Затерянные во льдах. Роковая экспедиция - Иннес Хэммонд - Страница 48

У меня по спине пополз холодок. Для Санде этот человек был лишь одним из многих, кого он убил в этих горах во время войны. Что касается меня, то я не мог не думать о последствиях. Во время войны разрешалось убивать совершенно легально. Но этот человек погиб в мирное время. А Норвегия всегда была законопослушной страной.

— Надо отнести его к озеру, — произнес Санде.

Я вышел в холодную ночь и помог привязать тело к паре лыж. По снегу мы дотащили его до озера, к тому месту, где в него впадал ручей. Привязав к ногам мужчины камни, мы бросили его тело в воду. Я до сих пор не могу забыть холодный тошнотворный плеск, с которым оно ударилось о темную воду. На мгновение по поверхности озера разошлись широкие круги. Затем все снова стихло и под безмолвными звездами воцарилась полная неподвижность. Даже если бы это был труп собаки, и то от него невозможно было бы избавиться более бесцеремонно. Я помню, что в очередной раз тогда задумался — как часто задумывался до и после этого случая, — так ли уж важен человек в масштабе мироздания, как ему хочется в это верить?

Вернувшись в хижину, Санде тут же начал натягивать на плечи лямки рюкзака. Это удалось ему не сразу, и я подошел, чтобы помочь. Потом он помог мне вскинуть на спину мой рюкзак.

— Куда теперь? — спросил я, когда мы вышли в ночь и встали на лыжи.

— Стейнбергдален, а потом Гьейтеригген. И там и там есть turisthytten, — ответил он. — А там видно будет. Может, пойдем в Финсе через ледник Санкт-Паал. А может, он свернет на запад, в Халлингдал и Мюрдаль, где можно сесть на поезд.

— Сколько до Гьейтериггена? — спросил я.

— Около двадцати миль.

— Двадцать миль!

У меня внутри все оборвалось. Я оглянулся на окно хижины, мерцающее теплыми отсветами очага. Я обреченно побрел вслед за Санде, с трудом передвигая налившиеся свинцом ноги. Двадцать миль! С таким же успехом он мог бы сказать двести. Рюкзак отрывал мне плечи. Я знал, что мои ноги растерты в кровь. Все мое тело протестовало против каждого движения, отказываясь мне повиноваться. Я опустил голову и продолжал упрямо идти по лыжне, оставленной Санде. Все мои движения были механическими, и я пытался отвлечься, чтобы не думать о всепоглощающей усталости, обволакивающей мое тело.

На вершине длинного подъема Санде остановился. Стоя рядом с ним, я оглянулся. Черное небо казалось заиндевевшим от мириадов усеявших его звезд. Внизу раскинулась широкая равнина, укрытая девственно чистым снегом. А в центре съежился Остербо — группа жмущихся друг к другу хижин, окно одной из которых до сих пор теплилось тусклым теплым светом. «Сегодня ночью там убили человека, — думал я. — Мы убили человека и бросили его труп в озеро». Но эти слова казались лишенными содержания. Как будто этого никогда не было. Подобно сну, который с каждой пройденной минутой все больше стирался из памяти. Реальным было лишь то, что мои силы давно истощились. Все остальное не имело значения.

Мы повернулись и медленно двинулись дальше. Тропа петляла из стороны в сторону, пока не привела нас к подножию утесов, темные тени которых, казалось, тянутся к звездам. Сверху струилась серебристая лента воды, похожей на изменчивое кружево. Снова начался подъем, который показался мне бесконечным. Но вдруг я обнаружил, что выше нас только звезды. А где-то далеко впереди слышался говор водопада.

Мы начали спускаться и вскоре дошли до стремительного потока. Повернув вдоль берега, мы оказались у моста. Взошла луна, и на фоне ее сияния отчетливо проступили черные зубчатые очертания горных хребтов. Внезапно она поднялась над горами, и в длинной долине ярко засеребрились бесчисленные ручьи и озера. А дальше кристально белым снегом и льдом светились суровые горы.

Мы начали спускаться к озерам, и наши лыжи приятно шипели на сверкающем кристаллами льда снегу. Я наслаждался ощущением этого движения, почти полета без малейших усилий. И все это время мы продвигались по следу других лыж. Фарнелл и Ловаас побывали здесь прежде нас. Вдоль озер идти было легче. Наши лыжи скользили вперед как будто сами по себе. Только рюкзак продолжал оттягивать плечи. Но вскоре снова начался подъем. Объяснялось ли это прохладой ночи или тем, что мои мышцы смирились с непривычной работой, которую им пришлось выполнять, этого я сказать не мог, но я обнаружил, что уже не отстаю от Санде. Конечно, я был больше него. Кроме того, на яхте мне постоянно приходилось поднимать и опускать паруса, что заставляло меня поддерживать форму. Что касается погружений под воду, вынуждавших водолаза подолгу потеть в резиновом костюме, то это трудно было назвать полезным для здоровья занятием.

Теперь он останавливался довольно часто. Его лицо в лунном свете казалось бледным и изможденным. Один раз я предложил ему отдохнуть, на что он резко ответил:

— Ловаас будет отдыхать, как вы думаете?

Упоминание о Ловаасе напомнило мне о той погоне, которая происходила где-то впереди. Фарнелл отдыхал дольше Ловааса. Он был худощавым и крепким, и его мышцы, вероятно, уже давно освоились с подобными нагрузками. Но Ловаас был крупнее и сильнее. Вполне возможно, что он был хорошим лыжником. В его распоряжении всегда были длинные и снежные норвежские зимы. Я думал о том, что скоро мы их увидим. Далеко впереди будет идти Фарнелл — одинокая фигурка на просторах залитой лунным светом заснеженной долины. А позади будут чернеть две другие фигуры, как будто соединенные с ним тонкими нитями следа его лыж. И Ловаас не остановится ни перед чем. Об этом говорило то, что произошло с нами в Остербо. Теперь он точно знал, что ему все сойдет с рук, если он добудет информацию, которой располагает Фарнелл, и отлично представлял себе, насколько велика будет награда за нее.

Эта мысль заставила меня бежать быстрее. Теперь мы с Санде поменялись ролями, и мне то и дело приходилось его поджидать. Мне казалось, что в мои мышцы вливаются новые силы, в то время как он слабел на глазах. Его медлительность начинала меня раздражать. Его бледное лицо осунулось и заострилось. На его лбу блестел пот, в то время как я перестал потеть. Его дыхание было тяжелым и прерывистым. Казалось, он задыхается. Дважды, останавливаясь, он всматривался в карту.

Мы подошли к водопаду. Поток воды с шумом скатывался в озеро. Я обождал, пока Санде меня догонит, и пропустил его вперед, потому что не знал, куда идти дальше теперь, когда озеро осталось позади. Я шел за ним через лабиринт огромных валунов, пристально глядя себе под ноги, и вдруг увидел на снегу красное пятно. Спустя несколько ярдов краснело еще одно пятно, а затем еще и еще. Я поднял глаза на Санде. Он согнулся под весом рюкзака, а его левая рука безвольно болталась впереди. Боже мой! Внезапно меня охватил невыразимый стыд за собственное раздражение. На вершине подъема он остановился. Я догнал его и посмотрел на его левую руку. На снег медленно капала кровь. На пальцах она уже запеклась, но на тыльной стороне кисти в лунном свете влажно блестела алая полоса.

— Вы ранены, — заметил я.

— Ерунда, — ответил он. — Этот ублюдок попал мне в плечо.

Я подумал о том, сколько весит его рюкзак, и снова внутренне сжался от стыда. Сколько страданий, наверное, причинял ему этот огромный узел!

— Надо осмотреть рану, — произнес я.

Но он покачал головой. Я увидел кровь и на его искусанных от боли губах.

— Мы уже недалеко от Стейнбергдалена. Я останусь там. Вам придется идти дальше самому.

Я покачал головой.

— Я не могу оставить вас тут одного.

— Со мной ничего не случится, — разозлился он. — Рана пустяковая.

Он отвернулся и пошел дальше, ритмично отталкиваясь ногами и скользя на лыжах вниз по склону.

Я последовал за ним, опустив голову и не замечая ничего, кроме красных пятен на снегу, которых становилось все больше. И я еще думал, что оказался крепче его, потому что он ослабел, занимаясь погружениями! Я вспомнил, сколько раз он останавливался, поджидая меня, на пути в Остербо. А ведь я не был ранен, а просто устал.