Русские агенты ЦРУ - Харт Джон Лаймонд - Страница 40

В одну из недель, когда время двухмесячного ультиматума Хелмса уже подходило к концу, команда Бэгли подвергла Носенко непрерывному допросу на полиграфе, длившемуся двадцать восемь с половиной часов. Это было явным перебором по всем профессиональным стандартам, не говоря уже об упоминаемом ранее искусственно спровоцированном стрессе. Более того, во время четырехчасового перерыва в допросе на «отдых» Носенко был оставлен следователями привязанным к своему креслу, в полной неуверенности за свою дальнейшую судьбу, что отнюдь не уменьшило уровень его стресса.

В другой раз, дополнительно к четырем стандартным датчикам, на голову Носенко было прикреплено пятое приспособление. Ему сказали, что это энцефалограф — устройство, регистрирующее биотоки мозга. Единственной целью подсоединения подобного приспособления (которое, разумеется, не имела к полиграфу никакого отношения) являлось желание вызвать в организме испытуемого реакцию, которую можно было бы интерпретировать как признание вины. Другими словами, сфальсифицировать улики. Одновременно с этим Носенко подвергался словесным оскорблениям. Не говоря уже о том, что его называли «фанатиком», один из следователей сообщил молодому мужчине, что «у него больше нет будущего». Следует подчеркнуть, что ни об одном из этих отклонений от стандартной процедуры допросов с помощью полиграфа вышестоящему руководству управления сообщено не было. Напротив, в докладной записке руководителя особого подразделения ЦРУ говорилось лишь о «значимых отклонениях в показаниях» прибора при испытании Носенко, что являлось по мнению проверяющих, «признаком вины» испытуемого.

Долгожданное освобождение

К счастью, суровое испытание, которому подвергся Носенко, не привело к трагическому концу. В основном благодаря силе своего характера он наконец обрел свободу и счастье, которые ожидал найти в нашей стране. Что более важно, к чести Соединенных Штатов и самого ЦРУ, трагический абсурд сфабрикованного против Носенко дела получил в конце концов свое освещение, что привело, в свою очередь, к оздоровлению общей ситуации.

Долгожданные и необходимые меры к разрешению дела Носенко были приняты Хелмсом в середине 1967 года. Первым его шагом явилась передача этого дела своему помощнику, вице-адмиралу Руфусу Тэйлору, весьма квалифицированному офицеру разведки, чрезвычайно порядочному и культурному человеку. Руф, как называли его друзья, привлек к сотрудничеству профессионала из отдела безопасности, который немедленно перевел Носенко из его тесной тюремной камеры в другое помещение. Оставаясь некоторое время под стражей, он, по крайней мере, содержался теперь в более удобных и гуманных условиях, в окружении людей, которым не было запрещено улыбаться. Последовали долгие месяцы новых допросов, проводимых, однако, в дружественной обстановке чело-, веком непредвзятым, отлично знающим свое дело.

Заключительный отчет, представленный в октябре 1968 года, подтвердил очевидное: начиная с 1962 года, времени первого его контакта с американцами, Носенко говорил только правду. Директор ЦРУ Стансфилд Тернер в 1978 году, почти десять лет спустя, заявил: «В конце концов выяснилось, что Носенко перебежал [в США] по своей собственной воле, не имея никакого намерения вводить нас в заблуждение, и передал весьма ценную для американского правительства информацию. Предположение, которое привело к выводам о его двуличном поведении, основывалось, как было доказано, на ложных предпосылках». Юрий Носенко, живущий сейчас под другим именем, женился на очаровательной американке и работает на ЦРУ. В каком качестве? Специализируясь, разумеется, на вопросах, касающихся действий российской разведки.

Самым ярким воспоминанием из этих шести месяцев, посвященных мною изучению материалов по делу Носенко, явилось событие, о котором я предпочел умолчать во время дачи показаний на слушаниях дела в Конгрессе. Оно казалось слишком незначительным, чтобы сообщить его важной аудитории, собравшейся в большом зале Капитолия. Тем не менее воспоминание об этом до сих пор не дает мне покоя и вряд ли когда-нибудь меня покинет. Время действия — 1978 год, место — мой временный кабинет в ЦРУ, в котором Кэрол, симпатичная американка русского происхождения, помогает мне разобраться в магнитофонных записях допросов Носенко, проводимых Бэгли. Я слышу глубокий, низкий голос Носенко, время от времени прерывающийся как будто от сдерживаемых рыданий. «В чем там дело?» — спрашиваю я. «Он говорит, — отвечает Кэрол, — «честное слово… клянусь вам… поверьте мне…» А потом слышится голос Бэгли, высокий, особенно по сравнению с басом Носенко, постоянно восклицающий по-английски: «Что за чушь! Чепуха! Что за ерунда!».

Надеюсь, что эта маленькая история послужит уроком на будущее мужчинам и женщинам, подумывающим посвятить себя карьере разведчика. Урок заключается в том, что иногда важнее всего не то, что вы делаете, а то, что не делаете. Наплети Носенко самых фантастических небылиц, ему бы могли поверить, но по иронии судьбы, вся его беда заключалась в том, что он говорил правду. Позвольте привести слова, которыми я завершил свои показания на слушаниях в Конгрессе: «Я отдал правительственной службе (военной, и гражданской) тридцать один год, но никогда не испытывал более неприятных чувств, чем при расследовании этого дела. Это было просто омерзительно».

Глава 4.

МИХАИЛ. СОЧИНИТЕЛЬ

Попытка контакта в Париже

Любителей сюрпризов в ремесле разведчика привлекает свойственная ему частая непредсказуемость. Обычные люди, предпочитающие вести размеренную жизнь с возможно более редкими отклонениями от нормального течения, из-за этого не воспринимают шпионаж как нормальную работу. Именно так рассуждал достойный джентльмен, занимающий пост американского военного атташе в Париже, после получения им в начале января 1958 года анонимной записки. Сообщение гласило: «Встретимся в баре “У Франсуа”. Будьте в гражданской одежде и держите в руке газету “Спортивная жизнь”». Далее читать он не стал — записка явно была делом рук какого-нибудь психа. Особенно возмутила атташе попытка автора указывать ему, что на себя надеть. Вряд ли он вспомнил бы об этом случае, если бы не приглашение на встречу по этому вопросу, состоявшуюся несколько дней спустя в кабинете помощника главы миссии, второго человека в американском посольстве. В число приглашенных входил и Билл (назовем его так) — представитель ЦРУ.

Как выяснилось на совещании, автор письма еще раз дал о себе знать, попросив о встрече, на этот раз позвонив в офис атташе по телефону. Говоря по-испански с акцентом, какой-то человек представился полковником армии неназванной латиноамериканской страны и сообщил, что имеет при себе фотографии военной техники, представляющие интерес для Соединенных Штатов. Помощник главы миссии, хорошо знающий свое дело чиновник, ставший впоследствии помощником государственного секретаря, прекрасно понимал значение перебежчиков для спецслужб своей страны и не одобрял их огульного отрицания. Освободив атташе от участия в этом деле, он поручил представителю ЦРУ организовать встречу со звонившим ему человеком.

Свободно говоривший по-испански, Билл решил лично пойти на встречу, но не одобрил бар «У Франсуа» в качестве места контакта, поэтому она состоялась в парке, расположенном неподалеку от посольства. Оказавшись наедине с представителем американских властей, незнакомец сообщил, что он не латиноамериканский офицер, а полковник советской разведки. При этом он свободно, хотя и с ужасным акцентом, говорил по-испански. Вместо настоящего имени, в данном случае не имеющем значения, будем называть его просто Михаилом.

Михаил оказался, несомненно, самой странной личностью из всех, с кем пришлось встречаться представителям ЦРУ в Париже. Показав мексиканский паспорт с испаноязычным именем, он сразу же признал, что документы у него фальшивые. Как сам паспорт, так и проставленные в нем многочисленные визы, якобы выданные для въезда во Францию и Италию французским и итальянским посольствами в Мехико, на самом деле были сфабрикованы в Москве, в ГРУ. Более того, хотя по паспорту Михаил якобы являлся жителем Мехико, он никогда там не был, даже в качестве туриста.