увеличиваясь и проникновенно темнея.

Витька лежал под скалой и смотрел на топорка, привычно сигналившего красным «томагавком»: путь закрыт – опасно… путь закрыт – опасно!

Уже разъединенные, отпочковавшиеся от цельной хмари облачка парусисто, по свежему ветру уплывали куда-то за остров. От их частого наплыва-мелькания казалось, что они и скалу увлекут за собою, что она стремительно кренится, вот-вот рухнет на лагерь.

Останец вверху мог и впрямь обрушиться – в этом не было ничего хитрого: легкий подземный толчок, или ураганный ветер, или еще какая-нибудь напасть…

Витька недавно читал в справочнике (у Юрия Викентьевича много специальных книг по Курильской островной дуге), что на таком же маленьком острове Райкоке однажды в 1778 году остановились переночевать казаки-мореходы из тех, что исследовали новые земли. Вот кому не повезло самым роковым образом! Именно в эту ночь вулкан Райкоке начал извергаться. Треснула его вершина и с великим шумом обрушилась, похоронив под пеплом и глыбами раскаленных камней казацкий бивак. Никто не ушел живым – ибо даже вода у берегов кипела, а привычные их очертания неузнаваемо изменились.

Что ж, от здешнего потухшего вулкана тоже можно ожидать чего угодно. Сегодня он спит, а завтра…

Витька встал и пошел влево к непропуску – за ним просматривался еще один клочок берега. Там лежало несколько бревен.

Витька издали пересчитал их. Пересчитал – и уселся тут же, посматривая на просветленно обрисовавшийся вдали за проливом вулканический пик – такой можно увидеть разве что на картинах японцев. Они умели когда-то писать пейзажи приподнято-заманчиво, вроде как в сказке. Но сами они называли свой стиль «укиёэ», что значит «искусство действительности». Потому что отображали в тех пейзажах, при всей их живописной условности, вещи реального окружения. Витька читал где-то, что у них был художник Хокусай, «живущий в бренном мире, но не запачканный его пылью», – непревзойденный мастер укиёэ. Для Хокусая все было одинаково поэтично и близко в природе мира: и гора Фудзияма, которую он писал едва ли не всю свою жизнь, и труд крестьянина в поле, и судьба куртизанки, и радующее глаз сочетание розового ломтика кеты с белыми цветами камелии. Он работал как вол, но все же не посчитал, что достиг совершенства, заявив в глубокой старости перед кончиной: «Если небо даст мне еще десять или хотя бы пять лет жизни, я стану настоящим художником». Вот как он сам о себе судил. Наверное, так каждый великий – никогда не бывает доволен творением рук своих. Наверное, так каждый должен, если по-честному, без скидок к себе относиться.

А Витька в институт – и то вот не поступил, позорно срезался на математике, получил двойку. В школе одни пятерки по точным предметам – и вдруг эта двойка!

Может быть, математика вовсе не Витькина область. Не его, как говорится, конек. Может, его призвание – исследовать жизнь глубоководных впадин. Или ходить геологом. Или заниматься проблемами сохранения леса. Все это, если с толком разобраться, дико увлекательно. А жизнь будет – ну, вот такая, какою они живут сейчас.

Что, не нравится? Значит, слабый ты еще человек, Витька. Ненадежный. Ну, двусмысленный, что ли. Как чуть трудно – так пасуешь, так тебе уже и неинтересно, а?..

Вон на том островке, где пик, похожий отсюда на Фудзияму с картины Хокусая, – там люди. Совсем близко. Но и не совсем, потому что остров тянется на сто с лишним километров, и люди как раз живут далеко-далеко от пика. А близ пика – безлюдье, пустота, джунгли низкорастущего кедрача, в них запросто бродят нестреляные медведи.

А зачем ему, Витьке, люди? Может, как исследователю «белых пятен», ему чаще всего придется общаться с одним-двумя коллегами по работе. Не исключено? Нет, вовсе не исключено. Сейчас же он находится в коллективе таких значительных людей, как Юрий Викентьевич, кандидат наук… как Станислав… трудно сказать, правда, кто он такой. Он, может, в своем деле дважды кандидат наук. А какое у него дело? Много их у него, так что не разберешь. Он не то биолог, Станислав, не то художник-анималист, рисует всякое зверье. Но и это еще не все. Про все Витька не знает.