Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович - Страница 8

Чтобы не возиться с примусами – их мало, разбредаемся кто куда в поисках топлива. Точно так же несметные полчища альпинистов искали здесь дрова до нас.

Ломаем чахлые карликовые прутики рододендронов. К сожалению, их тоже основательно повыдергали.

Все устали, и варить обед никому не хочется.

– Есть предложение жрать томат просто так. А крупу экономить,- говорит Ухо, горло, нос.

Тутошкин, растянувшись на камне и выставив пузо для солнечного обогрева, лениво советует ему:

– Кончай дурью маяться.

Он староста: ему нужно только скомандовать… Приценивающе смотрит на Самедову.

Но Катя отказывается.

– Я не умею варить, – стеснительно говорит она.

– Как это не умеешь? – грозно вопрошает Тутошкин.- Учись, если не умеешь!

Но Катя только пожимает плечами, явно игнорируя слова старосты. И впрямь видно, что в деле варки обеда ни таланта, ни энтузиазма она не проявит.

Какая-то она вся самоуглубленная. Мало смеется. Мало разговаривает. Не принимает участия в шумных забавах. Будто готовит себя к чему-то необычайному, что без остатка потребует всей ее энергии, даже той, какую она может нечаянно израсходовать, болтая, хохоча и дурачась с подругами.

– Янина, – говорит почему-то уже не Тутошкин, а Ким, кладя к стопам девушки плотный пучок рододендронов, – возьмите, пожалуйста, дело приготовления еды в свои руки, а то я вижу, что кое-кто начинает самостийно пожирать продукты в сыром виде.

Она охотно соглашается, будто только и ждала, чтобы ей предложили заняться варевом.

– Тут есть щавель, – говорит она уже как хозяйка положения, – поищите, мальчики, сообразим зеленый суп. Только поживей!

Прискорбно, что кулинарными способностями она, кажется, не блещет. Говорит, со смешком пробуя, что у нее получилось:

– О, сегодня у нас не суп, а сборный железобетон.

Но суп все-таки неплох, если иметь в виду, с каким трудом удалось его сварить, почти не имея дров. Суп съедобен! А чай – тот вообще вне критики. Разве что сахар изрядно попахивает той, вероятно собачьей, мазью, которой обильно смазаны наши ботинки.

Благодушествуем. Опять-таки никому не хочется мыть посуду: вода в ледниковом ручье, соответственно, как лед. Жир, смешанный с песком, застывает на стенках посуды этакими лепными украшениями.

– Мыть посуду в наших условиях – пижонство, – авторитетно заявляет Ким, но вопреки этому мнению я подхватываю кастрюльки и ухожу к ручью.

Работа предстоит упорная. Но кому-то ведь нужно. Рассчитываю, что на выручку придет Катя. Но она не приходит. Она вроде как в трансе. Самоуглубилась.

Не могу понять ее, хотя и пытаюсь. Эта ее молчаливость как электромагнитное поле: невольно втягивает.

Впрочем, только меня. Со мной такое впервые. Ирина – она была шумная, яркая девушка. Пришла, увидела, победила. А победив, рассмотрела повнимательней и ушла. Но Катя… со мной такое впервые… И я объясняю это просто, почти на том же уровне понимания как физики, так и психологии человека, что и у Гришечкина: у нас разные полюса, нас должно влечь друг к другу. У всех остальных парней одинаковые с Катей полюса. Их отталкивает. Правда, в цепи моих примитивных рассуждений есть уязвимое звено: меня-то к Самедовой тянет, а вот она душевно даже не шелохнется, не отреагирует ни словом, ни взглядом. И мне горько сознавать это.

Мимо проходит Персиков. Я знаю этого альпиниста – вернее, слышал о нем еще в те времена, когда он начинал, был разрядником. Известно его достижение – он осуществил с группой смелых ребят подъем на одну из сложных вершин Центрального Кавказа и спуск с преодолением отвесно-вогнутой скалы. По этому маршруту до него никто не ходил. Представляю, каково ребятам было ночевать на той скале в какой-нибудь подвешенной к крючьям палаточке Здарского!

Но я сроду не думал, что он такой красавец, этот Персиков.

Вот он ходит по лагерю в шортах под ремень. Из-под них сбегает, обрисовывая бедра, черное трико. Это, так сказать, костюм для отдыха. На леднике, помнится, его лицо было закрыто темным плексигласовым или целлулоидным щитком, предохраняющим от ультрафиолетовых лучей, а на плечах морщинилась прозрачная курточка не то из нейлона, не то из полиэтилена. Точно такие делают для продуктов непромокаемые мешочки.

Насколько Персиков женствен и даже кокетлив, настолько жена груба и мускулиста, точно мужчина. Может, чувствуя это интуитивно, Ольга Семеновна лезет из кожи вон, чтобы очаровать ее мужа. Но он вроде как и не замечает Ольгу Семеновну. А трудно не заметить -• вкрадчиво-хищная ее красота ест глаза, как дым. Мало того, что взгляд Ольги Семеновны проникает в душу, он еще и жжет. Плохо, когда одному человеку отпущено столько внешнего лака, точно это и не человек вовсе, а некая условно выписанная фигура с палехской шкатулки. Лак, конечно, ослепляет, таково его свойство, но он способен и оттолкнуть. Понимает ли это сама Ольга Семеновна? Думаю, что понимает, иначе она не была бы так заносчива и зла.

С нами она не идет, так же как и Беспалов. У нас другой инструктор, временный. Они часто меняются, ведь им нужно не только с нами возиться, но и штурмовать вершины разной категории трудности: то единичку, то двоечку, а то и троечку… все стремятся в мастера! Ольга Семеновна, кроме того, стремится покорить Персикова безупречной храбростью. Может, ей это и удастся з конце концов, как знать. Хотя на сей раз вершина, которую они штурмуют, не очень опасна: Белала-Кая. Она им славы не принесет, но для счета, смотришь, пригодится. Кроме того, они осваивают новый маршрут, а это уже посерьезней: даже невзрачная горка, если сунешься на нее, не зная броду, может оказаться с зазубринами.

Ким вздыхает, глядя на Персикова, и бубнит что-то себе под нос – не исключено, что даже стихи:

– Мой мохнатый силоновый джемпер…

Он завидует, что Персиков одет, как принц Непала. Я не знаю, как одеваются в Непале принцы, но почему бы им не носить силоновых курточек и шорт? А может, он вовсе не о джемпере сейчас думает, может, он вспоминает сейчас «мадам» Персикову?..

Меж тем наш верховный руководитель, не догадываясь об этом, ищет охотников сыграть в карты на вареные яйца из пайка. Охотников рискнуть вареными яйцами нет. Наконец Персиков соглашается на компот из слив – тоже вещь… Он общительный парень, несмотря на свою славу и ультрасовременную спортивную одежду.

Зарядил дождь.

Уползаем в палатки.

Чертовски холодно, И все больше холодеет к вечеру.

Мы, парни, жмемся в тонких спальных мешках друг к другу и «травим» анекдоты, тешим душу…

– Представьте, что вам жарко, – говорит Ким, норовя сколько возможно оградить свое тело от воздействия температурного фактора. – Нет, серьезно. Самовнушением греться можно.

Засовываю под себя – под простыночный вкладыш в спальном мешке – носки и стельки, чтобы просохли. Запасные носки натягиваю на ноги и даже охаю от удовольствия: так тепло…

Правда, моему примеру мало кто следует, все храбрятся. Греются самовнушением. Тутошкин где-то вычитал (оказывается, он и книги читает), что новозеландец Хиллари, один из покорителей Джомолунгмы, спал без носков у самой ее вершины, в области жесточайшего вечного холода. Он считал, что этим самым облегчает кровообращение. Ему, конечно, видней. Мне с Хиллари не тягаться. Я продрог даже здесь.

Дождь прекратился, Тутошкин отодвигает полог палатки. Глаза слепит восхитительный закат: с одного края тусклой синевы небо подбито розовыми облаками, смутными, как оы растворяющимися в атмосфере. С другого края, прямо на западе, где солнце уже затенено вершинами, синева неба перенасыщена купоросом и звонка, будто она из цветного стоила. Здесь и облака четки, округлы – они провисают над пиками, словно фарфоровые омытые дождем груди.

Счастлив тот, кому в порыве откровения явит вдруг природа свою тайну, может быть, мистически бессмысленную, как полотно сюрреалиста, красоту.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ