Кайтусь-чародей - Корчак Януш - Страница 34

— Ясно.

— Поставь подпись. Только не спутай. Пиши имя и фамилию, что стоят в твоей фальшивой метрике.

— Она вовсе не фальшивая.

— Молчать! Ишь гусь какой!

Так Кайтусь попал на пароход.

На тот же, на котором приплыл в Америку, но только теперь он был уже не кинозвездой, путешествующей в сопровождении секретаря, врача и учителя, и не пассажиром первого класса.

Мальчики-бои из судовой прислуги приняли его недружелюбно.

— Вещи какие-нибудь у тебя есть?

— Нет, не успел захватить.

— Сколько дал взятки?

— Нисколько не давал, — отвечал Кайтусь.

— Ври больше. А то бы без тебя тут не обошлись… Четыре языка знает, а башмаки есть просят… Ручки, как у барышни, а в голове небось вшей полно…

Кубрик тесный, тёмный. Кайтусь присел на сундучок, стульев-то нет.

— Ты чего это расселся на моём сундучке? Стой и дожидайся, пока не найдём тебе места. Где он будет спать? У нас в кубрике и без него душно, так что берите его к себе.

— У нас и так пятеро!

— Ты мне ещё поспорь!

— Раз его приняли на место Майкла, пусть он и спит на его койке. А то больно ты хитрый.

— Заткнись! Всего два месяца служит, а уже своё мнение высказывает. Вот поплавай год, как я, тогда и будешь говорить. Здесь распоряжаюсь я.

— Подумаешь, год плавает! Тоже мне, морской волк. У меня отец двадцать лет в матросах. У него две медали за спасение утопающих.

Спорщики чуть было не сцепились, но тут вошёл «рыжий», старший стюард из буфетной. Он был старшим над боями.

Он тоже плохо принял Кайтуся. Во-первых, потому, что был с похмелья перед отплытием, а во-вторых, был раздражён: как это без него приняли нового боя.

— Где этот новенький? Стой прямо, болван! Ишь красавчик! Небось сразу сляжешь от морской болезни.

— Точно, и ещё весь кубрик перепачкает. Пусть в коридорчике спит.

— Молчать! Спать будет там, где я скажу. Покажи зубы — чистые? Теперь руки. Так… Встань в дверях. Ноги вместе. Поклонись.

Кайтусь поклонился.

— Ещё раз. Кто тебя так учил? Ты что, ровне кланяешься? Ниже голову, морду не поднимай. Ещё ниже!

Ухватил «рыжий» Кайтуся за плечо, давит вниз, трясёт, толкает.

— Подай стакан воды. Живей шевелись! Не так! Не с той стороны! Улыбайся, скотина! Плохо. Снова. Спички есть? Возьми коробок в карман.

«Рыжий» уселся, сунул в рот папиросу, крикнул:

— Бой, огня!

Кайтусь стоит.

— Не понял, дурак? Огня! Подай мне спичку.

А у Кайтуся руки трясутся. Мальчишки в хохот. Спички посыпались на землю. Кайтусь их собирает, а из глаз капают слезы.

— Ладно, хватит, уродина. Не смей мне показываться на глаза, пока тебя не выдрессируют.

Начали Кайтуся дрессировать. Одели в зелёную курточку с золотыми пуговицами. Пошла служба.

Проверяют — не строптив ли Кайтусь, старательный ли, ни слишком ли длинный у него язык, не станет ли ябедничать.

— Эй, ты, заменишь меня в кухне, у меня голова болит! Эй, ты, пойдёшь вместо меня в читальню, а я в клуб.

— Хорошо.

Дело в том, что в клубе играют в карты; там и интересней, и чаевые богаче, можно монетку на полу найти и даже, подавая что-нибудь, незаметно пальцем сбросить со стола денежную бумажку.

Но говорить, что тебя попросили о замене, нельзя.

— Ты почему оказался в читальне?

— Перепутал. Не расслышал, куда нужно идти.

— В наказание — ночное дежурство в туалете.

А в общем, Кайтусь показал себя хорошим товарищем. Правда, странный он какой-то: вечно грустный, на всё соглашается. Не знают бои, какой раньше был Кайтусь весёлый, даже слишком весёлый.

А как они мигом чуют, что Кайтусь получил чаевые? Сразу кто-нибудь подойдёт и предложит:

— Сыграем в картишки?

— Давай.

Кайтусю известно, что карты краплёные. Проиграет он быстренько полученный доллар и идёт спать в коридорчик. Притом знает, что трижды его ударят дверью, когда ночные дежурные будут возвращаться к себе в кубрики.

А, да всё равно — ненадолго это.

Пусть только пароход причалит к порту.

Как-то, отдежурив, вышел Кайтусь на палубу, смотрит на море и думает: «Бедный Майкл. Лежит сейчас в больнице, а может, умер. Он уже тогда был болен».

Кайтусь ведь поступил на место Майкла. Он хорошо помнит бледного мальчика с печальной улыбкой. И отлично знает нынешних своих сотоварищей, с которыми доктор тогда не позволял ему играть. Сходя с парохода, Кайтусь — «король пловцов», чудо боксёр, будущая кинозвезда — дал каждому из них, когда они стояли, склонясь в низком поклоне, по десять долларов.

Однажды Майкл дежурил в бассейне. Он как раз подавал Кайтусю полотенце и вдруг зашёлся в кашле. Побагровел — видно было, как он пытается сдержаться, не раскашляться. Преподаватель гимнастики мгновенно вырвал у него из рук полотенце, и после этого Кайтусь видел Майкла всего один раз — когда тот протянул руку за чаевыми и тихо прошептал:

— Спасибо.

Смотрит Кайтусь на море и думает: «То ли эти ребята добрые, то ли злые, а может, вовсе не злые, а просто испорченные?»

Сегодня он был свидетелем спора между ними. Один грозился:

— Дождёшься у меня, ворюга. Если не отдашь двадцать центов, я расскажу «рыжему», откуда у тебя этот карандаш. Думаешь, я не видел? Я и в темноте отлично вижу. В кинозале тот киношный сопляк что-то написал и положил карандаш на стол. А ты, подавая лимонад, свистнул его.

— Расскажи, а я расскажу, как ты стырил в буфете бутылку вина. Карандаш-то я отдал «рыжему», а вино ты сам вылакал.

Только теперь Кайтусь понял, почему он тогда не нашёл серебряный автоматический карандашик. И странно ему, как это можно украсть и при этом мило улыбаться, кланяться человеку в пояс, а потом называть его сопляком.

И так всюду и всегда. Почему существуют бедные и богатые? Почему они друг друга ненавидят?

Ведь солнце же для всех светит одинаково.

Смотрит Кайтусь на море, на небо, на заходящее солнце. Слушает, как напевает пассажир первого класса, итальянский дипломат, с которым «рыжий» велел быть особенно услужливым.

— Отвечай ему только по-итальянски. И сам на этом заработаешь, и пароходу рекламу сделаешь.

Но итальянец лишь издали с интересом поглядывал на Кайтуся, но заговорить ни разу не заговорил.

Зато другой пассажир частенько окликает Кайтуся, улыбается ему.

Бои называют его «нищий», потому что одет он всегда неряшливо, или «слепой» — он иногда носит синие очки.

Вот и сейчас он в этих очках.

— Что, малыш, не спишь?

— Не сплю, сэр.

— Морем любуешься?

— Да, сэр.

— И размышляешь?

— Размышляю, сэр.

— Тяжело, наверно, тебе. Грустишь, да? Выпей капельку.

Кайтусь протягивает руку и вдруг чует запах того же самого вина, что на кладбище и в цирке.

— Пей, пей, крепче спать будешь

Но Кайтусь внезапно выбил из рук пассажира стопку и крикнул:

— Сгинь, призрак проклятый!

«Нищий» схватился за поручни, издал протяжный стон, похожий на вой, и — сгинул, словно его и не было.

Оглянулся Кайтусь, но на палубе никого. Только вдалеке стоит спиной итальянец и напевает. Значит, не видел ничего.

Кайтусь спустился в кубрик.

— Можешь спать с нами. Теперь мы видим: ты добрый товарищ. А в коридорчике неудобно, все тебя будят.

— Спасибо.

В кубрике Кайтуся не будят, но он всё равно не спит.

Теперь он знает своего врага. Тот опять хотел его напоить, потом утопить, а может быть, опять толкнуть на какие-нибудь глупые выходки. Нет, Кайтусь на это не пойдёт. Не для того он стал чародеем. На такие штучки способен любой шалопай младшеклассник — и даже без вина из серебряной стопки. А вдруг враг станет мстить? Ну и пусть. Кайтусь теперь убедился, что он сильней врага. А что делать завтра, когда обнаружится, что «нищего» нету на пароходе? Признаться, что он последним видел его и даже разговаривал?