Восстание на «Св. Анне» - Лебеденко Александр Гервасьевич - Страница 16

На следующий день пришлось проделать проходы в снегу от выходов из кают и из кубриков к камбузу и к трапу, который вел на командный мостик. Но метель свирепствовала по-прежнему, и проделанные проходы были завалены снегом в 10–15 минут. В воздухе быстро неслись пушистые снежинки, сливаясь в белое полотно, которое отрезало «Св. Анну» от всего мира.

Матросы и помощники капитана спали по кубрикам и каютам, не находя способов бороться с разгулявшейся стихией.

Метель продолжалась три дня.

На четвертые сутки снегопад прекратился, тучи рассеялись и в небе сверкнуло яркое зимнее солнце.

Капитан велел свистать всех наверх, и началась дружная уборка палубы от снега. «Св. Анна» представляла собою огромный, усыпанный снегом торос, внезапно поднявшийся среди снежного поля. Я оделся, вышел на палубу и тоже взял лопату. Медленно, кусок за куском, отвоевывали мы палубу «Св. Анны» у нахлынувшего на нее снега. Постепенно, уступая усилиям тридцати человек, освобождались доски палубы, борта, леера, цепи. К обеду носовая часть была очищена от снега, а к вечеру обнажилась и корма. Усталые, измученные, мы завалились спать, чтобы на следующий день попытаться расчистить снег, прилепившийся к бортам корабля.

В этой работе прошло еще два дня. Время летело быстро. До заката солнца мы не выпускали из рук лопат. Потом валились на койки и спали как убитые.

Вахты не было, и спать можно было до позднего зимнего утра. Погода исправилась. Стоял легкий для Севера мороз в 10–15°. Солнце опять светило вовсю, но ветер по-прежнему дул с севера. Невидимые, скрытые снегами льдины продолжали тесниться к берегу и нажимали на борта «Св. Анны». Если движение в эту сторону усилится, судно будет раздавлено и нас ждет гибель.

Единственная надежда на южный ветер! Он может отогнать плавучие льды в океан, — тогда напор ослабнет и, может быть, даже откроются трещины и полыньи, которые выведут нас на свободную воду. Ведь мы всего в 30–40 километрах от мест, где уже господствует теплый, благодатный Гольфстрим.

Во второй солнечный день, впервые после долгого перерыва, вывели на прогулку арестованных. Они жадно глотали морозный воздух и все время старались смотреть на солнце. «Старший», как называл его Кашин, худой, невысокий, все время закрывал рот поднятым воротником и сдавленно кашлял, прикрываясь рукой. Арестованные гуляли полчаса, и затем их увели в каюту.

Прошло еще два дня, и температура поднялась до нуля. Снег на солнце размяк, отяжелел и осел. Опять обнажились кое-где острые зубцы торосов. На другой день стало еще теплее, а на третий — утром мы вышли на палубу и ахнули: на много верст вокруг вся снежная равнина покрылась желто-черными точками. Это самки тюленей выбрались на лед рожать детей.

Вскоре около самок закопошились маленькие тюлени. Беспомощные, неуклюжие, они ползли вслед за матерями. Матери оставляли за собой на снегу длинные кровяные следы. Маленькие тюлени хлопали крошечными ластами о снег и оглушали воздух надрывным детским криком. Стоял невероятный шум и визг. Казалось, пароход окружили голодные дети и плачут, молят впустить их внутрь, где только и нет пронзительного ветра.

Ночью на койках, под этот жалобный, несмолкаемый хор завываний, беспокойно ворочались и бормотали проклятья матросы и кочегары.

Затем началась охота на молодых тюленей. Не могу сказать, чтобы эта кровавая картина доставила мне удовольствие!

Матросы и кочегары взяли толстые палки, спустились на лед и стали бить палками крошечных зверьков. Зверек доверчиво смотрел на человека с палкой и мигал красными глазами. Удар палкой по носу — и зверек падает на лед мертвый.

Жестокая нужда вынудила продлить это занятие. Тысячи маленьких трупов покрыли палубу «Св. Анны», и свежая тюленья печенка увеличила больше чем вдвое скромные продовольственные запасы команды.

Прошла еще неделя. Время тянулось нескончаемо долго. Люди сидели по своим углам, спали по двенадцати часов, ели и опять укладывались спать.

Однажды утром постучал ко мне в каюту Кованько.

— Николай Львович, ветер с юга! Так и гонит, так и прет! Теплый и сильный!

Он вошел с пылающим лицом и сел на койку, в ногах.

— Капитан говорит: еще три — четыре дня такого ветра — и льды разгонит. А ветер как будто бы всерьез. Тучи какие — темные, серые, того и гляди дождь пойдет.

— Ну, что вы! Дождь в марте — за Полярным кругом!

— Вы не думайте! Здесь — Гольфстрим, совсем рядом. Здесь погода капризная. То мороз, то дождь, то штиль, то буря. Я ведь здесь ходил.

— Ну, давай бог!

Я оделся, и мы вышли на палубу. Ветер действительно дул крепкой, теплой, густой волной. Низкие облака неслись над верхушками мачт; похоже было на то, что пойдет мокрый снег. Солнца не было видно, горизонт протянулся зловещей, темной полосой.

Команда повеселела, высыпала на палубу. Смех, шутки, словно лед уже расступился под ударами теплого ветра и «Св. Анна» вот-вот понесется по свободным океанским волнам.

Я плохо знаю северные моря. Но среди матросов команды «Св. Анны» немало поморов, опытных рыболовов. Льды для них — привычное дело. По оживленным лицам этих ребят я заключил, что перемена ветра действительно дает надежду на избавление от ледяных оков.

Мы подошли к группе матросов. Пожилой, заслуженный рулевой Степан Жигов, помор Архангельской губернии, что-то оживленно рассказывал.

— По весне льдина — что твой корабль, — услышали мы. — Парусов не надо. Несет ее по ветру, только держись. Как пойдет лед, выбираем мы всей деревней старшего. Айда лодки на льдину — и в море! Угадать только нужно цельную льдину большую, в версту или две, а то и три. До Соловков ходили. Несет, бывало, ветром в горло Белого моря. А мы знай бьем тюленей, рыбу ловим, на медведей охотимся. Полные лодки набьем. А потом, как льдина подтает, лодку стащим на воду, да и домой с добычей. А случалось, льдину ветром побьет да буря начнется!.. Горя не оберешься. Ни туды ни сюды: кругом лед битый — ни свободной воды нет, ни льдины нет, одно месиво — ни плыть, ни ходить. А то как поднимется буря да как начнет льдину волной бить, тут намолишься всем угодничкам. А то еще может буря льдину к Мурману или в окиян угнать, тогда пиши пропало. Много наших не верталось домой. Надо знать, когда на льдину сесть и когда с нее убраться. Ходил я, помню, в двенадцатом году...

Мы отошли в сторону. У кормы стоял Андрей и Сычев. При нашем приближении Сычев ушел. Я спросил Андрея:

— Ну как дела? Скучно?

— Чего скучать! Книжки есть, не скучно.

— А что читаешь?

— Больше по учебе. Физику, географию и еще какие...

— Вот что. А Маркса читал?

— Читал, только понять трудно.

— А помочь некому?

— На земле помогали, а на судне — кому ж тут?

— А кто тебя обучил всему этому?

— Учителей было много. На заводе я мальчонкой был. На металлическом. Там дядька был. В Сибирь в 12-м угнали за политику. У нас дома народ собирался... Батьку потом выслали в Архангельск, и я с ним поехал. А в Архангельске опять знакомые ссыльные были, дядю знали. Один со мною занимался. Да только недолго. Война пошла, меня забрали во флот. А во флоте я все по Северному морю ходил. Суденышко маленькое — траулер. Никак до настоящих людей было не дорваться. Революцию прохлопал. Вот у белых и служу.

— А ты не боишься, Андрей, что я выдам тебя?

Он холодно и насмешливо посмотрел на меня.

— Хотели бы выдать, уже бы выдали. Да теперь и выдать-то некому.

— Почему некому? А вот скажу капитану. А он тебя военным властям в Мурманске выдаст.

— Мурманск-то тю-тю, Николай Львович!

— Почему ты думаешь?

— Еще, Николай Львович, когда мы в Мурманске были, дошли до нас вести, что фронт еле держится. Генерал Скобелицын уже тогда в Финляндию отошел со всем отрядом. Мурманск давно уже наш, будьте благонадежны.

— Так. А кто же тебе сообщил все это... про генерала и вообще?..

— Свои люди. Наших везде много, — что песку морского.