Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 37

И он живо описал мне свою встречу с разбойничьей шайкой грабаря Демьяна, а потом изложил свое мнение на этот счет.

Мнение его было, возможно, чрезмерно категоричным и воинственным, но отнюдь не лишенным здравого, даже глубокого смысла. Кроме того, оно явно перекликалось с моими собственными рассуждениями, которые я уже излагал в начале нашей с вами беседы. Да, вновь тогда подумал я, народ наш темен и глуп и, главное, легко подвержен панике, так что совсем не трудно даже себе представить, как все они во всей своей неисчислимой массе отреагируют на смерть Цмока и как тогда наша земная твердь очень даже запросто прова…

Нет, хватит. Я не ворон. Я не буду каркать. Да я и тогда, в каземате, смолчал. Я тогда только оборотился к Великому князю и сделал ему знак молчать, а потом уже повернулся к самому Стремке и сказал:

— Хорошо, хорошо! Но не будем сразу так горячиться. Сперва мы будем делать так: сейчас наш господарь отдаст тебе твою саблю, твоего коня, потом выдаст тебе соответствующий привилей, в котором будут указаны все твои полномочия, потом передаст под твое начало две, нет, пока одну роту стрельцов, ты немедленно отправишься в Зыбчицы и будешь там его ждать, будешь готовиться к его приезду и простой народ будешь готовить.

— Как? — спросил он.

— По закону, — сказал я. — Так, господарь?

— Так, — сказал он. — Так! — после засмеялся и сказал: — Вот видишь, пан Галигор, я свое слово сдержал, отпускаю тебя. И не просто отпускаю, а с почетом и с войском, как ты того хотел. А дальше быть тебе и старостой, как я того хочу!

— А! — раздраженно сказал пан Стремка и махнул рукой.

Жест получился грубый, но зато правдивый. И вообще, он, этот пан Стремка, удивительный человек! Когда уже перед самым его отъездом из Глебска я давал ему последние рекомендации и мы разговорились, он произвел на меня довольно-таки сильное впечатление. Ну что ж, посмотрим, какое впечатление он произведет на меня при нашей следующей встрече. Если она, конечно, состоится.

Итак, судья уехал, и с ним ушла рота стрельцов. Великий князь был недоволен, говорил, что, во-первых, зря мы так расщедрились, а во-вторых, теперь не оберешься разговоров, теперь весь Глебск будет гадать, куда же это и зачем мы отправили столько стрельцов. На что я ему ответил буквально вот так:

— Ваша великость! Глебск, да и не только Глебск, а, думаю, весь Край, и без того, без стрельцов, сейчас только то и делает, что обсуждает последние печальные события и с тревогой ждет, что будет дальше. Разве не так?

— Да, это так, — неохотно согласился со мной господарь.

И так оно и было! Мой Ясь каждый день (точнее, каждую ночь) пропадает в городе, и потому я всегда бываю в курсе всех последних событий и слухов. Так вот, чего я только нынешней весной не наслушался! Вот, например, по поводу стрельцов все говорили одно и то же: их послали убить Цмока. Стрельцов жалели: одни говорили, что Цмок их всех сожрет, а другие, напротив, утверждали, что он их и когтем не тронет, они сами все потопятся в дрыгве. По поводу же созыва Высокой комиссии горожане также отзывались весьма скептически: одни говорили, что комиссию ждет такой же бесславный конец, что и стрельцов, другие же, смеясь, им отвечали, что тут беспокоиться нечего, потому что эта комиссия никуда из Глебска не поедет, а проведет здесь, в великокняжеском палаце, два-три заседания и самораспустится.

А вот зато когда речь заходила о Цмоке, тут все сразу становились серьезными и строили всевозможные мрачные прогнозы, пытаясь угадать, что же он, злодей, предпримет нынешним летом. В основном сходились на том, что он скорее всего пойдет на Зыбчицы — ведь именно оттуда на него скоро ударят стрельцы. Но были и такие горячие (безумные) головы, которые утверждали, что Цмок может просто вообще от нас уйти, то есть нырнуть в земную глубь, перестать нас держать — а дальше сами знаете, что будет. Но почему это он вдруг перестанет держать, возмущенно удивлялись их слушатели. Да потому, отвечали рассказчики, что надоели ему мы, устал он от нас, тяжелы ему наши грехи, невмоготу они ему — вот он и бросит нас, и утопит. Так что, тогда кричали им, нам что теперь, бежать отсюда, что ли? И получали ответ: а это должен каждый решать сам. Мол, веришь, так беги, а не веришь, тогда оставайся. Подобные речи доходили до кого надо, кто надо нещадно хватал паникеров, и те исчезали неизвестно куда.

А Высокая комиссия тем временем продолжала свои заседания. Стрелецкий полковник Сидор Зуб, задним числом введенный в ее состав, после третьего дня пребывания в ней пришел домой мертвецки пьяный и начал, как обычно, безобразничать. Тогда его жена, вдруг не вытерпев, выхватила у него из рук его же полковничью булаву и ею же несколько раз наотмашь ударила седоусого славного воина по голове. Хорошо еще, что у него под шапкой оказался железный подшлемник, а то она наверняка его убила бы. А так всего через два дня он был уже на ногах, а еще через два уже мог снова заседать в комиссии.

А еще люди говорили, что если Цмоку отрубить одну голову, то у него сразу вырастает другая.

И еще много всякого разного рассказывал мне Ясь. Но я не стану вас всем этим утомлять. Лучше я расскажу вам о своем визите к Великой княгине.

Великая княгиня по-своему умная и практичная женщина. Да, она не знает, что вокруг чего вращается, Земля вокруг Солнца или наоборот. Да это ей и не интересно. Зато она совершенно точно знает, вокруг чего вращаются все людские интересы — вокруг денег. Эти самые деньги, и притом немалые, у нее всегда водятся. Где она их берет, я не имею понятия, я же Слепой. Но она всегда при случае готова их кому надо ссудить. Кроме того, она заговаривает зубную и ушную боль, рожу, снимает сглаз, готовит чудную наливку, от которой никогда не болит голова, солит грузди, маринует опята, прекрасно поет простонародные песни, со всеми, кто к ней вхож — а вхожи к ней все, — она всегда равно приветлива, называет всех по имени с обязательным прибавлением «мой дороженький», а если у нее вдруг что-нибудь не получается — она, например, не сможет обвести вас вокруг пальца, что с ней случается крайне редко, — она тогда восклицает: «Ай, какая я дурная баба!» — и при этом всплескивает руками. Руки у нее полные, гладкие, кожа белая, глаза большие, губки маленькие, пухлые, бровки тоненько выщипаны. И вообще, телом она богата, голосом приветлива, никогда ни на кого не покрикивает — и тем не менее рано или поздно добивается всего, чего хочет. Вот если б Краем правила она!

Но об этом можно только мечтать.

Но мечтают они, все остальные, а не я, потому что моя деятельность никакого касательства к Палацу не имеет.

Точнее, раньше не имела. Но примерно через неделю после того, как пан полковник окончательно оправился от потрясения, вдруг прибежала к нам в книгохранилище обер-камер-фрау (читай — служанка) Гапка и сказала, что Сама зовет меня к себе на абаранки.

Абаранки — это только повод, всем прекрасно известно, что абаранками я не закусываю, но уж таков этикет. И я пошел на абаранки.

Абаранки бывают двух видов — сладкие с маком и соленые с тмином. Но от мучного толстеют, и поэтому я предпочитаю грибы, особенно маринованные. Господарыня меня грибами и встретила. Беседовали мы исключительно вдвоем, ни Гапки, ни Алены при нас не было. А сам Великий князь, может, и вообще не знал о том, что я в Палаце, — Гапка провела меня через Бабье крыльцо.

Сразу скажу, что никаких больших секретов мы не обсуждали. И вообще, поначалу наша беседа носила исключительно бессмысленный, пустопорожний, заболтанный характер — это у нашей господарыни такая метода, — и только потом уже, на втором штофе, когда, как ей показалось, я уже достаточно размяк, она и перешла к интересующему ее делу.

А дело было вот какое.

— Ой, мой Сцяпашка дороженький, — сказала она, господарыня, вдруг и своими круглыми кулачками подперла свои подбородки. — Ой, как я с Бориской умаялась. Он всегда был дурень дурнем, а теперь и совсем с глузду съехал! Я ж тогда думала, что он спьяну сказал, я это про Цмока, так нет! Он и теперь, дня не проходит, говорит: убью его! Я говорю: за что? А он: а за каурого конька! И весь сказ.